Ваши безделушки стоят у нас по всему дому. Какую чудную лошадь вы для нее сделали — вы еще приезжали к нам устраивать подсветку, помните?
Я вспомнил лошадь и дом достаточно отчетливо, чтобы меня тоже пригласили в гостевую ложу. Нельзя сказать, чтобы Бакстера это обрадовало.
— Жена говорит, этот молодой человек — настоящий гений! — рассказывал распорядитель Бакстеру, провожая нас в ложу. Гений тем временем изо всех сил боролся со слабостью.
На лице у Бакстера было отчетливо написано, что мнение жены распорядителя его мало интересует. Но, возможно, оно все-таки повлияло на отношение Бакстера ко мне. Во всяком случае, когда утихли крики болельщиков после финиша очередной скачки, он слегка коснулся моей руки, показывая, что хочет мне что-то сказать. Это немало меня удивило. Однако заговорил он не сразу — по-видимому, колебался. Я решил ему помочь.
— Я вот все думаю, — мягко начал я, — не могли ли вы видеть того человека, который заходил ко мне в магазин во время празднования Нового года. То есть я знаю, что вам сделалось нехорошо, но до этого и после того, как я вышел на улицу, в магазин никто не заходил?
После длительного молчания Бакстер чуть заметно кивнул.
— Кто-то вошел в эту вашу длинную галерею. Я помню, что он спросил вас, а я сказал, что вы на улице. Но я не разглядел его как следует, потому что у меня глаза… временами мое зрение выкидывает такие фокусы…
Он не договорил. Я поддержал угасающий разговор:
— У вас есть таблетки…
— Конечно, есть! — раздраженно ответил он. — Но я забыл их принять, потому что весь день пошел наперекосяк — начать с того, что я ненавижу эти крохотные воздушные такси, и потом, я хочу сменить тренера.
Он умолк, но молчание его было столь красноречиво, что и павиан бы понял.
Я спросил, не мог ли бы он, несмотря на фокусы своего зрения, описать этого посетителя.
— Не мог бы, — коротко сказал Бакстер. — Я ответил, что вы на улице, а очнулся уже в больнице.
Он опять замолчал. Я уже начал думать, что больше я от него ничего не услышу, когда он смущенно добавил:
— Наверно, мне следует поблагодарить вас за молчание. Ваша нескромность могла бы стать для меня причиной крупных неприятностей.
Я пожал плечами.
— А какой смысл?
Некоторое время Бакстер вглядывался в мое лицо, как до этого я вглядывался в его. Результат меня удивил.
— Вы не больны? — осведомился он.
— Да нет. Просто устал. Не выспался.
Видимо, он решил не развивать эту тему и вместо этого сказал:
— Тот человек, который приходил, был худощавый, с белой бородой, лет за пятьдесят.
Мне показалось маловероятным, чтобы вор мог выглядеть так, и Бакстер, должно быть, заметил мои сомнения, потому что добавил, чтобы убедить меня:
— Когда я его увидел, я еще подумал о Прайаме Джоунзе. Он уже много лет собирается отрастить бороду. Я ему каждый раз говорю, что он будет похож на водяного.
Я едва не рассмеялся, представив себе Прайама с бородой. Пожалуй, Бакстер был прав.
Бакстер сказал, что человек с бородой показался ему похожим на профессора. На лектора из университета.
— Он что-нибудь еще сказал? — уточнил я. — Был ли он похож на обычного покупателя? Упоминал ли он о стекле?
Ллойд Бакстер ничего не помнил.
— Может, он что-то и говорил, но у меня все спуталось. Со мной часто бывает, что все вокруг кажется мне неправильным. Это своего рода предупреждение. Часто я могу с этим совладать или, по крайней мере, приготовиться… но в тот вечер все произошло слишком быстро.
Я подумал, что Бакстер чрезвычайно откровенен со мной. Я такого не ожидал.
— Этот бородач, — сказал я, — он, должно быть, видел начало вашего… хм… приступа. Почему же он вам не помог? Как вы думаете, он просто не знал, что делать, и сбежал от греха подальше, как обычно бывает, или же он воспользовался случаем и удрал с добычей — с теми деньгами в мешке?
— И с видеокассетой, — добавил Бакстер. Мне потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от изумления. Наконец я спросил:
— С какой видеокассетой?
Бакстер нахмурился.
— Он спросил про видеокассету.
— И вы ее ему отдали?
— Нет. Да. Или нет. Не знаю.
Очевидно, воспоминания Ллойда Бакстера о том злосчастном вечере в Бродвее представляли собой беспорядочную мешанину реальности и бреда. Вполне возможно, профессор с белой бородой существовал только в его воображении.
За следующие десять минут, что мы провели в самом тихом и спокойном месте на ипподроме — на балконе гостевой ложи распорядителей между скачками, — мне удалось убедить Ллойда Бакстера обменяться подробными воспоминаниями о последних минутах 1999 года. Но сколько он ни старался, в его памяти по-прежнему всплывал образ сухопарого человека с белой бородой, который, по всей видимости — если это было именно тогда и именно там, — вроде бы спросил про видеокассету…
Бакстер старался как мог. Его отношение ко мне переменилось радикально, так что из противника он сделался союзником.
В частности, он признался, что изменил свое отношение к нашей с Мартином дружбе. Раньше бы он такого никогда не сказал.
— Я вижу, что ошибался в вас, — хмуро буркнул он. — Мартин говорил, что опирается на вас, а я считал само собой разумеющимся, что дело обстоит наоборот.
— Мы учились друг у друга.
Помолчав, Бакстер сказал:
— Тот человек с бородой — он мне не почудился, знаете ли. И он действительно хотел заполучить видеокассету. Если бы я знал что-то еще, я бы вам рассказал.
Я наконец поверил ему. Просто так неудачно сложилось, что в самый неподходящий момент у Бакстера начался припадок — впрочем, с точки зрения белобородого, неудачным было скорее то, что Бакстер его вообще видел. Но теперь я был почти уверен, что, пока я торчал на улице, встречая 2000 год, в мой магазин зашел белобородый худощавый человек, похожий на профессора, который что-то сказал насчет видеокассеты и исчез до того, как я вернулся, прихватив с собой кассету, а кстати уж и деньги.
Никаких белобородых я на улице не видел. Рождество миновало за неделю до того, и для весельчака с Северного полюса было поздновато. Но Ллойд Бакстер не знал, была ли белая борода на самом деле, или он перепутал незваного гостя с Санта-Клаусом.
Прощаясь, мы пожали друг другу руки — впервые за все время нашего знакомства. Я оставил Бакстера на попечение распорядителей и спустился вниз, к Уортингтону, который ждал меня снаружи. Он продрог и проголодался. Мы по запаху нашли кафе, и Уортингтон накинулся на еду.
— А вы отчего не едите? — осведомился он, чавкая.
— По привычке, — объяснил я. По привычке, которой я заразился от жокея, привыкшего тщательно следить за своим весом. Похоже, я даже не замечал, насколько сильно влиял на меня Мартин.
Пока Уортингтон расправлялся с двумя порциями бифштекса и пирога с почками, я поведал ему, что теперь надо искать худощавого белобородого человека за пятьдесят, который похож на университетского профессора.
Уортингтон вонзил вилку в пирог и серьезно взглянул на меня.
— Что-то это описание не очень подходит к человеку, способному стянуть мешок с деньгами, — заметил он.
— Вы меня удивляете, Уортингтон! Уж кому-кому, а вам-то следовало бы знать, что борода вовсе не является доказательством порядочности! А что, если дело было так: предположим, мистер Белобородый отдал кассету Мартину, а Мартин передал ее Эдди Пэйну, чтобы тот отдал ее мне. Когда Мартин погиб, Белобородый решил вернуть кассету себе. Для этого он разузнал, где она может находиться, и… короче, он приехал в Бродвей. Он нашел кассету, забрал ее и заодно под влиянием минутного порыва прихватил мешок с деньгами, который я по глупости оставил лежать на виду. В результате он не может никому признаться, что кассета вернулась к нему.
— Потому что тогда бы пришлось признаться и в краже денег?
— Вот именно.
Мой телохранитель выскреб тарелку дочиста и вздохнул.
— Ну, а дальше? Что было дальше?
— Я могу лишь догадываться.
— Ну-ну. Догадывайтесь. Потому что циклопропаном нас потравил отнюдь не старичок. Малыш Дэниэл описал кроссовки, которые были на том грабителе — ни один человек старше двадцати лет такие не наденет иначе как под пистолетным дулом.
Я был иного мнения. Эксцентричный старичок может надеть все, что угодно. А еще он может записать на кассету эротический фильм. И сообщить кому-нибудь, что эта кассета стоит целого состояния и что она находится в руках Джерарда Логана. Немного приврать. Прибегнуть к диверсионной тактике. Разделать Логана под орех, заставить его отдать кассету — а если кассеты у него нет, то заставить выдать информацию, которая на ней содержалась.
И все-таки что именно Мартин собирался мне доверить?
И так ли уж мне хочется это знать?
Если я ничего не буду знать, я ничего не смогу выдать. Но если они уверены, что я все знаю и не хочу говорить… «Черт возьми, — подумал я, — это мы уже проходили! А рассчитывать каждый раз на Тома Пиджина с его доберманами не стоит».
Быть может, не знать тайну кассеты для меня куда опаснее, чем знать ее. Стало быть, так или иначе, мало узнать, кто ее украл, — важно еще и выяснить, чего они от меня ждут, а также что известно им самим.
Когда Уортингтон заморил червячка, а мы проиграли энную сумму, поставив ее на лошадь, на которой должен был ехать Мартин, мы снова вернулись к сплоченным рядам букмекеров, которые выкрикивали ставки на лошадей, участвующих в следующей скачке, последней на сегодня.
Положившись на знаменитые мускулы Уортингтона, мы прибыли к палатке «Артур Робинс, 1894» образца 2000 года. Раскатистый голос Нормана Оспри без труда перекрывал ближайших соседей до тех пор, пока Оспри не обнаружил рядом нас. Оспри мгновенно умолк.
Подойдя достаточно близко, чтобы разглядеть следы ножниц на элвисовских бачках, я начал:
— Передайте Розе…
— Сам передай! — злобно перебил Оспри. — Она у тебя за спиной.
Я неторопливо обернулся, оставив у себя за спиной Уортингтона. Роза вперила в меня взор, исполненный ненависти, причин которой я до сих пор не понимал. Сухость ее кожи, как и прежде, словно бы символизировала сухость ее натуры, но в нашу предыдущую встречу на ипподроме между нами не стояло воспоминаний о кулаках, каменной стенке, бейсбольных битах, раскоканных часах и прочих приятных мелочах, устроенных не кем иным, как этой самой дамой.
Она стояла не более чем в двух ярдах от меня. От этой близости у меня по спине поползли мурашки. Но сама Роза, похоже, была уверена, что черная маска и шерстяной костюм сделали ее неузнаваемой.
Я снова задал вопрос, на который она один раз уже отказалась ответить:
— Кто дал Мартину Стакли видеокассету на скачках в Челтнеме?
На этот раз Роза ответила, что не знает.
— Вы имеете в виду, что не видели этого человека или видели, как он передавал Мартину кассету, но не знаете, как его зовут?
— Ишь, какой умный! — ядовито отпарировала Роза. — Сам догадывайся!
«Да, — подумал я, — на слове ее не поймаешь». Я подозревал, что она не только видела того человека, который передавал кассету, но и знает его. Но с ней и самому Великому Инквизитору управиться было бы нелегко, а дыбы и клещей я у себя в мастерской не держу.
Я сказал, не особенно надеясь на то, что мне поверят:
— Я не знаю, где искать кассету, которую вы хотите добыть. Я не знаю, кто ее украл, и зачем — тоже не знаю. Но у меня ее нет.
Роза лишь нехорошо усмехнулась.
Мы пошли прочь. Уортингтон тяжко вздохнул.
— На первый взгляд могло бы показаться, что главной шишкой в этой компании должен быть Норман Оспри. У него и голос такой властный, и сложение соответствующее. И все думают, что «Артуром Робинсом» заправляет он. Но вы видели, как он смотрит на Розу? Может, она временами и ошибается, но мне говорили, что голова всему она. Она самая толстая мышь в этой норе. И все пляшут под ее дудку. Тот парень, которого я просил разузнать насчет нее, мне звонил. Должен вам сказать, она на него произвела большое впечатление.
Я кивнул.
Уортингтон, тертый калач, добавил:
— Она вас ненавидит. Вы обратили внимание?
Я ответил, что да, обратил.
— И понять не могу, с чего бы это она.
— Ну, чтобы это объяснить как следует, нужен психиатр. Но, насколько я понимаю, дело вот в чем. Вы мужчина, вы сильный, выглядите на все сто, преуспеваете в своем деле и не боитесь ее. И много чего еще, но для начала и этого хватит. Она устроила вам взбучку, а тут вы являетесь снова и выглядите свеженьким как огурчик, хотя на самом деле это и не так, и более или менее тыкаете ее носом в лужу. Да я бы своего противника и за меньшее с лестницы спустил!
Я внимательно выслушал мудрые рассуждения Уортингтона и возразил:
— Но ведь я же ей ничего не сделал!
— Вы ей угрожаете. Вы для нее чересчур крепкий орешек. Вы можете выиграть этот матч. Так что она, возможно, предпочтет убить вас, чтобы вы этого не сделали. То есть сама-то она вас убивать не станет. Но может заставить кого-то другого. И помяните мои слова: бывают люди, которые способны убить из-за одной только ненависти. Люди, которые слишком стремятся выиграть.
«Ну да, — подумал я, — бывают же люди, которые способны убить другого человека только за то, что он другого цвета кожи или принадлежит к другой религии». И все-таки трудно представить, что такое может случиться с тобой. Хотя, когда тебе разобьют часы, представить такое становится значительно легче.
Я предполагал, что Роза сообщит своему отцу, Эдди Пэйну, что я на скачках. Но она ему ничего не сказала. Мы с Уортингтоном поджидали его в засаде после последней скачки и взяли в клещи, как только он вышел из раздевалки, направляясь к своей машине.
Нельзя сказать, что Эдди нам обрадовался. Он обвел нас затравленным взглядом, точно зажатая в угол лошадь, и я сказал ему мягко и осторожно, точно испуганному животному:
— Привет, Эдди. Как дела?
— Все, что я знал, я вам уже сказал! — возопил Эдди.
Я подумал, что если закинуть блесну-другую, то, возможно, удастся выудить из него что-нибудь полезное — так сказать, форель, прячущуюся в тростниках.
И я спросил:
— Роза замужем за Норманом Оспри?
Лицо Эдди несколько прояснилось, он едва не расхохотался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31