И, конечно, отчаянно жужжала, призывая на помощь. Гари, наверное, слышал в бороде какой-то шум, но Фифа маленькая убедила его, что это шумит у него в голове. К столу Фиф большой подошел вроде как с опаской, старательно пряча что-то за спиной. Потом выяснилось, что это была картина.
Только они сели, как лицо Фифы маленькой покрылось испариной. Жестокое выщипыванье усов сделало ее нервной, и лицо ее время от времени подергивалось в легком тике. Гари, все такой же молчаливый и равнодушный, распаковал картину — только по его глазам и можно было заметить, что спокоен он не больше, чем Везувий. Первые подземные гулы раздались, когда он прислонил картину к стене — почему-то никто не охнул от восторга. Наоборот, Сашо смотрел на нее с некоторым изумлением и, наконец, пробормотал:
— Да, хороша-а!.. И что же это на ней изображено? Кентавры на капустных грядках?
— Не притворяйся болваном! — мрачно сказал художник. — Это сборщицы лаванды. Если не нравится, могу взять обратно.
— Как бы не так! — живо откликнулся Сашо. — Это будет единственный художественный предмет в нашем скромном мещанском жилище. Если не считать коврика, собственноручно вышитого матушкой в пансионе.
Он все еще рассматривал картину, и с каждой минутой она ему нравилась все больше.
— Непременно покажу ее дяде. Но не слишком ли дорогой это подарок?
— Я не торгую искусством, — надменно ответил художник.
Скорее всего Гари говорил правду. Однажды он признался Кишо, что за всю жизнь продал всего-навсего четыре картины. А написал около четырехсот. Кишо просто диву давался, куда он дел все остальные. Художник внимательно следил за выражением их лиц.
— Почему это все хотят понять любую картину с первого взгляда? — спросил он. — Ведь это значит, что в ней нет ничего существенного.
Сашо охотно согласился. Коврик его матери изображал похищение сабинянок. Когда он был совсем маленьким, то думал, что это какие-то дяденьки щекочут каких-то тетенек. И чтобы дяденькам было удобнее их щекотать, тетеньки немножко разделись. Похоже было, что тетенькам это не слишком нравилось, потому что некоторые даже пытались удрать. Только став немного старше, Сашо спросил: «Мама, а зачем они их щекочут?» «Не щекочут, а крадут», — ответила мать. Сашо решил, что она шутит. Какой дурак станет красть женщин? Вон их сколько на улице, проходу нет. Другое дело, если бы этих тетенек топили, но нигде поблизости не было видно ни реки, ни моря. Гари хмуро слушал его рассказ, вернее, даже не слушал. Как всегда, он был ужасно голоден и готов в один присест съесть целого поросенка. К тому же он только что прочел в какой-то книге, как готовят хобот молодого слона: на какое-то время зарывают в раскаленную глину, и хобот делается мягким, как мозги.
— Послушай, закажи хотя бы что-нибудь выпить, — нетерпеливо прервал он рассказ Сашо.
Сашо заказал водку и сайру — комбинация получилась прекрасная. Пока они ждали, явился необычайно разгоряченный и возбужденный Кишо, причем в летних сандалетах и, конечно, с совершенно мокрыми ногами. Оказалось, что единственные в доме приличные ботинки надел его брат, который шел на концерт Ойстраха.
— Абсолютный кретин, — беззлобно пожаловался он. — На ботинки денег нет, а бегает по дорогим концертам. Это что?
— Сайра, — ответила Донка.
Официант не успел оглянуться, как сайра исчезла. Кишо немедленно заказал еще пять порций.
— Послушай, ты не очень увлекся? — осторожно спросил Сашо. — Не забывай, что ты пришел в сандалетах!
— За этот заказ плачу я! — гордо заявил Кишо. — Принесите, пожалуйста, еще пять порций. И не экономьте на лимонах. Впрочем, принесите-ка нам сразу целый лимон!
Когда официант с достоинством удалился, Кишо, довольный, добавил:
— Сегодня я заключил самую выгодную сделку в моей жизни! Конец ассистентской нищете!
Никто не обратил на его слова никакого внимания. Кишо давно уже славился своими сделками и обменами — за коня обычно получал курицу. Последний раз он выменял свой фотоаппарат на детскую коляску. Зачем ему коляска? В ответ Кишо только мрачно отмалчивался, пока Донка случайно не обнаружила, что Кишо подарил ее сестре, у которой родился ребенок.
— Что, не верите? — продолжал он язвительно. — С омерзением оставляю университет и приступаю к частной практике.
— Какой еще частной практике? — скептически спросила Донка. — Где ты ее найдешь теперь, частную практику?
— Встречается! — торжественно заявил Кишо.
И рассказал со всеми подробностями. Какой-то бельгийский предприниматель поставил в Болгарию японские электронные игровые автоматы. Разместил их в «Луна-парке» и начал эксплуатацию. Автоматы просто удивительные — и по техническому устройству, и по производимому эффекту. Тут тебе и стрельба по боевым самолетам, и футбольные матчи, и управляемые автомобильчики. Прошла неделя-другая — автоматы один за другим стали портиться. Устройство у них действительно очень тонкое и сложное, даже сам предприниматель не имеет о нем ясного представления.
— У нас вообще никто не в состоянии их наладить. Никто, кроме меня, разумеется! — И Кишо так сильно ударил себя в грудь, что несколько горошин из только что проглоченного салата, словно пули, вылетели у него изо рта. — Да и для меня это оказалось нелегко, ведь этот кретин не догадался привести схемы. Теперь я, можно сказать, должен их изобрести заново.
Наконец кто-то направил бельгийца к Станиславу Кишеву, дипломированному инженеру, ассистенту университета. Богатый предприниматель держался робко, ни дать ни взять католический прелат при дворе папы. Он преподнес Кишо бутылку «Баллантая» и коробку шоколадных конфет из Вены. За виски и конфетами бельгиец поведал ему о своих мытарствах. Робость робостью, но оказалось, что он неплохо информирован.
— Я предлагаю вам очень выгодную сделку, господин Кишев, — заявил он. — В университете вы получаете сто пятьдесят левов. Я вам дам четыреста… К тому же вы сможет свободно располагать своим временем, ваша обязанность лишь налаживать автоматы, когда они испортятся.
Компания смотрела на Кишо во все глаза. Предложение и вправду было очень заманчивым.
— И ты согласился? — спросила Донка.
— А как ты думаешь? — огрызнулся Кишо. — Ты бы на моем месте отказалась?
— Конечно, не отказалась бы… но потребовала бы с него по крайней мере шестьсот… Ты и с ним разговаривал в этих сандалетах?
— В каких же еще?
— Вот он и счел тебя за круглого идиота, — убежденно сказала Донка. — Уж если он предложил тебе четыреста, значит, готов был дать вдвое больше.
Кишо замер с открытым ртом, черные комочки родинок слегка побледнели.
— А знаешь, ты права! — подавленно проговорил он. — Ну конечно же!.. Я потом подсчитал — на каждом из неработающих автоматов он теряет в день по сто левов.
— Вот видишь! — сказала Донка.
— Ну ладно! — вмешался Сашо. — Но зачем тебе понадобилось бросать университет?
— А как же иначе? — Кишо помрачнел. — Не служить же одновременно богу и мамоне!
— Нельзя этого делать! Оставить университет ради каких-то детских игрушек! Не бывать этому!
— Как не бывать, если это уже свершившийся факт?.. Сегодня в шесть часов в кафе «Болгария» я подписал договор. К тому же его собственным «паркером», так как ничего подходящего у меня под рукой не оказалось. — Кишо засмеялся. — Даже аванс получил — триста левов. Хочешь, покажу?
Показывать не пришлось, так как Сашо позвали к телефону. Звонила Криста, голос ее звучал совсем уныло.
— Я не приду, — сказала она. — Хотя мне это ужасно неприятно.
— Что-нибудь случилось?
— Не могу сказать — я звоню из автомата. Завтра, когда увидимся, объясню.
Он попытался протестовать, разумеется, безрезультатно. Криста отвечала односложно, голос ее становился все более холодным.
— Прошу тебя, давай прекратим этот разговор. Тут кругом люди.
— Ладно! — ответил он и бросил трубку, даже не попрощавшись.
Когда он вернулся, Донка испытующе взглянула на него.
— Я угадала? — спросила она.
Сашо только махнул рукой. Он окончательно расстроился. Нелепое соперничество с этой неведомой капризной мамашей просто выводило его из себя. Но еще больше раздражало его поведение Кристы. В конце концов ни одна современная девушка не предпочтет мать настоящему серьезному другу.
— Еще по двойной порции водки! — окликнул он официанта, хотя это не входило в его предварительные расчеты.
Несколько дней назад «Просторы» опубликовали статью Сашо. Академик с присущей ему аккуратностью отсчитал племяннику остаток гонорара. «Для твоего возраста тебе неплохо платят, мой мальчик», — улыбаясь, пошутил он. Сумма действительно оказалась весьма приличной. Тогда стоит ли беспокоиться? Расплатиться он сможет, все остальное не имеет значения. Нет, Сашо не верил, что он эгоист, как сказала Донка. И скупым он тоже не был, хотя, как все разумные люди, не любил зря сорить деньгами. В этом отношении он ничуть не напоминал своего отца, скорее был похож на деда, которого видел только на старых семейных фотографиях.
На этот раз все как-то очень быстро напились. У каждого были свои тревоги и волнения, даже у Фифы маленькой, которая, наконец, немного пришла в себя после косметического шока и время от времени страдальчески улыбалась. Они выпили алиготе под киевские котлеты, потом, уже плохо соображая что к чему, перешли на коньяк. Это, пожалуй, было лишним. Кишо, который почти все время молчал, увлеченный своими новыми проектами, вдруг пожелал произнести тост.
— Можно! — снисходительно согласился Сашо. — Но только не бормочи его себе под нос.
Сначала Кишо действительно бубнил что-то неразборчивое, даже слегка заикался, но постепенно голос его окреп.
— Этот тип моложе нас, но он из молодых да ранний, — заявил он. — И все же пусть не думает, что если он закончил с отличием, то он уже и господа бога ухватил за бороду. На его диплом никто и не взглянет. Для жизни не нужны дипломы, для нее даже большого ума не требуется. Тут первым делом нужны крепкие локти. И умение ими работать.
— А ты умеешь? — спросила Донка.
— Если бы умел, не сидел бы десять лет в ассистентах, — мрачно пробормотал Кишо. — Что еще нужно для жизни? О, это известно еще из классики, если не из греческой мифологии. Конечно же, гибкий позвоночник! И ловкость! Теперь уже пало просто подхалимничать! Надо делать это с чувством меры, даже с известным достоинством. Наш декан, к примеру, терпеть не может грубых и вульгарных льстецов. Буду справедливым, возможно, он вообще не любит подхалимов. И все-таки сам не замечает, как ловко и тонко к нему подмазываются. А еще воображает себя честным и независимым человеком. И что я еще хотел сказать… — он запнулся. — Да, это, кажется, и есть самое важное…
— Завтра вспомнишь, — сказал Сашо.
— Тогда благодарю за внимание, как говорят по телевизору старые, воспитанные люди, — обиделся Кишо.
И, наверное, все бы так и кончилось этим тостом, если бы Кишо вдруг не решил во что бы то ни стало сводить их в бар. В конце концов, он тоже имеет право хоть раз угостить приятелей, хотя бы на аванс бельгийского капиталиста. Все, кроме Сашо, охотно согласились.
— Кто тебя пустит в бар с твоими бородавками! — решительно сказал он. — Да еще в летних сандалетах.
Насчет сандалет все было верно — швейцары и на порог бы его не пустили. На беду, Донке удалось найти компромиссное решение.
— Давайте спустимся в бар при ресторане, — предложила она. — Там так темно, что можно войти хоть босиком.
— Я хочу в настоящий бар… С программой.
— С программой — когда купишь ботинки, — безжалостно отрезала Донка.
Кишо смирился. Они спустились этажом ниже. Там действительно было необычайно темно, горело только несколько светильников в отвратительных красных абажурах. В зале стояло пять-шесть столиков, вдоль стен и по углам торчало несколько больших фикусов и филодендронов, которые, словно голодные привидения, вытянув шеи, жадно высматривали, что лежит на столиках. Компания устроилась за столиком, покрытым треснувшим черным стеклом, и неуверенно огляделась. В баре было еще только несколько усатых иностранцев, на вид довольно вульгарных, один — с сомнительным пятном на щеке, крест-накрест заклеенным пластырем. Как водится, их развлекали две девицы с выщипанными бровями и по-совиному круглыми подрисованными глазами. Юбки на них были такими короткими, что не годились даже на фартучки. Обе, очевидно, не ужинали, потому что усиленно поглощали соленые орешки.
— Ну и заведение! — проворчал Сашо.
Подошел официант, в красном свете ламп лицо его напоминало бифштекс. Кишо заказал газированную воду, лед и целую бутылку виски. Надо же, по крайней мере, знать, что они будут пить. В этой темноте можно подсунуть посетителям все, что угодно. Когда допили вторую бутылку, Фифа маленькая уже сладко спала, опустив голову на стол, а Донка в одиночестве отплясывала на танцплощадке под тяжелым взглядом бармена. Наконец он остановил магнитофон и сказал:
— Все! Больше не дам ни капли!..
Кишо, хоть и был здорово пьян, собрал всю сдачу, если не до стотинки, то, по крайней мере, до лева. С трудом разбудили Фифу маленькую, она зевала и чмокала губами так сладко, словно только что поела во сне. Как бы то ни было, им все-таки удалось вынести из бара свои тленные останки. На улице было очень холодно, ветер дул в самые свои пронзительные зимние флейты. Один только Сашо крепко держался на ногах, впервые за весь вечер на его лице появилась слабая улыбка. Фифы, большой и маленькая, тащили Кишо под руки, ноги частника довольно смешно опережали его тощий зад. Донка вцепилась в Сашо.
— Ты меня проводишь?
— Придется! — с досадой ответил молодой человек.
Он вздохнул и потащил ее по обледеневшему тротуару. С каждым перекрестком ноги ее слабели все больше и больше, теперь она уже почти лежала у него на плече. На одном из поворотов оба поскользнулись, голова Донки громко стукнулась о тротуар. Сашо с трудом удалось ее поднять, и в этой возне — нарочно или случайно — Донке удалось несколько раз ткнуться грудью в его ладони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58