— Это не совсем так. Я, например, сторонник вирусной теории происхождения рака. Но не отрицаю, что при особом биологическом состоянии клетки рак может быть вызван и канцерогенными веществами.
— Как, по-вашему, эта загадка имеет какое-нибудь объяснение? — спросил Христос.
— Узнав это, мы будем знать все, — улыбнулся академик. — Но причина скорей всего кроется где-то в механизме питания и воспроизводства клетки.
— Не могли бы вы пояснить свою мысль примером?
Академик задумался.
— Ну, скажем, у вас никак не заводится машина. Вы устанавливаете, что поврежден карбюратор. Или что жиклер закупорен какой-нибудь твердой частицей, попавшей в бензин. Или что какой-нибудь шутник просто отвинтил этот жиклер. Во всех этих случаях результат один — бензин не поступает в карбюратор.
— Но тогда все очень просто, — обрадовался Христос.
— Отнюдь. Во-первых, в нашем случае мы не знаем, где именно находится этот жиклер и что он собой представляет. Во-вторых, насколько я знаю, автомобили различных марок имеют разные жиклеры. Именно поэтому я не думаю, что в один прекрасный день будет открыто универсальное средство против рака. Нам лучше проститься с этой надеждой и завоевывать каждый окоп в отдельности.
— Не слишком утешительно!
— Почему?.. По-моему, раньше всего будут ликвидированы самые распространенные виды рака. Рак легких, например. Возможно, они потому и получили такое распространение, что механизм развития этих раковых клеток наиболее прост.
— Верно ли, что за последние десятилетия число раковых заболеваний непрерывно растет?
— Должно быть, верно, — улыбнулся Урумов. — Прежде всего население земли тоже увеличивается. Да и средняя продолжительность жизни стала намного больше. Так что сейчас гораздо больше людей имеют шанс дожить до своего рака.
— Это с одной стороны. А с другой?
— А с другой — сейчас повсюду продается сильно загрязненный бензин. Так что жиклер всегда может оказаться закупоренным.
— Большое вам спасибо за интересные ответы. Позвольте мне задать вам еще один вопрос не на тему?
— Прошу вас.
— Какова, с вашей точки зрения, самая серьезная проблема из тех, что стоят перед человечеством?
— Преодолеть разделение мира, — ответил академик. — Добиться того, чтобы человечество стало единым. Наша планета слишком тесна для того, чтобы на ней жило два человечества. Это угрожает ей гибелью.
— А за чей счет это может произойти?
— Может быть, я субъективен, — усмехнулся академик, — но я за коммунизм. А если объективно — исторический процесс нельзя ни остановить, ни повернуть назад.
Разумеется, Ирена была восхищена его телевизионными подвигами.
— Вы просто чудесно провели беседу, господин профессор. Так спокойно держались, так точно отвечали. К тому же, не могу не сказать, — вы необычайно фотогеничны.
Когда Урумов затем посмотрел запись, то подумал, что верно, может быть, только последнее. Своей благородной осанкой, худобой и чуть аскетичным выражением лица он действительно производил впечатление типичного ученого старой школы. И выглядел он на экране моложе, чем в зеркале, не таким восковым. Говорил спокойно, не запинаясь, мысль его текла гладко. Со стороны могло показаться, что память его вообще не затронута возрастом, но он-то лучше других знал, что это не совсем так.
— И все же вы не сказали всего, что думаете, — добавила задумчиво Ирена.
Урумов взглянул на нее с некоторым удивлением.
— Но я и не скрыл ничего существенного, — ответил он неохотно. — Кроме некоторых предположений или некоторых гипотез, если выражаться научным языком.
По радио объявили, что новый самолет уже подготовлен и вылетит в двадцать три часа. Урумов встревожился. За время своих скитаний по Венгрии он где-то потерял ключи от квартиры. Беда была не бог весть какая — и у Сашо, и у его матери были ключи от его дома. Он послал Сашо телеграмму, чтобы тот ждал его в аэропорту с машиной. Долго же ему придется теперь дожидаться — до полуночи. Урумову самому не раз и не два приходилось застревать в аэропортах, он знал, до чего это неприятно.
И тут академик спохватился, что не купил никакого подарка ни сестре, ни племяннику. Обычно в аэропортах продаются неплохие вещи, но сейчас, наверное, уже поздно. У него еще оставалось немного валюты, так что вопрос о деньгах его не волновал. На его счастье, один из киосков еще работал. Ночь была, как и всякая другая, спокойная, обычная, самолеты садились и улетали, зал ожидания непрерывно и монотонно гудел на всех языках мира. Прямо перед ним проплыли, словно привидения, полдюжины индийских женщин в своих белых сари. Он пропустил их разрозненную вереницу и подошел к киоску. После недолгого колебания купил блок английских сигарет, газовую зажигалку и бутылку «Джонни Уокера». В соседнем киоске лежали очень красивые дамские кофточки, но он был закрыт. Бедная его сестра никогда не отличалась удачливостью. Когда Урумов вернулся с покупками, сосед радостно взглянул на него.
— Виски? — спросил он благосклонно. — Я тоже взял себе бутылочку. После всех этих событий садиться в самолет трезвым — все равно, что второй раз умирать.
И правда, еще до посадки эксперт умудрился осушить свою бутылку чуть не до половины. Он пил это теплое, ничем не разбавленное виски и в конце концов совершенно опьянел. Но продолжал пить, даже когда они уже сидели в самолете. Летчики прибыли за полчаса до отлета, веселые и оживленные, может быть, их и в самом деле вытащили из какого-нибудь ресторанчика. Только стюардесса выглядела заспанной и с трудом удерживала на своем свежеподкрашенном лице профессиональную улыбку. Моторы беззаботно взревели, и самолет взлетел в черное небо, не беспокоясь о том, что происходит с пассажирами. В брюхе у него стояла тишина, словно в животе настоящей птицы, люди сидели в креслах тревожные и безмолвные. Долетели они на этот раз, конечно, вполне благополучно, но в аэропорту академика ждал неприятный сюрприз — никто его не встретил. Урумов беспомощно оглядывался, даже вышел из здания аэропорта — никого! Он подошел к телефону и набрал номер Ангелины.
— Это ты, Михаил? — обрадованно спросила она.
— Я, сестра. Вы не получили мою телеграмму?
— Я получила, еще вчера… Но мой обормот второй день не появляется дома. Не знаю, где и искать.
Академик объяснил ей, что потерял ключи.
— Ночуй у нас! — радостно предложила она. — Знаешь, с каких пор ты у нас не был? С моей свадьбы.
Это было верно. Академик помолчал.
— Ты имеешь хоть какое-нибудь представление, где Сашо?
— Кто его знает. Наверное, у тебя на даче. Говорит, что пишет там что-то. Но почему он ничего не знает, может, ты вернулся раньше времени?
— На два дня.
— Значит, поэтому, — проговорила сестра с облегчением. — Меня он не слушает, но ты для него — бог.
— Да ну, глупости! — проворчал академик. — Хорошо, я возьму такси и поеду на дачу, а если его там. нет, вернусь к тебе.
— Э! — воскликнула она огорченно. — Неужели тебе настолько неприятно разок переночевать у меня?
— Старого пса, сестра, в свою конуру тянет. В другом месте ему не спится.
— Ладно, скажи там моему бездельнику, пусть едет домой.
К счастью, несмотря на поздний час, академику удалось найти такси. Услышав адрес, шофер насупился, а потом так бешено погнал машину, что Урумов испугался больше, чем в самолете во время аварии. Они пересекли тихий и пустынный в этот час центр и помчались дальше. Подъезжая, Урумов увидел сквозь ветви деревьев светящиеся окна. Ему действительно повезло — Сашо еще не ложился. Звонка на даче не было, и бог весть, удалось ли бы ему разбудить племянника.
Урумов расплатился с шофером и пошел к дому. Из открытых окон доносилась тихая музыка. Стало быть, Сашо не один, кто же в одиночестве слушает музыку в такое время. И академик решил постучаться, громко и как можно настойчивее. Дверь отворилась, на пороге появился Сашо. Академик заметил, что юноша смутился больше, чем этого можно было ожидать.
— Ты? — воскликнул он растерянно. — А я ждал тебя в понедельник, вторник… Ну ладно, с приездом, заходи.
Академик хотел войти, но Сашо все стоял в дверях.
— Я только хотел тебе сказать… У меня гости… Так что ты не удивляйся.
— Ничуть, — ответил академик.
— Почему ты не сообщил о приезде?
— Долгая история, — ответил дядя. — Но покажи мне сначала своих гостей.
Они вошли в холл. Сашо нес чемоданы.
— Боже, как ты их только поднимал, — пробормотал он. — Ребята, маленькая неожиданность… Мой дядя… Как видите, у меня очень представительный дядя.
Все встали. Еще два молодых человека и три девушки, все довольно легко одетые. Урумов не мог отделаться от впечатления, что одна из девушек только что встала с колен некоего бородатого субъекта в расстегнутой до пупа рубашке.
— Начнем с Кристы. — Сашо указал на красивую темноглазую девушку.
Урумов пожал худенькую легкую ручку, темные глаза смотрели на него с нескрываемой симпатией.
— Это вот Донка… Позволь порекомендовать тебе также сей корнишон, может быть, пригодится. Зовут его Кишев, или сокращенно Кишо. А это супруги Секеларовы — оба художники.
Значит, маленькая лохматая барышня сидела на коленях у собственного супруга.
— Очень приятно, садитесь, — пригласил Урумов. — Угостите меня чем-нибудь?
Сашо посмотрел на него с недоумением — неужели это серьезно?
— Как тебе сказать, дядя, у нас здесь только кубинский ром. Пожалуй, крепковат для тебя.
— Хорошо, тогда я вас угощу… Но вначале тебе придется принести мой саквояж. Я оставил его под деревом у калитки.
Пока Сашо бегал за саквояжем, Урумов рассмотрел компанию. Самое приятное впечатление производила, разумеется, темноглазая. Судя по тому, как все сидели, похоже, что она-то и есть подружка племянника. Наверное, очень впечатлительная — девушка просто затрепетала, как листок, под его испытующим взглядом. В бородатом угадывалось что-то дерзкое, даже нахальное. Ярко-красные, почти малиновые губы раздражали Урумова. Но взгляд художника, хотя и несколько вызывающий, был живым и интеллигентным. Остальные показались академику не слишком интересными.
Сашо вернулся с саквояжем, и Урумов небрежно вытащил оттуда бутылку «Джонни Уокера».
— Ура! — одиноко воскликнул Кишо. Родинки его вздыбились, словно собрались соскочить с лица.
Пока Сашо готовил стаканы и лед, Урумов рассказал о своем приключении в самолете. И конечно же, несколько преувеличил, просто обязан был преувеличить опасность. Хотелось хоть чем-то заинтересовать молодежь, ему и без того было неловко, что он так неожиданно ворвался в их компанию.
— Когда мы приземлились, все кинулись целоваться — летчики, стюардессы, пассажиры.
И даже не покраснел от этой бесстыдной лжи.
— У тебя под рукой оказался кто-нибудь подходящий? — пошутил Сашо.
— Только какой-то взмокший эксперт.
— Тьфу! — проговорила Донка.
Она так таращилась на Урумова, словно хотела его проглотить. Как-никак ей впервые в жизни довелось беседовать с живым академиком. А этот — словно по заказу сделан — академик до кончиков ногтей.
— Очень было страшно? — спросила она застенчиво.
И этим привлекла к себе удивленные взгляды всей компании — никто еще не слыхал, чтобы Донка говорила застенчиво.
— Что может быть страшно старому человеку? — И так как Донка не сводила с него недоверчивых глаз, Урумов добавил, на этот раз обращаясь прямо к ней: — В сущности, люди боятся не столько смерти, сколько боли. Особенно молодые. Они ведь воображают, что смерть непременно связана с нестерпимой болью.
— Конечно же! — удивленно воскликнула девушка. — На то она и смерть!
Подняли стаканы, чокнулись, но Урумов свой только слегка пригубил. Какая-то печаль и непонятная пустота вдруг охватила его, вытеснив все другие ощущения. Уши перестали воспринимать шум, в глазах потемнело. Этот внезапный спад после того подъема жизненных Сил, который владел им последние две недели, почти испугал академика.
— Вот что, молодые люди, — сказал он вдруг. — Я, пожалуй, поеду. Только Сашо придется меня проводить. А вы оставайтесь.
— Хорошо, дядя, — ответил юноша.
Академик вполне отчетливо уловил прозвучавшее в его голосе облегчение. Чувство пустоты и одиночества еще больше усилилось. Но, уходя, академик внезапно заметил, что у стены лицом к ней стоит какая-то картина в грубо выкрашенной белой раме. Наверное, масло. И вдруг, не отдавая себе ясного отчета в том, что он делает, академик повернул картину. И замер на месте, не в силах оторвать от нее взгляда. Со стороны могло показаться, что человек смотрит не на картину, а внезапно заглянул глубоко в самого себя.
— Это ваша? — тихо, почти без всякого выражения спросил он художника.
— Моя, — ответил тот.
Густая сине-лиловая ночь и два, почти слившихся с нею белых коня. Один, покрупнее, поднял к хмурому небу изящные ноздри, другой слегка отвернул назад небольшую головку. Еще ни разу Урумов не видел ничего, подобного изгибу этой шеи.
— Вы ее продаете? — спросил он.
— Уже продал.
— Кому?
— Одной болгарке из Калифорнии, — нехотя ответил художник.
Этого академик никак не ожидал.
— Чем же она занимается, эта болгарка?
— Говорит, что у нее мотель недалеко от Сан-Диего.
— Да, ясно, — пробормотал Урумов. — Знаете, что такое мотели под Сан-Диего? Публичные дома для моряков военного флота.
Художник враждебно молчал, даже борода у него, казалось, встала дыбом. Похоже, академик повел разговор не лучшим образом.
— Она сама выбрала эту картину, — продолжал Урумов, — или это вы ей предложили?
— Сама, — ответил бородач.
— Почему бы вам не предложить ей что-нибудь другое? Мне очень хочется купить эту картину.
— Сейчас это уже неудобно, — все так же нехотя ответил художник.
— Сколько она вам заплатила?
— Двести долларов.
— Я мог бы дать вам столько же в левах. А она пусть везет в Калифорнию что-нибудь другое… — Урумов прямо взглянул на него, — не столь добродетельное.
— Я и вам мог бы предложить что-нибудь другое, — сказал художник. — Еще более добродетельное.
— Меня интересует тема, — ответил академик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58