То, что столь сильная привязанность разгорелась между нами так быстро, казалось мне ничуть не странным, а, напротив, вполне естественным. И если я теперь думал о будущем, в мои планы непременно входила Кэтрин Додд.
— Если хочешь оклеить крашеные стены пестрыми обоями — валяй! — пробормотал я.
Кэтрин рассмеялась.
— Мне нравятся эти стены — они так успокаивают! С чего бы мне вдруг их оклеивать?
Я ответил только:
— Это хорошо, — и спросил, не хочет ли она пить. Кэтрин, как и Мартин, предпочитала спиртным напиткам минералку, но в отличие от Мартина не потому, что боялась лишнего веса, а потому, что работала в полиции и ездила на мотоцикле. Еще до рассвета она отправилась домой, абсолютно трезвая, твердо держась на своих двоих колесах. Я смотрел ей вслед, пока красный стоп-сигнал ее мотоцикла не растаял в предрассветных сумерках, и от души жалел, что она не осталась со мной до утра.
Ложиться спать после ее отъезда мне не захотелось. В свете неторопливого январского утра я спустился с холма и пришел в мастерскую задолго до всех прочих. Однако Интернет отказался столь же охотно предоставить мне адрес Адама Форса, как адрес Уолтмена Верити в Тонтоне. Верити была целая прорва. А вот ни одного Адама Форса не оказалось.
Тут появился Гикори: ему не терпелось достать свою драгоценную яхточку из отжигательной печи. Он отпер дверцу и добыл свое сокровище, еще теплое. Конечно, со временем прозрачные цвета будут у него получаться лучше, но в целом вещица вышла недурная. Я ему так и сказал. Однако Гикори остался недоволен. Ему хотелось похвал, и только похвал, без каких-либо комментариев. Я заметил, что на миг он надменно надулся: я попросту не способен оценить его таланты! Я подумал, что, когда дело дойдет до действительно сложных вещей, у меня с ним могут возникнуть проблемы. Впрочем, я был готов дать ему наилучшие рекомендации, когда он отправится искать себе другого учителя. А отправится он скоро: у меня уже была такая ситуация с человеком, не уступающим Гикори ни талантом, ни самолюбием.
Больше всего мне будет недоставать его по торговой части: он умеет привлекать покупателей, — и по части юмора: он приятный собеседник.
Когда совсем рассвело, явились вместе Айриш, куда менее способный и куда более скромный, и Памела Джейн, нервная и вечно недовольная собой. Они принялись шумно восхищаться яхточкой, и уязвленное самолюбие Гикори было исцелено. Между ними воцарилось привычное согласие, но я не очень рассчитывал на то, что оно продержится долго.
Весь этот день я изготовлял флакончики для духов в форме минаретов взамен тех, что мы распродали на Рождество. Все трое моих учеников смотрели, как я это делаю, и помогали, чем могли. Флаконы — вещь несложная, я делал их по восемь штук за час, используя по очереди синий, бирюзовый, розовый, зеленый, белый и фиолетовый цвета и рядами расставляя готовые изделия в отжигательных печах. Быстрота так же необходима профессионалу, как и пространственное воображение, а зима в Котсволдских холмах — самое подходящее время для того, чтобы готовить запасы для летних туристов. А потому я трудился не покладая рук с утра до шести вечера. От яхточек я перешел к бутылочкам, а от бутылочек — к рыбкам, лошадкам, кубкам и вазочкам.
В шесть вечера, когда моя полувыдохшаяся команда доложила, что все шесть печей заполнены до отказа, я отправил их по домам, прибрался в мастерской и приготовил все к завтрашнему дню. Вечером Кэтрин Додд, сменившаяся с дежурства, прикатила в Бродвей, забрала своего пассажира и повезла его домой. На этой неделе детектив-констебль Додд каждую ночь, когда могла себе это позволить, спала в моих объятиях, в моей постели, и неизменно уезжала прежде, чем пробуждались наши ближние. Но за все это время нам так и не удалось выяснить адрес Адама Форса.
В пятницу, через три дня после того, как Уортингтон и Мэриголд радостно отбыли в Париж, грядущие выходные не сулили мне никаких развлечений, кроме моего стеклодувного ремесла: утром Кэтрин отбыла на ежегодную встречу школьных друзей.
И вечером того же дня Бомбошка, видимо, стосковавшись по ежедневным ссорам с Мартином, подкатила на своем «БМВ», битком набитом шумными ребятишками, к моему магазину в Бродвее, чтобы забрать меня к себе.
— На самом деле, — призналась Бомбошка по дороге к моему дому на холме — я поставил ей на вид, что мне необходимо запастись прозаичной сменой белья, — на самом деле Уортингтону не нравится, что вы живете тут один.
— Уортингтону?!
— Ну да. Он нарочно позвонил из какого-то городка к югу от Парижа и сказал, что в прошлое воскресенье на вас набросилась целая банда — прямо в Бродвее, вечером, когда люди собак выгуливают. А уж этот ваш дом, такой уединенный, прямо-таки напрашивается на неприятности.
И еще он сказал, что Мартин бы непременно взял вас к себе.
— Ну, это он загнул! — возразил я. Однако, когда мы прибыли к дому Бомбошки, я посвятил вечер тому, что научил детей играть в игру «Найди оранжевый баллончик и шнурки от кроссовок».
— Но они же уже рассказали полиции все, что знали! — протестовала Бомбошка. — Ничего полезного они не найдут.
— А потом, — сказал я, мягко игнорируя Бомбошку, — мы поиграем в «Найди письма к папе от человека по имени Форс». Разумеется, за каждое найденное сокровище будут выдаваться призы.
Детишки с энтузиазмом играли в новую игру до тех пор, пока не пришла пора ложиться спать. Я подогревал их энтузиазм регулярными раздачами призов (то бишь монеток). Когда орда отпрысков Мартина с шумом удалилась наверх, я разложил их последние находки на столе в «логове» Мартина.
Я видел, как ребята непринужденно рылись в местах, куда мне бы и в голову не пришло заглянуть. Улов оказался богатый. Быть может, самой впечатляющей добычей был оригинал письма, копию которого прислал Мартину Виктор.
Оно начиналось со слов «дорогой Мартин» и дальше слово в слово повторяло то, которое я уже видел, только подпись была другая: вместо напечатанного на принтере «Виктор Уолтмен Верити» там было написано от руки «Адам Форс».
— Дети нашли это письмо в столе Мартина, в потайном ящике, — сказала Бомбошка. — Даже я не знала, что у него в столе есть потайной ящик, — а дети знали!
— Хм… А что еще из этого лежало в ящике? Бомбошка сказала, что пойдет и спросит, и вскоре вернулась со старшим, одиннадцатилетним Дэниэлом. Дэниэл легко открыл спрятанный ящик и поинтересовался, не полагается ли ему за это дополнительное вознаграждение. Он пояснил, что в ящике еще много всего, потому что письмо лежало на самом верху и дальше рыться он не стал: ведь целью игры было именно письмо папе от некоего Форса.
Конечно, никаких следов оранжевого баллончика и похожих шнурков от кроссовок они не нашли.
Я охотно вручил отроку еще один приз. Потайной ящик оказался шириной во всю столешницу и в четыре дюйма глубиной. Дэниэл терпеливо научил меня открывать и закрывать его. Наблюдательный и смышленый парнишка с радостью поделился со мной остальными секретами, тем более что я давал ему монетку за каждый тайник, даже если в нем ничего не было. Дэниэл нашел четыре тайника и теперь радостно позвякивал монетками в кармане.
Бомбошка порылась в ящике стола и, к своему смущению и изумлению, обнаружила тонкую пачку любовных писем, которые Мартин спрятал от нее. Она уселась с ними на черный кожаный диван и расплакалась крупными редкими слезами. А я принялся объяснять ей, что этот потайной ящик — никакой не потайной, а самая обычная деталь современного письменного стола.
— Он предназначен для ноутбука, — говорил я. — Просто Мартин не держал в нем ноутбук, потому что в кабинете он пользовался обычным настольным компьютером.
— Откуда вы знаете?
— Дэниэл сказал.
— Боже, как это все ужасно! — всхлипнула Бомбошка и полезла за платочком.
Однако ящик для ноутбука был полон если не тайн, то интереснейших находок. Помимо письма от Адама Форса, там нашлась ксерокопия письма Мартина к Форсу — ненамного длиннее короткого ответа.
Вот что говорилось в письме:
«Дорогой Адам Форс!
У меня наконец-то нашлось время обдумать эту историю с вашими формулами и методами. Пожалуйста, продолжайте опыты и запишите их на видеокассету, как собирались. Привезите ее в канун Нового года на скачки в Челтнем. Отдайте ее мне, когда увидите меня, — только, разумеется, не перед скачкой.
Искренне ваш, Мартин Стакли».
Я еще раз перечитал письмо. Само по себе оно было не так уж многозначительно, но то, что из него вытекало…
Дэниэл заглянул мне через плечо и спросил, что это за формулы.
— Это тайна?
— Вроде того.
Когда Бомбошка дочитала последнее любовное письмо и осушила слезы, я спросил у нее, насколько близко Мартин был знаком с Адамом Форсом.
Глаза у Бомбошки потемнели от слез. Она ответила, что не знает. Теперь она отчаянно жалела о часах, которые они с мужем потратили на бесцельные споры.
— Мы просто не могли ни о чем заговорить, чтобы не поссориться! Вы же знаете, как мы жили… Но я действительно его любила… и он меня любил, я знаю, что любил!
Ну да, они ссорились и любили друг друга все четыре года, что я был знаком с ними. И то и другое они делали на совесть. Теперь было уже поздно жалеть, что Мартин не был более откровенен с нею, невзирая на ее болтливый язычок. Но, как бы то ни было, они решили, что тайну Мартина следует доверить мне, а не Бомбошке.
Но какую тайну? Господи, какую тайну?!
Бомбошка с Дэниэлом удалились наверх, к остальным детям, а я в одиночестве принялся рыться в ящике, раскладывая найденные письма по темам. Там было несколько использованных чековых книжек. На корешках значились суммы, но даты и получатели, кому выписывались чеки, — далеко не всегда. Мартин, должно быть, сводил с ума своего бухгалтера. Налоговые декларации, рецепты, чеки, квитанции — все было напихано как попало, вперемешку.
Однако чудеса все же изредка случаются. На одном из корешков, датированном ноябрем 1999 (точной даты не было), мне встретилось имя «Форс». Не «док. Форс», не «Адам Форс» — просто «Форс». Ниже было вписано одно-единственное слово «Беллоус», а в графе, куда вписывается переводимая со счета сумма, стояло три нуля, 000, без каких-либо целых чисел или запятых.
Перелистав остальные три пачки корешков, я обнаружил еще несколько подобных неоконченных записей. Черт бы побрал этого Мартина! Поделом ему эти тайны, раз он сам столько их развел.
Имя «Форс» встретилось мне также в блокноте, где почерком Мартина было написано: «Форс в Бристоле в среду, если П. не снимет Легапа в Ньютон-Эбботе».
Легапа в Ньютон-Эбботе… Предположим, что Легап — это лошадь, а Ньютон-Эббот — ипподром, где эта лошадь должна была участвовать в скачках. Я встал из-за стола и принялся проглядывать каталоги в книжном шкафу. Легап участвовал примерно в восьми осенних и весенних скачках в течение четырех или пяти лет, и часть этих скачек действительно имела место в среду, но о случаях, когда эта лошадь была заявлена, но в скачке не участвовала, не упоминалось.
Я вернулся к столу.
Блокнот с вынимающимися блоками, наиболее упорядоченный из всех беспорядочных бумаг Мартина, оказался настоящей золотой жилой по сравнению со всем прочим. Там содержались даты и суммы выплат, которые Мартин давал Эдди Пэйну, своему помощнику, с прошлого июня. Включая даже день гибели Мартина: он заранее вписал ту сумму, которую намеревался выплатить.
Насколько мне было известно, выплаты жокеев помощникам определяются достаточно жесткой шкалой расценок, а потому на первый взгляд блокнот был куда менее интересен, чем прочие документы. Однако на первой же странице Мартин накорябал — явно от нечего делать — имена Эда Пэйна, Розы Пэйн, Джины Верити и Виктора. В уголке, в прямоугольничке за частой решеткой, было вписано имя «Уолтмен». Мартин нарисовал Эда в его фартуке, Джину в ее бигуди, Виктора — за компьютером, и Розу… А вот Роза была изображена в ореоле из шипов.
«Мартин знал эту семью практически с тех самых пор, как Эд стал работать у него помощником, — размышлял я. — Когда Мартин получил письмо от Виктора Уолтмена Верити, он наверняка понял, что подросток просто развлекается…» Оглядываясь назад, я понял, что задавал не те вопросы, потому что исходил из ложных предпосылок.
Я вздохнул, положил блокнот на место и принялся читать письма. Большая часть писем была от владельцев тех лошадей, которые благодаря искусству Мартина миновали финишный столб первыми. Во всех подобных письмах говорилось о том, какого уважения заслуживает добросовестный жокей, и ни малейшего света на тайну видеокассеты они не проливали.
Следующим появился ежедневник за 1999 год. Его я обнаружил не в столе, а на столе, куда его положил кто-то из детей. Это был подробный ежедневник жокея, где были расписаны все скачки. Мартин обводил кружочками те скачки, в которых участвовал он сам, и вписывал имена лошадей. Вписал он и Таллахасси в последний день века, в последний день своей жизни.
Я сидел в кресле Мартина, горюя о нем и одновременно отчаянно желая, чтобы он вернулся к жизни хотя бы минут на пять.
И тут мой мобильник, лежавший на столе, резко зазвонил. Я включил его, надеясь, что это Кэтрин.
Однако то была не Кэтрин.
В трубке раздался охрипший голос Виктора.
— Вы не могли бы приехать в воскресенье в Тонтон? — торопливо сказал он. — Пожалуйста, обещайте, что приедете тем же поездом, что в прошлый раз! Я по автомату, у меня деньги кончаются. Пожалуйста, обещайте, что приедете!
Парень буквально умолял. Похоже было, что он чуть ли не в панике.
— Ладно, приеду, — сказал я, и на том конце повесили трубку.
И я бы преспокойно отправился в Тонтон безо всяких предосторожностей, если бы Уортингтон не позвонил мне со своей горной вершины. Помехи были ужасные.
— Неужто вы так и не научитесь осторожности? — прокричал он сквозь треск. — Что за манера лезть в засаду очертя голову?
— Виктор на такое не пойдет! — запротестовал я. — Он не станет заманивать меня в ловушку.
— Ах, вот как? А как вы думаете, жертвенный ягненок догадывается, что его вот-вот зажарят?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31