– Не поможет, – вздохнула Мад, – я забыла очки.
– Возьмите мои, леди, возьмите мои. – Он снял очки и широким жестом протянул их Мад. Без очков его голубые глаза выглядели беззащитными, блеклыми.
Мад надела очки, нахмурилась и мгновенно преобразилась в иное существо: старое, злое, чужое. Вот что происходит с людьми, подумала удивленная Эмма, которые теряют свой облик, перестают быть самими собой; так бывает с людьми, которые влюбляются в недостойного человека, личность не развивается, гибнет, так бывает и с общинами, деревнями, странами во время оккупации – какими бы благими ни были намерения, какой всеобъемлющей ни была бы конечная цель.
– Сними их, – быстро сказала Эмма, – ты выглядишь ужасно.
Мад повернула голову, и под ее пристальным взглядом из-под чужих очков Эмма вновь почувствовала себя ребенком, примерно таким, как Бен, а бабушка предстала перед ней в парике и гриме, что сделало ее, такую любимую и знакомую, чужой и неузнаваемой, словно при этом она изменилась и внутренне. Мад засмеялась, сняла ужасные очки и вернула их валлийцу.
– Мне все равно, как я выгляжу, – сказала она. – Беда в том, что в них ничего не видно. Все расплывается.
А ведь, подумала Эмма, когда их надевает мистер Уиллис, у него на лице они смотрятся, даже защищают его, без очков его глаза превращаются в глаза загнанного животного.
– Придется тебе помочь мне выучить поэму, – сказала Мад. – Она очень длинная?
– Очень даже длинная, – ответила Эмма. – И не слишком подходящая. Мы учили ее в школе, чтобы получить отличную оценку, и я помню только отдельные строфы.
– Например?
Например… Эмма пробовала вспомнить. Написана в 1802 году в Лондоне – было ли это связано с Амьенским миром 1 Мирное соглашение, подписанное 27 марта 1802 года в Амьене (Франция) между Британией, Францией, Испанией и Батавской республикой, выгодное для Франции

, или со вновь разгоревшейся войной, или еще с чем-то? Строки путались в памяти. Она прочитала вслух:

Скользи, сверкай, как в ясный день ручей,
Не то пропал! В цене – богач, пролаза.
Величье – не сюжет и для рассказа,
Оно не тронет нынешних людей.
Стяжательство, грабеж и мотовство
Кумиры наши, то, что нынче в силе.
Высокий образ мысли мы забыли.
Ни чистоты, ни правды – все мертво!
Где старый наш святой очаг семейный,
Где прежней веры дух благоговейный?

Она остановилась, сосредоточилась. В голове пусто, абсолютно пусто. Подождите минуту.

…Мы себялюбцы, и наш дух недужен.
Вернись же к нам, дабы, тобой разбужен,
Был край родной и к жизни воскрешен!

Дальше, в другом сонете, было что-то о тиране, как там говорилось?

Достоин славы только тот поэт,
Чьи песни в тяжелейшую годину
Надежды на свободу не покинут,
Дух непокорства если им воспет,
Священней долга цели в мире нет
Для чести всех людей любого века
– Избавить от тиранов человека,
От слез и крови, что залили свет.
Кто против тирании восстает,
Не ослеплен великолепием
И презирает раболепие,
– Лишь тот не подпевает, а поет,
Лишь там тиран судьбой своей доволен,
Где человек покорен и безволен.

Надежды на свободу… Да, но часть о свободе была в другом сонете.
Свобода – выбор нам иль смерть; мораль и веру Нам Мильтон дал; язык Шекспира – наша речь… Мы первенцы земли, и титулов не счесть.
Это было связано с наполеоновскими войнами… А этот кусочек она так любила декламировать в классе:

Дух вечной мысли, ты, над кем владыки нет,
Всего светлей горишь во тьме темниц, свобода,
Там ты живешь в сердцах, столь любящих твой свет,
Что им с тобой мила тюремная невзгода.
Когда твоих сынов, хранящих твой завет,
Бросают скованных под сень глухого свода,
– В их муках торжество восходит для народа,
И клич свободы вмиг весь облетает свет.

Эх! Ничего не получается. Все перепуталось. Неудивительно, что мистер Уиллис обменивается взглядами с Мад и пытается спрятать улыбку.
– Извините, – сказала Эмма. – Я декламировала случайные отрывки из разных сонетов. – Она обратилась к бабушке: – Брось ты эту затею.
– А я так и сделала, – коротко ответила Мад. – Мою работу сделала ты.
– Что?!
Мад кивнула мистеру Уиллису:
– Покажи ей.
Мистер Уиллис открыл ближнюю половицу. Среди всякой всячины лежал маленький магнитофон. Катушки с лентой вращались. Он выключил запись.
– Ты, наверное, подумала, что вновь оказалась в школьном классе, – сказал он Эмме. – Ты так сосредоточенно смотрела в потолок, что не заметила, как я сделал твоей бабушке знак и показал магнитофон в волшебном сундучке, а она дала согласие. Так что мы записали твой голос, и теперь, слушая радио, люди услышат только молодой голос, читающий эти проникновенные стихи. Сегодня вечером я передам это в эфир.
Колдун и ведьма поглядели на Эмму и засмеялись.
– Как же так, – взорвалась Эмма, – это нечестно, я никогда бы не согласилась на такое, и все строфы перепутаны, нет никакого смысла.
– Совсем наоборот, они содержат глубокий смысл. Весьма вдохновляющие строки, – сказал он. – Хочешь послушать запись?
– Нет, – Эмма вскочила на ноги и заходила взад-вперед по деревянному полу. – Мад, – взмолилась она, – но ты не можешь этого допустить. Пожалуйста, заставь его отдать ленту, и мы ее сожжем.
– Чепуха, – твердо сказала Мад. – Таффи совершенно прав, строки очень вдохновляющие, и то, что они идут не по порядку, прекрасно подходит для нашей цели. – Она поднялась с расшатанного стула и поправила свою Маоцзэдуновскую кепку. – Родная, ты читала прекрасно, – щедро похвалила она Эмму, – намного лучше, чем это сделала бы я. Я никогда не умела говорить стихами. Таффи, обязательно расскажите нам, какой это окажет эффект на ваши кельтские массы ина всех других людей из подполья. Пойдем, Эм, Дотти беспокоится, почему мы так надолго пропали.
Она двинулась к двери. Мистер Уиллис, однако, опять надел наушники. Лицо его было сосредоточенно, он напряженно вслушивался.
– Подождите секунду, – торопливо произнес он, – что-то передают. Что-то странное…
На его лице появилось изумление. Он сдвинул наушники, и Эмма расслышала приглушенный голос. Кто бы это ни был, говорил он быстро, похоже, в возбуждении, и вдруг голос затих, оборвался. Наступила тишина. Мистер Уиллис повернулся к гостям, сквозь очки в его глазах читалось самое неподдельное изумление.
– Совершенно неожиданно, – сказал он, – никто не был предупрежден. Но в целом, если брать всю картину, это должно пойти нам на пользу, озадачить врага, чего, собственно, мы и добиваемся, ведь правда?
– Если бы мы знали, о чем идет речь, мы бы ответили, – сказала Мад.
Мистер Уиллис уставился на нее. Новости, очевидно, настолько застигли его врасплох, что он забыл, что владеет более полной информацией.
– Да ведь парни объявились, – сказал он, – один в Шотландии, другой – в Уэльсе.
Настал черед Эмме с бабушкой смотреть удивленно – сначала на мистера Уиллиса, потом друг на друга. Как могли Джо и Терри сбежать с острова Силл и оказаться на западе и на севере? Значит ли это, что произошел массовый побег и их друзья тоже свободны?
– Как это получилось, кто помог им? – спросила Эмма.
Мистер Уиллис покачал головой:
– Никаких подробностей. Может быть, позднее. Только сам факт, что парни объявились и им обоим ничего для себя не нужно: ни титулов, ни почестей, ни карьеры – они только желают служить стране, влиться в ряды других молодых людей, борющихся за освобождение нашей земли. Вот и настало наконец время, когда они начали действовать и опередили нас, стариков. – Он взглянул на Эмму: – Твой голос услышат принцы, только подумай. Младший Эндрю в Шотландии и Чарльз в Уэльсе. Хотя бы это должно поддержать тебя. Зажжет их сердца твой голос, наверняка зажжет.
Мистер Уиллис настоял на том, чтобы проводить их по лесной дороге. Он не стал слушать никаких возражений. Таффи нес старый корабельный фонарь, искрящий и мигающий, когда он перекладывал его из руки в руку, но тем не менее освещавший дорогу на несколько шагов вперед. Он расстался с ними на краю леса, доведя до границы их владений.
– Передача начнется в двадцать один тридцать, – сообщил он Эмме. – Сначала твой голос, затем мой перевод на оба языка – обидно, в конце концов, не передать это на всех трех языках. Так что впереди у меня напряженный вечер. Спокойной ночи, леди.
Оглянувшись, Эмма посмотрела, как мигающий свет внезапно исчез, поглощенный призрачными контурами деревьев. Внучка протянула руку и прильнула к бабушке.
– Это правда? – шепнула Эмма.
– Что? – ответила Мад.
– Все. Передачи по радио, голоса в эфире, принцы. Или это все розыгрыш, чтобы произвести впечатление?
Мад открыла калитку, и они прошли в сад.
– Не знаю. Но когда мы заглянули в окно, на нем были наушники, а рядом лежало ружье. Он не ждал нашего прихода. Это не была репетиция.
Перед ними возвышался их дом: прочный, надежный, излучающий покой и уют, для полного успокоения не хватало лишь Джо и Терри.
– Так ты ему поверила?
– Не могу сказать, что поверила, не могу сказать, что не поверила. Таффи – шарлатан, так же как и я. Жулики, мошенники, бродячие артисты – все одинаковы. Первым шарлатаном был дудочник в пестром наряде Герой поэмы Браунинга.

1 , который сначала увел из города всех крыс, а потом всех детей. А кто пойдет, зависит от мелодии.
Она открыла дверь на крыльцо и поднялась по ступенькам в холл. Все оставалось на своих местах. Только Фолли переместилась и ждала на коврике, медленно помахивая хвостом и вывесив из пасти слюнявый язык.
– По-моему, – сказала Эмма, – это самое безнравственное заявление из всех, что я от тебя слышала. Ты подразумеваешь, что правды не бывает, всех нас сбили с пути, что каждый из нас, виновный или невинный, следует за блуждающим огоньком и в конце концов навечно исчезает с лица земли?
– Правильно, – ответила Мад, гладя лоснящуюся голову Фолли, бросившейся лизать ей руки.
– В таком случае, – Эмма огляделась по сторонам. Одинокая свеча, оставленная верной Дотти, отбрасывала неверный свет на знакомые предметы, – почему мы боремся, в чем тогда цель жизни, почему… почему… – Она мучительно искала ответ на никогда прежде не задаваемые вопросы, – почему ты не осталась на сцене до последнего дыхания, а живешь здесь на пенсии, усыновив шестерых мальчишек?
– А, – сказала Мад, сбрасывая сапоги, – это было сделано только для удовлетворения моего эго. Разве я не говорила тебе, что всегда хотела иметь семерых сыновей? Что это?..
Она подняла голову. Впервые за прошедшие несколько дней тишину нарушил звук летящего над их головами самолета.

22

Происходило что-то важное. И в воздухе, и на море. Стрельба, взрывы, глубинные бомбы – непонятно, кажется все это или есть на самом деле. Вспышки света на горизонте в небе. Запах химикатов или нефти. На сей раз никакого какао, никакой болтовни за кухонным столом. Они стащили в подвал матрасы и разложили их на каменных плитах, не пытаясь вновь разжечь огонь среди пепла старого камина – дым может привлечь внимание, а все хотели только одного – остаться незамеченными. Дотти, подложив под спину большую подушку, сидит у холодной стены и убаюкивает Бена. Колин, поначалу охваченный с головы до ног дрожью, как больной в лихорадке, спокоен – Сэм нашел правильный способ лечения: заткнул ему ватой уши и завязал шарфом глаза.
– Животным это помогает, – объяснил Сэм, – если горит конюшня, то лошадям завязывают глаза, так что людям это тоже должно помогать.
Эти практические меры отвлекли внимание от ужаса, происходящего за стенами дома, и через некоторое время заработало воображение.
– Я очень старый человек, – сказал Колин. – Я очень старый человек, голодаю в городе, только что пережившем землетрясение. – Он улыбнулся, когда Эмма закутала его в одеяло и сняла с глаз повязку, оставив, однако, вату в ушах.
Сэм в это время занялся проблемами Фолли, белки, голубя и нового приобретения – очень старого и сварливого грача, свалившегося в комнату Сэма и Энди через трубу. Энди стоял на посту у двери в погреб, сжимая в руке лук и повесив на плечо колчан со стрелами. Мад дала разрешение:
– Если на нас нападут, я встану рядом с тобой и буду сражаться; так или иначе, мы в одном строю. Прекрасная смерть!
Громовой рев низко пролетающих самолетов, взрывы на море, содрогание стен, от которого, казалось, рухнет не только крыша и верхний этаж, но и сам фундамент дома. Бен заерзал во сне и прильнул к Дотти. Колин снова задрожал, а Энди, скрипя зубами и сердито вздыхая, приготовил стрелу, нацелив ее на дверь в погреб и в воображаемого врага за ней. Радиоприемник положения не прояснил: батарейка еще работала, но региональная станция молчала, как и все остальные. Работала только немецкая станция, но они не понимали слов, а пойманный на какую-то секунду голос французского диктора сказал:
«On dit oue les associes de l'USUK sont maintenant…» «Говорят, что члены СШСК в настоящее время…» (франц.)

и пропал, заглушённый.
– Члены СШСК в настоящее время… что?
Эмма подняла глаза на бабушку. Мад спала. Ночь подходила к концу, дети теснее прижимались к взрослым, взрослые прижимались друг к другу, и даже Энди опустился на пол и лег, положив рядом лук и вместо подушки приспособив колчан.
Первым проснулся Бен, его пустой желудок требовал пищи. Он не из кротких, думала Эмма, с неохотой открывая глаза, он не наследует землю. И в самом деле, один лишь Бен посмотрел по сторонам с уверенным видом, – он хорошо выспался, и на его черном лице не была заметна усталость, – а в это время белые его товарищи выглядели будто маленькие старички, посеревшие от усталости, с мешками под глазами. А взрослые… Бедная Дотти, бедная Мад… Старухи без будущего, сгорбленные, поникшие. А я сама, подумала Эмма, я-то знаю, как я выгляжу и как я себя чувствую – желтые, повисшие прядями волосы, побелевший язык и не покинувший глаза испуг.
Она посмотрела на часы. Они остановились в четвертом часу – забыла завести. Сквозь крохотные окошки подвала пробивался серый день. Должно быть, сейчас около семи, а может, и больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40