OCR Roland; SpellCheck Тарнавская И.В.
«Мери Энн»: Панорама; Москва; 1993
ISBN 5-85220-40-3-X
Оригинал: Dafne Du Maurier, “Mari Anne”
Перевод: Марина Л. Павлычева
Аннотация
«Лучшая книга из когда-либо написанных мисс Дюморье» – этими словами пресса встретила новый роман известной английской писательницы Дафны Дюморье «Мери Энн». На его страницах представлена история женщины незаурядной и противоречивой, сумевшей подняться почти из самых низов общества до его вершин, чтобы затем снова быть низвергнутой оттуда… Мери Энн – известная куртизанка, любовница брата короля, герцога Йоркского, действительно существовала и была прабабушкой самой Д. Дюморье.
По мнению придирчивой критики, Мери Энн затмила знаменитую Скарлетт О'Хара, а роман не уступал нашумевшей «Ребекке», которая принесла писательнице мировую славу и уже известна нашему читателю.
Дафна Дюморье
Мери Энн
Генеалогическое древо Дафны Дюморье
Мери Энн Томпсон (1776-1852)
Элен Кларк (1797-1870)
Джозеф Кларк (? – 1836)
Луи Матурэн Буссон Дюморье (1797-1856)
Джордж Дюморье (1834-1896)
Джеральд Дюморье (1873-1934)
Дафна Дюморье (род. 1907)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
Много лет спустя, уже после того, как она ушла из их жизни, они вспоминали ее улыбку. Черты лица, подернутые дымкой забвения, были едва различимы. Глаза, несомненно, были голубыми – но с тем же успехом можно было утверждать, что они были зелеными или серыми. А волосы, собранные в узел или ниспадающие локонами, были, по всей видимости, каштановыми. Вот нос уж точно был греческим – ни у кого этот факт не вызывал сомнения. Форма ее рта никого не интересовала – ни тогда, ни теперь.
Все ее естество проявлялось в том, как она улыбалась. Улыбка зарождалась в левом уголке рта и моментально превращалась в насмешку, которой она встречала всех без исключения: и тех, кого любила, в том числе и свою семью, и тех, кого презирала. И пока они в неловком молчании ожидали, что сейчас на них обрушится поток саркастических замечаний, ее глаза зажигались озорным огнем, преображая лицо и излучая радость. Они вздыхали с облегчением, понимая, что их разыграли, и начинали от всей души смеяться над се шуткой.
Это воспоминание они пронесли через всю свою жизнь. Все остальное было забыто. Забыты ложь, обман, внезапные вспышки ярости. Забыты ее непомерная расточительность, доходящая до абсурда щедрость, язвительный язык. Остались только ее сердечность и любовь к жизни.
Разбросанные во времени, одинокие тени прошлого, неразличимые друг для друга, они перебирали в памяти эти мгновения. И хотя жизненные пути некоторых из них пересеклись, дружбы между ними не возникло; но все равно они были связаны одной нитью.
Самое странное заключалось в том, что трое из тех, кого она больше всего любила, скончались друг за другом в один год, вскоре за ними последовал и четвертый; и перед смертью каждый из них вспоминал ее улыбку. Они слышали смех, чистый и звонкий, как будто в голове звучала музыкальная шкатулка, и память, подобно прорвавшей плотину воде, затопляла сознание.
Ее брат, Чарльз Томпсон, покинул этот мир первым. Ему никогда ни в чем не хватало терпения. Это и стало причиной его смерти, так же как и многих других событий его жизни, начиная еще с того времени, когда он, маленький мальчик, тянул к ней ручонки и просил: «Возьми меня, не оставляй меня!» Постепенно все заботы о нем взяла на себя она, и с тех пор, даже тогда, когда он превратился во взрослого мужчину, они полностью зависели друг от друга, – это и принесло им обоим несчастье.
Его жизненный путь закончился шумной ссорой в пивной, когда он, как обычно, начал хвастаться, что был бравым воякой и что его считали самым многообещающим командиром роты и собирались повысить в звании. Его история была стара как мир: неважное здоровье самого Чарльза, несправедливое отношение к нему полковника, враждебность и зависть младших офицеров, вопиющая несправедливость военных судей. Но кульминацией всему был рассказ о том, как главнокомандующий, страстно желавший отомстить сестре Чарльза, принялся вымещать свою злобу на брате.
Чарльз огляделся по сторонам, ожидая увидеть сочувственные взгляды. Однако его рассказ никого не взволновал, многие вообще не слушали: дело было давнее – к чему теперь ворошить прошлое? Отвернувшись, посетители наполнили кружки, что привело Чарльза Томпсона в бешенство. Он швырнул свою на пол и, вскочив, закричал:
– Слушайте, вы, черт бы вас всех побрал! Я такое могу вам порассказать про королевское семейство – вы даже ушам своим не поверите! Знай вы всю правду, вы швырнули бы всех Ганноверов в Ла-Манш!
И в это мгновение один из тех, кто еще помнил события шестнадцатилетней давности, тихо, как бы про себя, пробормотал стишок, который был очень популярен в те времена: его распевали на лондонских улицах. В стишке довольно грубо высмеивалась сестра Чарльза. Остряк не собирался обижать Чарльза, он просто хотел повеселиться. Но Чарльз думал иначе. Он подошел к нему и ударил в лицо. Стол перевернулся, потом Чарльз еще кого-то задел, и началась свалка, сопровождаемая криками и ругательствами. Придя в себя, Чарльз обнаружил, что он стоит на улице, щека рассечена, а в ушах все еще звучит хохот его собутыльников.
Ярко светила луна, силуэт собора св. Павла четко выделялся на фоне темного неба. Чарльз брел, не разбирая дороги, по узким, похожим на лабиринт улочкам, пока наконец какое-то полузабытое чувство не привело его к дому, где они выросли и существование которого он хотел бы скрыть от своих собутыльников. Он взял пример со своей сестры: одним он говорил, что провел детство в Оксфордшире, другим – что в Шотландии. Но сейчас он стоял перед домом, где действительно прошло его детство: домом, зажатым между другими такими же обшарпанными домами, стоящим в начале переулка Баулинг Инн Элли, такого узкого, что лунный свет не достигал его дна и не освещал окон. Именно здесь они с сестрой мечтали о будущем, строили планы. А может, это она строила планы, а он только слушал? Здесь и сейчас жили. Он услышал детский плач. Затем прозвучал женский голос, в котором слышались злоба и раздражение. Дверь дома распахнулась, кто-то вышел и выплеснул ведро помоев на вымощенную каменными плитами улицу, крича при этом что-то через плечо.
Чарльз Томпсон развернулся и побрел дальше. Тени прошлого неотступно преследовали его, пока он не добрался до реки. Было время прилива, и вода быстро поднималась. Он понял, что у него нет денег, нет будущего, что его сестра далеко и некому больше вытереть сочащуюся из рассеченной щеки кровь.
Прошло довольно много времени, пока дети, возившиеся в грязи на берегу, нашли его труп.
Тело Чарльза Томпсона опознал Вильям Даулер, в течение двадцати пяти лет хранивший верность его сестре. Он был уже очень болен, когда письмо от ее поверенных, сообщавшее о находке в реке, вынудило его проделать путь из Брайтона в Лондон. Кое-какие приметы совпадали с описанием ее пропавшего брата, и Даулеру, являвшемуся ее попечителем, пришлось заняться этим делом. Его совершенно не интересовал Томпсон, и, когда его взору предстало то, что осталось от Чарльза, он подумал, что ее жизнь могла бы сложиться совершенно иначе, утони ее брат сразу же после увольнения со службы, семнадцать лет назад. И для Даулера вес было бы по-другому. Она пришла бы к нему за сочувствием, и он бы увез ее и заставил забыть все. А получилось так, что ее обуяли гнев и жажда мести. И вот лежит человек, ставший причиной столь многих несчастий. Ее «бесценный брат», как она обычно называла его, ее «дорогой мальчик».
По дороге назад, в Брайтон, Даулер спрашивал себя: неужели его нелюбовь к Томпсону была вызвана ревностью. Он всегда довольно спокойно относился к большинству ее знакомых, ему казалось, что они ничего собой не представляют: почти все они безудержно льстили ей, пытаясь как можно больше из нее вытянуть. Возможно, с некоторыми из них у нее были близкие отношения, но он закрывал на это глаза. Ну, а что касается герцога, то, оправившись после эмоционального потрясения, Даулер взглянул на их связь как на необходимость, как на своего рода сделку. Впрочем, никакие уговоры Даулера и не смогли бы остановить се.
– Я же говорила, что у меня далеко идущие планы, – сказала она ему, – и стрела попала в цель. Но ты все равно будешь нужен мне, хотя тебе и придется держаться в тени.
Он так и остался в тени. Он являлся к ней по первому се требованию. Он давал ей советы, которым она никогда не следовала. Он платил по ее счетам, когда это забывал сделать герцог. Он даже выкупил заложенные ею бриллианты. Но пределом его унижения была обязанность отвозить се детей в школу, в то время как она сопровождала его королевское высочество в Уэйбридж.
Зачем он все это делал? Что это ему дало?
Устремив свой взгляд на море, сверкавшее в лучах солнца, Вильям Даулер вспоминал дни, которые они вместе провели здесь, на побережье Брайтона. Это было еще до того, как на сцене появился герцог. Конечно, и здесь, в Брайтоне, она не переставала выслеживать дичь – Крипплгсйт Бэрримор и прочие ухажеры с экипажами, запряженными четверками, – но Даулер был слишком ослеплен любовью к ней, чтобы обращать на это внимание.
В Хэмпстеде ему повезло больше: однажды ей очень захотелось его увидеть, и она бежала к нему навстречу, оставив свой пост у постели больного ребенка. Позже, когда герцог уже бросил Мери Энн, ее потребность в Даулере только усилилась. Она пришла к нему, и он решил, что ей больше никто на свете не нужен. Однако, зная се беспокойный нрав, он не мог быть полностью уверен в этом.
И наконец, какое чувство руководило ею, когда она ворвалась к нему в комнату в отеле «Рейд» сразу после того, как он вернулся из Лиссабона? Ее плечи были прикрыты легкой накидкой – у нее и в мыслях не было что-то скрывать от окружающих.
– Тебя так долго не было, – проговорила она. – Мне очень нужна твоя помощь!
А может, она специально пришла к нему сразу же после его возвращения, чтобы застать его до того, как ему станет известно все, зная, что ему не устоять перед ней? К тому же интуиция подсказывала ей, что он может оказаться для нее самым ценным свидетелем, когда она окажется перед барьером на суде в палате общин.
На этот вопрос, как и на множество других, ответить было невозможно. Повернувшись спиной к морю, Вильям Даулер еще некоторое время стоял, облокотившись на перила. Внезапно мимо него, будто призрак, вызванный его воспоминаниями, проехал экипаж, в котором сидели полный пожилой мужчина и девочка.
Это был герцог Йоркский и его племянница, принцесса Виктория. За последнее время герцог сильно сдал, на вид ему было гораздо больше его шестидесяти двух лет. Но возраст не лишил его кожу упругости, не превратил ее в сухой пергамент, в нем все еще чувствовалась военная выправка, он энергично взмахивал рукой каждый раз, когда ему навстречу попадались знакомые. Даулер увидел, как герцог наклонился к девочке, которая смотрела на него и весело смеялась, и впервые в жизни он вдруг почувствовал жалость к человеку, которому он когда-то завидовал.
– : Было что-то трогательное в этом стареющем мужчине, сидящем в экипаже рядом с ребенком, и Даулер задумался: а действительно ли герцог так одинок? Ходили слухи, что он не смог оправиться после смерти своей последней любовницы, герцогини Рутланд, но Даулер прекрасно знал, что слухам нельзя верить. По всей видимости, больше правды было в том, что в конце концов его сведет в могилу водянка. И когда это случится, наиболее дотошные газетчики опять начнут трясти грязное белье, обсасывать подробности того расследования, и рядом с некрологом в траурной рамке Даулер увидит ее имя.
Даулеру не пришлось пройти через это испытание: он умер на четыре месяца раньше герцога. Именно герцогу суждено было прочитать некролог о смерти Даулера в одном из старых номеров «Джентльменз Мэгэзин». Одетый в серый халат, уложив забинтованные ноги на стул, герцог сидел в библиотеке в своем доме на Арлингтон-стрит. Он, должно быть, задремал. В последнее время герцог стал быстро уставать. И хотя он никому об этом не говорил, даже Герберту Тейлору, своему личному секретарю, все вокруг, начиная с его брата-короля и заканчивая этими безмозглыми докторами, которые приезжали каждое утро, – только и твердили ему, что он очень болен, что ему надо отдохнуть.
Даулер… Что там пишут? «Седьмого сентября в Брайтоне скончался Вильям Даулер, эсквайр, бывший специальный уполномоченный вооруженных сил Его Величества». И вот уже герцог – не старый и беспомощный калека, который все дни проводит в особняке Рутландов на Арлингтон-стрит. Он стоит в холле особняка на Глочестср Плсйс, срывает с себя портупею, бросает се Людвигу и, перескакивая через три ступеньки, взлетает по лестнице. А она стоит наверху и говорит ему:
– Сир, я ждала вас намного раньше! – Церемонное приветствие не имело никакого значения, это представление было рассчитано на слуг, и, пока она приседает в реверансе (ей страшно нравилось делать реверансы, и для нее не имело значения, что на ней надето: бальное платье или пеньюар), он ногой распахивает дверь, захлопывает ее за собой – и вот она уже в его объятиях и расстегивает пуговицы его рубашки.
– Где ты задержался на этот раз? В главном штабе или Сент-Джсймсском дворце?
– И там, и там, дорогая. Не забывай, что мы находимся в состоянии войны.
– Я ни на мгновение об этом не забывала. Ты мог бы гораздо быстрее расправляться со своими делами, если бы оставил своим министром Клинтона, вместо Гордона.
– Почему бы тебе не руководить моей канцелярией?
– Я и так негласно занимаюсь этим последние шесть месяцев. Скажи своему портному, что он делает слишком маленькие петли – я сломала ноготь.
Даулер… Вильям Даулер… тот самый. Герцог тогда нашел ему место в Комиссариате. Отдел снабжения, Восточный военный округ. Он даже помнил, когда это было – в июне или июле 1805 года.
– Билл Даулер – мой старинный друг, – сказала она. – Если он получит это назначение, он будет мне очень благодарен.
В тот момент герцог уже засыпал – как всегда, последний стакан портвейна оказался для него роковым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52