Согласитесь, с чего бы это я стал сомневаться в научных достижениях, которые до сих пор не решалась оспаривать научная мысль всего мира? В любом случае академику Урумову необходимо создать наилучшие условия, чтобы он мог довести до конца свою научную работу. Это естественно. Но все же я считаю, что статья в «Просторах» несколько преждевременна. Нельзя высказывать такие мрачные предположения без достаточно веских научных доказательств. Слишком много страхов и кошмаров давит сейчас на мир, чтобы мы могли позволить себе добавить к ним еще один.
Скорчев тоже потратил немало времени, чтобы доказать, как успешно институт выполняет свои планы. Так что намеки доцента Азманова абсолютно недобросовестны. А если наши задачи ему не нравятся, пусть обратится к высшим инстанциям, которые, исходя из государственных потребностей, поставили эти задачи перед институтом.
Скорчев оставил трибуну слегка взмокший, но довольный. Его проводили аплодисментами. Слово было предоставлено старшему научному сотруднику Аврамову. Поднявшись на трибуну, он сморщился, словно собирался чихнуть. Первые его слова прозвучали довольно сварливо:
— Мне было по-настоящему стыдно, когда я слушал некоторых наших товарищей. Первый раз в жизни вижу, как аплодируют невежеству и дилетантству. Да еще в научном институте. Речь идет о выступлении доцента Азманова. Видимо, те, кто ему аплодировал, находятся на том же уровне. Или же у них какие-то свои расчеты, во что мне не хотелось бы верить.
Этот товарищ действительно не имеет никакого представления об усилиях и исканиях академика Урумова. Неужели не ясно, что задача, которую поставил себе академик Урумов, находится на исключительно высоком, я бы сказал, мировом уровне. Неужели вы не понимаете, что если академику Урумову удастся ее решить, то в вирусологии будет открыта новая эра? Практические результаты такого открытия были бы неизмеримы. Не говоря уже о том, что в этом случае академик Урумов поднимет престиж нашей науки, нашей страны, как ни один другой ученый, ни один другой болгарин. Мы живем в эпоху великих открытий, и, наверное, пора уже нам перестать хвастаться только басами и ансамблями песни и пляски.
А что получается? Вместо того чтобы постараться помочь академику Урумову если не своим трудом, то хотя бы активной моральной поддержкой, мы пытаемся приписать ему наши собственные недостатки. Неужели именно он виноват в том, что некоторые дамы предпочитают вязанье науке? И кто мешал доценту Азманову заниматься своей любимой биологической защитой растений, вместо того чтобы бросать нам шитые белыми нитками обвинения? Мы бы его поддержали, хотя эта тема и не совсем соответствует профилю нашего института. И быть может, ему удалось бы что-нибудь сделать, если бы он все свободное время не драил свою машину, а вместо этого прочел бы пару-другую книжек. Но, разумеется, гораздо легче пробивать себе путь локтями, чем заниматься серьезной наукой.
— Протестую! — громко крикнул Азманов.
— Можешь протестовать сколько хочешь! — с досадой ответил Аврамов. — Над нами не одна инстанция, и я перед каждой из них готов отвечать за свои слова. На этом я кончаю. Мне просто не хочется портить аргументы академика Урумова, он сам защитит себя гораздо лучше, чем это могу сделать я.
В конце зала раздались шумные аплодисменты. И именно в этот момент поднял руку Сашо. Урумов вздрогнул — такого неприятного сюрприза он никак не ожидал от племянника. Молодой человек вышел на трибуну внешне спокойный, но, как только он заговорил, академик уловил в его голосе скрытое волнение.
— Уважаемые коллеги, — начал он, — вчера я торжественно обещал академику Урумову не выступать на этом собрании. Он был прав, разумеется: когда родственники или друзья начинают защищать друг друга, это отнюдь не говорит об их хорошем воспитании. Да и все равно им никто не поверит, только себе напортят. Так что я ни слова не скажу ни об академике Урумове, ни о его научной работе.
Но после высказывания товарища Аврамова я, мне кажется, не имею права молчать. Истина должна быть все же выше всяких щепетильных соображений и предрассудков. Как нас учили в университете, она сама — высший этический закон. Тут многие товарищи, по-моему справедливо, усомнились в побуждениях доцента Азманова, в его добросовестности и объективности. У меня всегда вызывает некоторое подозрение, когда кто-нибудь начинает чересчур усердно бить себя в грудь и изо всех сил старается доказать, что он более ревностный католик, чем сам папа. И в этом смысле, мне кажется, я не имею права скрывать от вас то, что я знаю о доценте Азманове. У него действительно рыльце в пушку. Его брат Продан Дражев — невозвращенец, активный сотрудник радио «Свободная Европа».
— Никакой он мне не брат! — крикнул с места Азманов.
— В известном смысле Азманов прав, — продолжал Сашо. — Он официально отрекся от своего брата и имеет какое-то формальное право не упоминать о нем в анкетах. Но и в этом отношении он, по-моему, перестарался. Чем провинился перед ним его отец, что он отказался от его имени и принял фамилию матери? Разумеется, каждый человек отвечает только за свои поступки и ни с кого нельзя спрашивать за чужие грехи. Я бы вообще обошел молчанием эту страничку его биографии, если б она не была подкреплена другими фактами. В университете доцент Азманов был замешан в групповых склоках и был просто-напросто вынужден уйти оттуда. Я знаю, кто помог ему поступить в наш институт, хотя специалист по гистологии нам совершенно не нужен. Он сам расплатился за это. Азманов и его не пожалел в своих нападках на институт. Люди такого рода особенно беспардонны, они всегда способны укусить протянутую им руку.
Но и эта причина недостаточна для того, чтобы я брал тут слово, и говорил о фактах, которые, так сказать, не относятся к сути дела. Меня до крайности возмутило другое. Старший научный сотрудник Аврамов очень хорошо охарактеризовал это как невежество и дилетантство. Азманов, может быть, разбирается в гистологии, но в нашей области он действительно абсолютный дилетант. И вот этот человек говорит о перспективах нашего института, о стоящих перед ним задачах. Извините, но это наглость. Я простил бы ему карьеризм, эта современная болезнь довольно широко распространена в научных институтах, но не могу простить ему невежества и посредственности. Он тут говорил о царящей в институте апатии, а сам не завершил ни одной сколько-нибудь полезной работы. Чем же объясняется его собственная апатия? Может быть, отсутствием интереса к делу? Или просто-напросто бездарностью? Я здесь недавно; но мне кажется, что вторая причина гораздо вероятнее. Нет ничего труднее, чем преградить путь посредственности. Ее, как и вирусы, не задерживают никакие фильтры, не обезвреживают никакие иммунные системы, не поражают никакие антитела. Потому что она не наш враг, а наш друг. Мы ходатайствуем за нее, проталкиваем ее с помощью родных и друзей, из-за нее мы ссоримся с ними и ужасно сердимся, если те пас не слушают и отвергают наших кандидатов.
— А тебя кто сюда протолкнул? — раздался в зале враждебный возглас.
— Мой диплом! — сердито ответил молодой человек. — Я кончил первым на курсе, моя дипломная работа скоро выйдет в ежегоднике Академии наук. Есть еще вопросы?
Вопросов больше не было. Вообще больше никто не пожелал взять слово, хотя до этого записалось еще несколько человек. Тогда Кынчев внушительно откашлялся и поднялся на трибуну. Негромко и словно бы нехотя он сообщил, что на собрании были подняты интересные и принципиальные вопросы. Партийное бюро в ближайшем времени обсудит их и сообщит свое мнение коллективу.
— А сейчас слово для ответа имеет академик Урумов, — закончил он.
Но академик никак не отреагировал на его слова, как будто вообще их не слышал. Некоторое время он, не двигаясь, сидел на месте, устремив взгляд в какую-то бездонную пустоту. Наконец нехотя встал и медленно подошел к трибуне. Вид у него был такой, словно он собирался пройти мимо нее и, как привидение, исчезнуть из зала. Потом он все-таки остановился и заговорил так тихо, что в зале его было почти не слышно.
— Должен вам прямо сказать, что выступление моего племянника лишило меня всякой охоты спорить с доцентом Азмановым. Молодой человек, разумеется, неправ. Истина, а тем более научная истина, может быть доказана только научными же аргументами, а не биографическими справками. Мы не имеем права пренебрегать никакой критикой вне зависимости от того, какими побуждениями она вызвана. Мы можем только сказать, верна она или неверна.
К сожалению, большая часть замечаний доцента Азманова в самом деле несостоятельна. В принципе он прав, говоря, что структура — это выражение сущности биохимической экзистенции, но это отнюдь не означает, что она однотипна и строго детерминирована. Даже самый обычный углерод имеет три структуры, две из которых отличаются друг от друга, как небо от земли. Во-вторых, доцент Азманов утверждает, что если бы вирусы действительно обладали свойствами, которые я им приписываю, они давно бы уничтожили человечество. Но я, кажется, ясно сказал, что иммунная система не парализуется действием вирусов, что она, как настоящая гвардия, сопротивляется до конца. Дело в том, что все более устойчивые мутации создаются не только у вирусов. Как вы знаете, недавно найдены бактерии в настолько радиоактивной среде, что теоретически в ней не может быть никакой жизни. И в том-то все и дело, что люди искусственно создают условия для ускоренных и частых мутаций, из которых отдельные приобретают исключительную приспособляемость и устойчивость. Человеческая самонадеянность, заставляющая нас верить, что при всех обстоятельствах человек победит природу, может обойтись нам очень дорого. Многочисленные опыты с химическим и бактериологическим оружием, которые часто проводятся в условиях, никогда на земле не существовавших, в состоянии породить организмы с совершенно другим принципом существования. Против них вся живая природа земли может оказаться бессильной, и это неизбежно приведет к ее гибели. Я не собираюсь пугать людей и создавать для них дополнительные кошмары. И все же лучше напрасно их испугать, чем близоруко успокаивать… И мы сейчас движемся именно в этом направлении, я говорю вам это со всем чувством ответственности, какое только может испытывать ученый моих лет.
Так или иначе, но из ваших замечаний я понял, что в своей работе я допустил серьезные промахи. Никому еще не удавалось угнаться за двумя зайцами, тем более такому пожилому человеку, как я. Пусть другой займет мое место — более принципиальный и, главное, более энергичный, пусть он изгонит торгующих из храма. А я попытаюсь продолжать свою работу. Надеюсь, что наша власть не станет обращать внимания на фантомы, которыми ее пугает доцент Азманов. Так что с сегодняшнего дня я как директор говорю вам: «Прощайте» и «Здравствуйте» — как ваш коллега.
Академик вернулся на свое место. Зал сидел словно оглушенный. Хотя собрание и закончилось, все продолжали сидеть на своих местах, словно академик мог вернуться на трибуну и сказать им что-нибудь утешительное. Но академик не шевелился и только тихонько переговаривался о чем-то с секретарем. Значит — конец! Все еще не раздавалось ни звука, ни возгласа. Полуобернувшись, Сашо поглядывал на коллег со скрытым злорадством. Он ясно видел на их лицах беспокойство, ловил озабоченные взгляды. В сущности, за худой спиной своего директора они чувствовали себя весьма уютно. Отныне их ждала неизвестность, а может, и испытания. Плохо кончилось это собрание, а ведь как забавно и интересно оно началось. Столь неожиданного финала никто не предвидел.
Сашо опять повернулся к трибуне — там Аврамов о чем-то оживленно разговаривал с дядей. Наконец люди зашевелились, заскрипели стулья, раздался шум шагов. Академик улыбнулся утомленно, махнул рукой и подошел к нему.
— Может, стоило бы взять машину? — сказал он.
— Машина здесь, — ответил Сашо.
Старая, добрая машина, у которой зажигание включалось мгновенно, как вспыхивает спичка. Но внутри было очень холодно, молодой человек просто чувствовал, как дрожит дядя. Может, от холода, а может, и от нервного напряжения. Ничего, через несколько минут согреется.
— Ты отвратительно поступил сегодня, — сказал академик.
— Может быть… Но цели своей я достиг.
— Какой цели?
— Он никогда не пробьется туда, куда хотел. Ни сейчас, ни потом. Я просто отрезал голову этому пресмыкающемуся.
— Это тебе только кажется. Не удастся у нас, попробует удачи в другом месте. Но ты вывалялся в грязи безвозвратно.
Сашо включил скорость, машина медленно тронулась.
— Я совершенно не чувствую себя испачкавшимся в грязи или запятнанным! — сказал он сухо. — Я просто покарал подлеца. И воспользовался при этом его же собственным оружием.
— Да, вот именно, его собственным оружием! — кивнул академик. — Ведь ты взял слово не для того, чтобы обвинить его в невежестве, как ты это довольно ловко изобразил собранию. А чтобы иметь возможность сказать про его брата…
— Вот именно! — нервно согласился Сашо. — Я не могу позволить себе роскошь выбирать средства, если он их не выбирает. Это значит проиграть битву.
— Лучше проиграть, чем потерять достоинство.
— Что-то я не замечаю, чтоб я его потерял! — сказал Сашо. — Даже наоборот.
— Значит, у тебя нет совести.
— Может быть, и вправду нет, — ответил Сашо.
Машину слегка занесло на повороте. Сашо сбавил скорость. Непременно нужно сменить покрышки, с этими становится просто опасно ездить.
— Дядя, — сказал он, — а ты правда представляешь себе, что такое совесть?
Академик насмешливо взглянул на него.
— Наверное, тебе это в самом деле нужно объяснить. Совесть — это наш внутренний судья, который позволяет человеку отличать добро от зла. И таким образом контролировать свои поступки.
— Но я не испытываю никакой потребности в подобном мистическом судье, для этого мне вполне хватает разума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58