Прихватила с собой кочергу — каленый железный прут с крючком на конце, страшнее оружия не бывает. На обратном пути забежала попрощаться в закуток Гриши Печенегова. Тот склонился над заветной книгой, к которой всегда обращался в минуты тягостных раздумий, — уголовный кодекс СССР сталинского периода, почти раритет.— Ухожу, дядя Гриша, прощай! Спасибо за все.— Чего так? Не понравилось у нас?— Вообще-то понравилось, но Ганя проходу не дает. Боюсь я его.— Не его ты боишься, да ладно... Завтра, кстати, получка, не забыла?— Получи за меня, дядя Гриша.Печенегов смотрел на нее с сожалением.— Не прижилась, значит. Обидно. Здешний народец к тебе привык... Храни тебя Господь!— Вас тоже, дядя Гриша, — наклонилась, поцеловала заскорузлую щеку.Осторожно выглянула в холл, держа кочергу наготове. Ганя Слепень сидел под вешалкой, выкладывал на полу затейливый узор из черепков. Вскинул голову — всю в черно-красных разводах.— Вижу тебя, вижу, подлюка! Подойди, не ссы. Не трону.Лиза, проходя мимо, задержалась на чуток.— Ганюшка, ты бы хоть умылся. Ведь на тебе лица нету.— Зря скалишься. Шустрая, да? Всех перехитрила, да? А того не знаешь, что давно на крючке.— О чем ты, Ганюшка?— Чего говорить... Я по-доброму тянулся, а ты вон как — кактусом по тыкве... Что ж, погуляй малек, недолго тебе.— Загадки твои мне непонятны, Ганечка.— Брось кочергу, иди ближе. Чего важное скажу, не пожалеешь.— Не верю тебе, дорогой. Сколько раз обманывал.Вышла на улицу и прямиком, не таясь, направилась к больничному корпусу. В здание вступила с парадного подъезда, минуя "иномарки", между которыми группками по двое, по трое прохаживались отважные, горделивые парни со стриженными затылками — маленькие и большие копии Гани Слепня. Сегодня их скопилось больше, чем обычно. С десяток крытых фургонов вытянулись караваном вдоль подъездной аллеи.Внутри корпуса все как в обычной больнице: приемное отделение, аптечный ларек, сияющий импортной витриной, покрытые дерматином убогие скамейки вдоль стены. У окошка регистратуры небольшая очередь посетителей, запись на прием к врачам. Специфический больничный запах.Кабинет Поюровского на третьем этаже. В приемной сидела секретарша в белом халате, с выпученными, как у глубоководной рыбины, глазами. Увидя Лизу, суматошно замахала руками.— Что вы, что вы, к нему нельзя!— Почему?— Василий Оскарович занят, занят!— Я по личному делу, — гордо сказала Лиза. — У меня назначено.Не обращая внимания на кинувшуюся к ней заполошную секретаршу, Лиза вошла в кабинет. Доктор расположился за письменным столом, боком к двери, закинув длинные ноги на сиденье кресла. Говорил по телефону, лицо отрешенное, злое. Лизу не заметил или сделал вид, что не заметил. Как раз когда Лиза вошла, рявкнул:— Что значит — отбой? Вы что там все, белены объелись?! Где Крайнюк?Ответ привел его в еще большую ярость: он начал шарить по столу в поисках сигарет.— Вы что несете? Вы отвечаете за свои слова?!Невидимый собеседник, похоже, отвечал за свои слова, потому что какое-то время Поюровский внимал молча, на глазах бледнея, потом, буркнув:— Хорошо, сейчас приду! — положил трубку на рычаг.Лиза подала ему сигареты и зажигалку. Он окинул ее пустым взглядом.— А, это ты? — произнес без удивления. — Может, объяснишь, что происходит?— Что вы имеете в виду?— Только что мне сообщили, Крайнюка и Клементину кто-то пристрелил в ординаторской... Такое может быть?Лиза обошла стол.— Вряд ли, — сказала она. — Кто же осмелится?Они же ваши ближайшие помощники.Нервным движением Поюровский щелкнул зажигалкой.— Ладно, это мы выясним... Ты чего явилась?— Не могу ждать, — потупилась Лиза. — Вся горю.Видите, переоделась во все новое.Поюровский тупо ее разглядывал, сморщась, будто готовясь зарыдать. Явление чистейшего женского идиотизма оказалось выше его сил.— Как тебя там... Королькова... У тебя что, совсем крыша поехала?! Или издеваешься?— Пожалуйста, дорогой Василий Оскарович! Дайте руку. Умоляю!Оторопев, он позволил ей завладеть правой рукой.Лиза небольшим усилием вместе с креслом передвинула его ближе к батарее и пристегнула за кисть к трубе изящным супербраслетом, который невозможно ни распилить, ни отпереть, не имея ключа.— Ты что делаешь? — поинтересовался Поюровский. — Что это за штука? Да ты в самом деле невменяемая. Ну-ка сними сейчас же, а то так дам по башке — мало не покажется.— Не волнуйтесь, дорогой Василий Оскарович.Я только сделаю один звоночек, и все вам объясню.— Какой еще звоночек?! — заревел совершенно обескураженный Поюровский, дернулся, но не тут-то было. Как Прометей к скале, он оказался надежно прикован к батарее. Лиза устроилась с телефоном в сторонке, где Василий Оскарович не мог ее достать.Набрала номер некоего Влада Ивантеева, капитана с Петровки. Этим номером когда-то наделил ее Сергей Петрович, еще в эпоху "Тихого омута", на случай, если вдруг понадобится скорая помощь вооруженных людей.Ее тренированная память много чего полезного хранила, вот номерок и пригодился наконец.На счастье, капитан отозвался мгновенно. После того, как она произнесла парольную фразу:— Я от Сереги Чулка, — быстро ответил:— Да, слушаю внимательно.Она попросила капитана немедленно прибыть с командой в больницу (назвала адрес) и пройти в кабинет главного врача. Здесь его ждет гостинец, который, возможно, потянет на новую звездочку. Все необходимые бумаги, сопроводиловка и фотографии лежат на окне. Преступник в сущности уже задержан, но все же следует соблюдать обычные меры предосторожности.— Как поняли, капитан?— Понял нормально. Кто передал?— Неважно... Сколько нужно на дорогу?— Не больше пятнадцати минут, коллега.Лиза повесила трубку, благосклонно взглянула на прикованного:— Поздравляю, дорогой Василий Оскарович! Через пятнадцать минут у вас начнется совсем другая жизнь.Поюровский еще не пришел в себя от потрясения.— Если это розыгрыш, Лиза, — сказал с надеждой, — то уверяю, неудачный. Отстегни эту штуку. Ведь не смешно, ей-Богу!Лиза вырвала из розетки телефонный шнур, присела на стул и закурила. Можно было отдохнуть минут десять. Ей казалось, она этого заслужила. Подзуживало позвонить Сергею Петровичу и сообщить о своих успехах, но не решилась.— Это не розыгрыш, доктор. Просто начинается расплата.— Какая расплата? Ты в своем ли уме?— Обыкновенная расплата: следствие, суд, тюрьма.Много времени это не займет, все материалы я подготовила. Скорее всего, выйдет вышак, не слишком большое наказание за ваши дела. Вы согласны?Василий Оскарович еще раз попробовал на прочность супербраслет, но лишь причинил себе ненужную боль. Внезапно он успокоился, и лицо его приобрело мудрое выражение, которое, вероятно, было свойственно ему от природы. Заговорил убедительно, властно:— Не знаю, кто тебя надоумил, но ты ввязалась в скверную историю. Какая бы дура ты ни была, ведь не можешь не понимать, что никакого закона нет и в помине. Был, да сплыл. Доллар — вот наш новый закон. Ты замахнулась на слишком крупную дичь, девушка. Я-то выпутаюсь, ну, потрепят нервы — и все, а что будет с тобой, ты подумала?— Если вы окажетесь правы, Василий Оскарович, — улыбнулась Лиза, — я вернусь и пристрелю вас лично, как бешеную собаку.— Ты маньячка?— Пожалуй, да, — согласилась Лиза.Они глядели друг на друга, и Поюровский первый отвел глаза: на нежном девичьем лице, не омраченном никакой заботой, разглядел нечто такое, что внушило ему робкую мысль о возможном конце света.— Как же я тебя не раскусил, — пробормотал себе под нос. — Предупреждали, не верил. Старый мудак поддался блядским чарам. Никогда себе не прощу.— Кто верит в доллар, — пояснила Лиза, — все слепые.Сверилась с часами — десять минут прошло. Пора улепетывать. С Поюровским не попрощалась, даже не посмотрела в его сторону, но он ее окликнул, когда была уже у двери.— Лиза, на кого работаешь?— Это секрет.В приемной заговорщически сообщила лупоглазой секретарше, что доктор очень занят, просил никого с ним не соединять и вообще не соваться без вызова. В то же мгновение из-за двери донесся неразборчивый, но страстный вой Поюровского. Секретарша рванулась на зов, но Лиза ее остановила.— Не надо туда ходить, сестричка!— Почему? Он же зовет.— Он не вас зовет... Пойдемте, я кое-что объясню.Подхватила растерянную секретаршу под руку и, слабо сопротивляющуюся, подвела к окну, из которого виден вход в больницу.— Смотрите, сейчас приедут очень важные гости.Василий Оскарович просил их встретить.— Какие гости, ничего не понимаю?— Не надо понимать, просто смотрите.— Но это же какая-то нелепость!— О, голубушка, как будто вы первый день работаете в этой больнице.Капитан Влад уложился тютелька в тютельку. На подъездную дорогу вымахнула черная "волга" и лихо притормозила. Из машины выскочили трое мужчин и ринулись к дверям бегом, как на штурм.— Это гости? — спросила секретарша.— Еще какие!— Вы уверены?..— Еще как уверена... Как только они выйдут из лифта, передайте им вот это... — Лиза протянула маленький, но увесистый ключик от браслета. — Они все поймут.— Может быть, все-таки предупредить Василия Оскаровича? У него такой странный голос...— Он уже предупрежден.Мужчины вывалились из лифта, озираясь по своей ментовской привычке, словно спрыгнули с парашютом.Лиза подтолкнула женщину к ним, сама развернулась и пошла к лестнице. Все, мавр сделал свое дело.В вестибюле помедлила — что такое? С дерматиновой скамейки поднялся улыбающийся Ганя Слепень.Он был не один. Его сопровождали двое бычар, похожих на два оживших гардероба.— Привет, курочка, — Ганя казался совершенно трезвым. — Покажешь братанам свои приемчики?— Прямо здесь?— Почему здесь? Пойдем на улицу. Там с тобой кое-кто желает потолковать.— Милый, — промурлыкала Лиза, — тебе мало горшка с кактусом? Опять ищешь приключений?— Вполне возможно, — согласился Ганя. Глаза его незнакомо, хищно блестели, ноздри раздувались."Господи, какой длинный день", — подумала Лиза. Глава 2ОБСТАНОВКА НАКАЛИЛАСЬ Генерал Самуилов не перестраивался, скурвилась система. В ней появилось слишком много пробоин. Сбой произошел не в социальном организме (социализм, капитализм, это все чушь собачья, область пустознания, хотя и овладевшего умами миллионов людей на планете), разлом прошел по душам, рухнула видовая ограничительная конструкция общественной нравственности.За пять-шесть лет Россия, не оказав сопротивления, превратилась в скотный двор. На шестой части суши восторжествовал первобытный принцип — "иметь!" — зловещий знак, припечатанный дьяволом. Принцип "иметь", "брать", "хватать", "добывать" исключал дальнейшее развитие, превращал жизнь человека в примитивный цикл, в бессмысленное мельтешение между двумя исходными точками — рождения и смерти. Это тупик. Как сказал однажды Гурко: общество, утратившее мечтательность, не имеет будущего. Теперь человек рождался единственно для того, чтобы посытнее нажраться, понаряднее одеться, расплодиться, прокатиться на "мерседесе" — и сдохнуть. Если кроме этого кому-то удавалось нацепить часы "ролекс" в золотом корпусе и обзавестись пластиковой карточкой, то можно было считать, жизнь состоялась на сто процентов.Целые поколения молодых безмозглых олухов, выбравших пепси, ни о чем ином не помышляли и презирали своих предков больше всего за то, что те ухитрились промыкать век, занимаясь какими-то нелепыми делами: растили хлеб, вкалывали на заводах и вместо того, чтобы нежиться на Канарах, запускали в небеса никому не нужные летающие игрушки. При этом все поголовно сидели в лагерях, а в свободное время выстраивались в длинные очереди за колбасой, пусть и дешевой. У новых поколений, освободившихся от уз коммунизма, было свое телевидение, своя музыка, свои ритуальные обряды (тусовки), а также одна великая мечта на всех: когда-нибудь, при удачном стечении обстоятельств получить гражданство в США. Руководила настроениями свободнорожденной биологической массы бывшая интеллигенция: бывшие писатели, бывшие народные кумиры-актеры, бывшие идеологи и бывшие партаппаратчики. На этих людей, подвергшихся какой-то чудовищной мутации, особенно мерзко было смотреть.Но если бы это была вся правда о новой России, генерал Самуилов давно пустил бы себе пулю в лоб. Все не так безнадежно, как могло показаться постороннему наблюдателю. Да, страна вымирала, людские популяции отброшены в пещерный век и с трудом добывали себе пропитание, по границам России струилась черная кровь, но неким сверхъестественным чутьем Самуилов осознавал, что в высшем историческом смысле это все очистительные потоки. Вполне возможно, что видимый крах государства и устрашающее падение нравов всего лишь нормальная реакция на воздействие громадной антисептической клизмы, насильно введенной в его столетиями замусоренный кишечник. Мистическое предположение подтверждали факты, накапливающиеся в секретном архиве генерала. По ним выходило, что первоначальное активное пожирание России двуногой невесть откуда хлынувшей саранчой (официальное обозначение — либерализация, приватизация, реформа) постепенно переходит в лихорадочное взаимное истребление пресытившихся хищников. Буквально за последние полгода Самуилов с чувством облегчения уничтожил досье нескольких матерых фигурантов: банкир, шоумен, вор в законе с парламентским значком, парочка биржевых акул, — а уж тех, кто помельче, можно считать на пачки. Правосудия не понадобилось, диковинные существа, недавно называвшие себя почему-то демократами, дорвавшись до власти и денег, в диком ажиотаже сами рвали друг другу глотки. Тягостно и поучительно было наблюдать за этим, в сущности, чисто биологическим, дарвиновским процессом. Уверясь в том, что ограбленное быдло, так называемый народ, покорно вымирает и никогда больше не поднимет головы, победители словно обезумели. Всю грязь своих междусобойных разборок потащили на телевидение, в газеты, сидевшие на долларовом поводке у различных финансовых и бандитских кланов, и публично обвиняли друг друга в таких кошмарных преступлениях, в такой пакости, что у обывателя, если он еще не поддался зомбированию, кровь стыла в жилах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44