Записалась на прием и пришла пожаловаться. Рассказала, как ей одиноко, как путает явь со сном, и боится повторить участь отца, смешавшего натуральный продукт с синтетикой. Черногривый, рослый, пожилой пузан зачавкал от вожделения, слушая ее. Она опасалась, что он рассыпаются на куски от жеребячей тряски, прежде чем ответит на главный вопрос: существует ли тот мир, куда ее влечет неодолимая сила, или она просто полоумная нимфоманка. Пузан уложил ее на топчан с нависшим над ним зеленым абажуром, посулив открыть тайну всех тайн, но Агата отдалась ему без охоты, скорее из жалости. У колдуна был вонючий рот и одышка, как у бегемота.Насытив утробу, он признался, что у него сорок лет не было женщины.— Вы можете поверить в это, Агата?Она прожила с ним целую неделю, тешила колдунскую немощь, утирала старческие слезки, стелилась, как сто тысяч ласковых сестер, но ничего толком не выпытала. У Дики Кончука имелся магический кристалл, привезенный с Урала, подарок последнего шамана-нанайца, — кубышка горного хрусталя с замурованным крохотным драконом. При определенном освещении дракон шевелил мохнатыми лапками, тыкался острым клювом в стенку и попискивал, словно просился на волю. Магический кристалл заворожил Агату, может быть, из-за него она задержалась на неделю. На вторую ночь, свалив колдуна слоновой дозой снотворного в вине, унесла кубышку на кухню и попыталась расколотить ее молотком, чтобы выпустить малыша из темницы. Это ей не удалось, молоток соскальзывал, не оставляя на гладкой поверхности ни малейшей царапины, но плененный дракоша при каждом ударе поджимал лапки, вертелся, и вдруг его микроскопические глазки приоткрылись, поднялись каменные веки и брызнули два живых, голубоватых луча, обожгли ей лоб. В сладком ужасе Агата опустилась на пол.Но это не все. На кухню вылетел разъяренный Дика Кончук, которому полагалось спать мертвым сном, вырвал заветную кубышку и так завопил, будто у него оторвали его старые яйца. Агата не испугалась: колдун был обыкновенным мужчиной — и больше ничего, но он произнес фразу, которая ее насторожила:— Все ищешь жука, который тебя съест, но не там, где надо. Этот жук давно у тебя в голове.— Значит, надо вскрыть череп, чтобы его увидеть?— Не так все просто, — пошел на попятную колдун.— Я ничего не взяла с тебя за любовь, верно, Дика? — вкрадчиво спросила Агата.— Сущая правда, дитя, — он нежно гладил хрустальную кубышку, и дракон угомонился, опустил веки, ублаженно похрюкивал.— Почему же ты не хочешь открыть то, что знаешь про меня? Просто свинство с твоей стороны.— Это твоя тайна. У меня нет сил в нее заглянуть.— Какой же ты после этого экстрасенс?— Такой же, как остальные, — смиренно сознался Дика. — Могу вылечить любую хворь, и телесную, и душевную, но есть границы, которые нельзя перейти.— Выходит, ты гнусный обманщик?— Нет, не выходит.— Что ты сказал про жука, который у меня в голове? По-твоему я ненормальная?— Большинство людей полагает, что все беды приходят извне, это заблуждение. Смерть сидит внутри нас.Неважно, как она выглядит, она всегда с тобой. Чтобы это понять, не обязательно быть колдуном.— Я устала от загадок, Дика. Завтра уйду от тебя.— Мне будет не хватать тебя, но ты из тех, кого бесполезно удерживать.После этого она провела с ним еще несколько дней, возможно, самых безмятежных в своей жизни...Когда появился Самарин, морок упал с глаз, и видения перестали ее посещать. Она наконец разобралась, где свет, где тьма. Будто тяжеленную ношу свалила с плеч. Знакомство произошло при курьезных обстоятельствах. Ее тогдашний спонсор, гайдаровский выкормыш Деня Шпак (ныне известный биржевой воротила) потащил ее на какую-то светскую тусовку, где ему почему-то загорелось представить ее своим покровителям, супружеской паре из Техаса. Агата не смогла отказаться, хотя на вечер у нее были другие планы, и позже пожалела, что не отказалась. Она не ожидала от малахольного Дени такой прыти. Он склонял американскую парочку подмахнуть какой-то вшивый контрактик, кажется, на поставку оптовой партии рубероида, а ее, Агату, гоношил им на одну ночку в качестве этакого лакомого русского сувенира. Сделка Агату не смутила, обычная отработка, но задело, что Деня не счел нужным ее предупредить, поставил перед фактом. Пожилой америкашка сразу положил на нее глаз, да и его дама (якобы супруга) поглядывала благосклонно, но Агата ни с того, ни с сего им нагрубила, на любезное приглашение наведаться в бар и пропустить по рюмочке послала обоих в задницу. Деню, шипя, саданула в бок локтем и пошла бродить по залам, переполненным богатой шушерой, раздувшимся от бабок дерьмом, злая, с пылающими щеками, взвинченная."Ах ты сучара подпольная, пидор вонючий, — бормотала себе под нос. — Что же я тебе, подстилка какая-нибудь дешевая? Ну погоди, сучонок, научу тебя родину любить!"Тут к ней и подвалил смешной старикан в мятом синем клубном пиджаке и нелепых черных туфлях. На круглой, серебристой башке что-то вроде черных бигуди. Ухватил за локоть, удержал, прошелестел с лукавой улыбкой:— Не желаете бокал шампанского, мадмуазель?!От ярости она чуть не заскворчала, как кусок масла на сковородке, но взяла себя в руки. Нельзя давать себе волю именно в таких местах. Она была ученая. Говори, что хочешь, но резких движений не делай. Вот она и сказала, уставясь в белесые, смеющиеся глаза незваного ухажера:— Тебе, дедуня, в могилку пора, а не девочек трахать. Ишь разогнался, петушок.— Ох как верно! Как метко подмечено, красавица! — старикан захихикал, заквохтал, выгнулся узкой спиной до пола, будто услышал самую остроумную шутку в своей жизни. Отпустил ее руку. Секунду она смотрела на него, потом молча пошла прочь. Но отойдя несколько шагов, оглянулась: старичка не было и в помине, растворился, исчез. Нехорошее предчувствие толкнуло в грудь: оплошала ты, девка, ой, оплошала!Вдруг старик был не сам по себе, а посланцем жука?Разыскала Деню в мраморном зале, приласкалась, попросила увезти — хоть домой, хоть к америкашкам, куда угодно, лишь бы поскорее. Деня смилостивился, но осудил ее поведение:— Все же надо соблюдать какие-то приличия; дорогая. Я тебя не на конюшню привел.— Хорошо, хорошо, виновата. Пошли скорее отсюда. Я боюсь!— Кого боишься? Перебрала, что ли?— Старичок тут один... В клубном пиджаке и с буклями. Глаза серые, стеклянные. Как на меня посмотрел, я чуть не описалась.— Какой старичок, покажи?— Он спрятался, но он здесь, чувствую. Он меня достанет.— Вот что, девочка. Или не дури, или катись отсюда одна. Но я тебе это запомню, учти.Агата поняла, спонсор закусил удила, ждать от него помощи не приходится. Ее трясло как в ознобе. У столика с напитками одним махом осушила бокал водки.Не проняло. Решила выбираться сама. По дороге к выходу то и дело наталкивалась на странных людей с лошадиными мордами. Чугунное ржание перекатывалось из зала в зал. Она сознавала, что лошадиные люди ей только мерещатся, это фрагменты видений, на самом деле идет обыкновенная тусовка — вон сколько кругом нарядных дам и милых кавалеров, ярко пылают люстры, и столы ломятся от изысканных напитков и яств. Этот пир начался давно, ему не видно конца, беспокоиться ей вовсе не о чем. Да вон дворцовая лестница, а по краям замерли с бердышами, в золоченых камзолах, статные, с пышными усами ливрейные лакеи. Ей нужно лишь промчаться по ступеням и прыгнуть в любую тачку, как Золушке, убегающей с бала.Успела промчаться, но не сумела прыгнуть. Внизу подхватили ее двое бычар, стиснули литыми боками, и один успокаивающе пробормотал в ухо:— Не рыпайся, крошка! Пойдешь с нами.Ученая, она знала, что в таких случаях действительно не стоит рыпаться. Иначе пришьют на месте и уйдут без нее. О, эти пустые глаза мальчиков-убийц, в которые она когда-то любила заглядывать. Потом "быки" ей разонравились, приелись. Они все сбиты на одну колодку, каменные чушки, но их физиологическая крепость тоже обманчива. Любовный пар из них выветрился, пока качали себе мышцы в спортзалах, а ума у них отродясь не бывало. Единственное, на что они пригодны: догонять, давить, ломать и бить по приказу того, кто платит. По-настоящему они не опасны, если знать, как с ними обращаться, на какую кнопку и в какую минуту нажать.Ее посадили в чудную тачку, что-то вроде санитарного фургона — с красными крестами и с синей полосой поперек кузова. Внутри она напоминала милицейский "воронок": скамейки в салоне, кресло водителя отгорожено толстым стеклом. Один бычара сел рядом, второй — напротив, постучал водителю — тронулись.На хорошей скорости выскочили на Котельническую набережную.Агата попробовала установить с похитителями контакт.— Куда едем, пацаны? — заговорила непринужденно. — На какие блядки?Результат был тот же, как если бы обратилась к телеграфным столбам.— Покурить хоть можно?— Кури, только не вякай.— Сигареты кончились. Не угостите даму?Один из истуканов сунул пачку "Кента", щелкнул зажигалкой. Огонек выхватил из мрака не лицо, а железную маску.— Травки бы сейчас хорошо, — сказала она.— А пососать не хочешь? — предложил тот, кто дал закурить.— Кончай базар, — одернул его коллега. — Не тот случай.После этого истуканы замкнулись, и все дальнейшие попытки контакта натыкались на глухое молчание.На Тверской ей туго завязали глаза чем-то вроде вафельного полотенца. Она не сопротивлялась. Вскоре фургон начал маневрировать, урча и чихая, и наконец остановился. Из машины ее выкинули, как мешок с отрубями, проволокли вниз по каким-то ступенькам, пару раз она больно приложилась коленом. Но даже не пикнула. Потом швырнули на что-то плоское и твердое и мигом повязали по рукам и ногам. Сдернули повязку.Она лежала на столе в комнате с низким потолком и выкрашенными зеленой масляной краской стенами. Ни одного оконца. Помещение сырое, подвальное. Прямо над ней лампа в четырехугольном плафоне с широким серебристо-ртутным отражателем, какие используют в операционных, но свет шел откуда-то сзади. Агата повертела шеей. Черные металлические стеллажи у стен, забитые инструментами и аппаратурой неизвестного ей назначения. Слева — штатив на длинном стержне со множеством держателей, словно поднявшееся на дыбы гигантское насекомое. У ног — высокий столик со свисающими шлангами, и еще какой-то стеклянный агрегат вроде медицинской капельницы. Обстановка произвела на Агату удручающее впечатление. Комната явно предназначалась для забав, в которых у нее не было желания участвовать.Истуканы потоптались вокруг стола, проверили, хорошо ли она устроена. Пощупали за разные места, остались довольны. Тот, кто давал покурить, видно, по натуре более сердечный, чем напарник, посоветовал:— Лежи тихо, может, обойдется.— Где я?— В большой жопе, детка, — ответил второй.Затем они погасили свет и ушли. Но дверь вроде не запирали. Впрочем, это не имело значения. Она была так туго привязана к столу, что могла шевелить только шеей. В таком положении Агата провела два или три часа, далеко не лучших в своей жизни. Зато о многом успела передумать. Наверное, ей предстояли пытки и смерть, но это ее не пугало. Она всласть пожила. Оттолкнувшись от волосатого брюха дядьки Капитана, за десять-двенадцать лет поднялась на недосягаемую высоту.Самые знаменитые, известные московские деятели почитали за большую удачу переспать с ней. О чем еще может мечтать девушка низкого звания? У нее счет в банке, трехкомнатная шикарно обставленная квартира на Садовом кольце, к ее услугам весь мир. А уж Москва принадлежала ей целиком. Она конкретно, отчетливо вписалась в коммерческий рай. Обидно, конечно, уходить, но что поделаешь, раз прокололась. Никто из рыночных мошек не живет долго, все они одинаково чувствовали, что век их измерен, потому и кололись, и пили, и неистовствовали, торопясь напиться из чаши наслаждений. У каждого из тех, кого она уважала, с кем водилась, топтался за спиной собственный жук-пожиратель, но кого это волнует. Жизнь хороша сегодня, сейчас, а не будущим летом. Эту древнюю премудрость отлично усвоили те, кому довелось повзрослеть в эпоху чумы. Хватали, насыщались, кто чем сумеет. Вечером засыпали в роскоши, утром просыпались в блевоте — так и надо, как же иначе. Нет, возможно, бывает иначе, ведь еще существуют миллионы пескарей-обывателей, совковых выблядков, которые прячутся в своих норах, ползают на работу, чмокают синюшными ртами, выклянчивая подачки у власти, но эта участь не для гордых, свободных людей. Увы, так добирала век ее матушка, утратившая женскую привлекательность, больше не нужная никакому приблудному забулдыге. Агата не испытывала к ней ни презрения, ни сочувствия, подбрасывала иногда деньжат, которые та принимала с уморительными гримасами благодарности. Самой Агате, очутившейся вдруг на пыточном столе, собственно, не о чем было сокрушаться, лишь одна скверная мысль, явившаяся из прошлых лет, томительно жалила сердце: почему нет человека, который захотел бы ее спасти?Все пусто, мертво вокруг, нет никого, кто по доброй воле, бескорыстно протянул бы руку помощи, даже если бы выпала такая возможность. Хуже того, она не представляла, с кем сама захотела бы попрощаться напоследок. Проплывало в воображении множество лиц, сменявших друг друга, припоминались пылкие, суматошные признания, пачки хрустких ассигнаций, закаты у теплых морей, избыток неги, страсти и вина, шорох травы и знойный угар аравийской пустыни, весь мир, распахнутый как волшебная шкатулка, — так какого хрена ей еще надо? Она чудесно устроилась в жизни, и все ее желания, самые сокровенные, сбылись...Качнулись зеленые стены, и в комнате образовался старикан из тусовки, но теперь на нем был не клубный пиджак, а серый длинный балахон, вроде сутаны священника. Однако черные букли-бигудешки так же болтались на впалых висках, и так же пытливо светились белесые глаза из-под зверушечьих бровок. Старикан радостно потирал руки. За ним подоспели еще двое в балахонах, не поймешь — женщины или мужчины.— Вот она, наша курочка строптивая, — проблеял старикан с умильной, жуткой ухмылкой. — Ишь как удобно расположилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44