OCR Niche
«Осколки»: ЭКСМО-Пресс; Москва; 2001
ISBN 5-04-007363-1
Оригинал: Dick Francis, “Shattered”
Перевод: А. Хромов
Аннотация
В канун наступления нового тысячелетия на скачках гибнет жокей Мартин Стакли. Это переворачивает размеренную жизнь его друга, стеклодува Джерарда Логана, с ног на голову. Логану приходится спасаться от банды разъяренных преследователей, обзаводиться телохранителями, выступать в роли наживки и осваивать профессию частного детектива. На первый взгляд причина всех этих «новогодних сюрпризов» — загадочная видеокассета стоимостью… миллион фунтов. Но расследование приводит к совершенно неожиданному результату.
Дик Фрэнсис
Осколки
Ее величеству королеве Елизавете, королеве-матери, в честь ее столетнего юбилея, с бесконечной благодарностью, любовью и пожеланием всего самого наилучшего, от Дика Фрэнсиса.
Я благодарю также Стивена Завистовски, стеклодува, Стивена Спиро, профессора пульмонологии, Таню Уильямс из западномерсийской полиции, моего внука Мэттью Фрэнсиса — за название и моего сына Феликса — за все.
Глава 1
В тот день Мартин Стакли погиб, упав вместе с лошадью в стипль-чезе.
Было тридцать первое декабря, канун двухтысячного года. Холодное зимнее утро. Мир на пороге будущего.
Незадолго до полудня Мартин сел за руль своего «БМВ» и отправился на работу. По дороге он заехал в пару деревень, разбросанных по Котсволдским холмам, и захватил с собой трех пассажиров. Никакие предчувствия его не терзали. Мартин был знаменитый жокей, он обладал мужественным сердцем и непоколебимой уверенностью в себе.
К тому времени, как Мартин добрался до моего дома, стоящего на склоне холма над растянувшимся вдоль шоссе поселком Бродвей, столь любимым туристами, в просторном салоне его машины уже плавали густые клубы дыма сигар «Монтекристо» номер 2. Он много курил, чтобы поменьше есть. В свои тридцать четыре Мартину приходилось жестко ограничивать себя в еде, часами потеть в сауне, но все равно он постепенно проигрывал войну с собственным обменом веществ и лишним весом.
Гены наделили Мартина довольно-таки атлетическим сложением, а от мамы-итальянки ему вдобавок передалось умение готовить, любовь к хорошей кухне и жизнерадостный нрав.
Мартин непрерывно ссорился с Бомбошкой, своей состоятельной, пухленькой и болтливой супругой. Своих четырех малолетних отпрысков Мартин по большей части игнорировал. Временами он озадаченно хмурился, глядя на них, словно бы не понимал, кто это такие. Благодаря своему мастерству, отваге и умению устанавливать контакт с лошадьми Мартин выигрывал скачки не реже, чем раньше. И в тот день по дороге в Челтнем он спокойно и уверенно обсуждал шансы своих лошадей. Сегодня ему предстояло участвовать в двух коротких барьерных скачках и одном стипль-чезе. Три мили сложных препятствий позволяли Мартину проявить то самое расчетливое бесстрашие, которое сделало его великим жокеем.
В эту злосчастную пятницу Мартин заехал за мной последним, потому что я жил ближе всех к челтнемскому ипподрому.
На переднем пассажирском месте уже сидел Прайам Джоунз, тренер, на чьих лошадях регулярно ездил Мартин. Прайам был специалистом по саморекламе, но что касается умения определить момент, когда лошадь, порученная его заботам, достигает наилучшей спортивной формы, — в этом Прайам был значительно менее силен, чем ему казалось. Если верить тому, что говорил мне по телефону мой друг Мартин, сегодняшний стиплер, Таллахасси, был как никогда готов к тому, чтобы завоевать золото. И тем не менее Прайам Джоунз, приглаживая свою белесую, редеющую шевелюру, скучающим голосом говорил владельцу лошади, что, пожалуй, Таллахасси мог бы показать лучший результат, если бы дорожка была помягче.
Владелец Таллахасси, Ллойд Бакстер, развалился рядом со мной на заднем сиденье автомобиля. В зубах у него дымилась одна из Мартиновых сигар, постепенно превращаясь в пепел. Бакстер слушал тренера без особого удовольствия. Я про себя подумал, что на месте Прайама поберег бы свои преждевременные извинения до тех пор, когда они действительно понадобятся.
Владелец Таллахасси и тренер ехали с Мартином впервые. Обычно Мартин подбрасывал до ипподрома только других жокеев — или одного меня. Но Прайам буквально на днях разбил машину — и все из-за своей дурацкой гордости и упрямства: он попытался с разгону проскочить недавно установленного «лежачего полицейского», да еще на лысых шинах. Естественно, Прайам утверждал, что во всем виноват муниципалитет, и клялся, что подаст в суд.
И, естественно, Прайам счел само собой разумеющимся, что сегодня на скачки в Челтнем его повезет Мартин — и, мало того, Мартин захватит еще и владельца лошади. Об этом с угрюмой миной сообщил мне сам Мартин. Владелец лошади прилетел накануне с севера Англии на местный Стевертонский аэродром в маленьком воздушном такси и ночевал у Прайама.
Ллойд Бакстер мне не нравился, и это было взаимно. Мартин заранее предупредил меня насчет этой истории с машиной Прайама («И держи свой острый язык за зубами, понял?») и попросил обаять коренастого и желчного миллионера, чтобы ему не было так мучительно больно, если страхи Прайама вдруг оправдаются и лошадь проиграет.
Я выражал сочувствие по поводу столь некстати облысевших шин. Мартин ухмылялся мне в зеркало заднего обзора. Подвозя меня, Мартин выплачивал свой долг: меня ведь лишили прав на год именно из-за него. За то, что я гнал по Оксфордской кольцевой автодороге на скорости девяносто пять миль в час, спеша доставить Мартина с его сломанной ногой к смертному ложу их старого садовника. Старичок, кстати, после этого протянул еще полтора месяца. Ирония судьбы. А мне еще три месяца без прав сидеть…
Наша с Мартином дружба, странная на первый взгляд, возникла буквально на пустом месте года четыре, если не больше, назад. Я просто улыбнулся ему — и он улыбнулся в ответ.
Встретились мы в комнате для присяжных местного уголовного суда. Нам выпало исполнять обязанности присяжных при слушании сравнительно простого дела — бытового убийства. Разбирательство длилось два с половиной дня. Попивая минеральную водичку после заседания, я узнал об ужасах лишнего веса. Сам я никогда в жизни не имел дела с лошадьми, так же как Mapтин понятия не имел о высоких температурах и химических составах. Возможно, нас сблизило сознание того, что нам обоим требуются в нашем ремесле незаурядные физические данные.
Тогда, в комнате для присяжных, Мартин спросил — просто из вежливости, для поддержания разговора:
— Ну, а вы чем на жизнь зарабатываете?
— Я стеклодув.
— То есть?
— Я работаю со стеклом. Делаю вазы, украшения, бокалы — всякие такие вещи.
— Ничего себе!
Его изумление вызвало у меня улыбку.
— Но ведь кто-то же должен их делать? Стеклодувному ремеслу уже несколько тысяч лет, знаете ли…
— Ну да, но… — Мой собеседник призадумался. — Но вы не похожи на человека, который делает побрякушки. Вы такой… как бы это сказать… основательный.
Я был на четыре года моложе его, но при этом на три дюйма выше, а в плечах мы были примерно одинаковой ширины.
— Я и лошадей делал, — заметил я. — Целые табуны лошадей.
— Ах да, «Хрустальный кубок коннозаводчиков»! — вспомнил он один из наиболее изысканных призов гладких скачек. — Его тоже вы делаете?
— Нет, его делаю не я.
— Угу… А ваше имя известное? Вроде Баккара, к примеру?
Я усмехнулся.
— Ну, может, и известное, но не настолько. Я Логан, Джерард Логан.
— А-а, «Стекло Логана»! — Он кивнул, уже не удивляясь. — У вас еще магазинчик на Хай-стрит в Бродвее, рядом со всеми этими лавками древностей. Я его видел.
— Магазин и мастерская, — кивнул я.
Поговорили — и разошлись. Тогда Мартин вроде бы не особенно заинтересовался моим ремеслом. Но через неделю он появился у меня в галерее, где были выставлены образцы, целый час молча и внимательно их разглядывал, поинтересовался, неужели я сделал все это сам (по большей части да), и спросил, не хочу ли я съездить на скачки. Со временем мы изучили достоинства и недостатки друг друга и как-то незаметно притерлись. Бомбошка пользовалась мною, как щитом, в семейных битвах, а дети считали меня старым занудой и жадиной: я не пускал их к своей печи.
Первая половина скачек в Челтнеме прошла как обычно. Мартин выиграл двухмильную барьерную скачку, обойдя соперников на шесть корпусов. Прайам Джоунз остался недоволен: он ворчал, что шесть корпусов — это многовато и что в следующий раз лошади назначат слишком большой гандикап.
Мартин пожал плечами, насмешливо дернул бровью и отправился в раздевалку, переодеваться в цвета Ллойда Бакстера: камзол в черно-белую полоску с розовыми рукавами и розовый шлем. Я смотрел, как эти трое: владелец, тренер и жокей — собрались в паддоке перед скачкой. Они провожали глазами Таллахасси, который уверенно ходил по кругу, ведомый под уздцы конюхом. Перед этой скачкой, на золотой приз «Да здравствует кофе!», букмекеры принимали ставки на Таллахасси по шесть к четырем. Явный фаворит.
Ллойд Бакстер, не обращая внимания на сомнения тренера, поставил на Таллахасси. Я последовал его примеру.
И на самом последнем препятствии у Таллахасси вдруг заплелись ноги, что было ему совершенно несвойственно. Он шел впереди на семь корпусов — и внезапно растерялся, зацепился за неподатливый березовый корень и перекувырнулся через всадника, обрушившись на него всем своим полутонным весом. Лука седла и холка лошади вдавились в грудную клетку человека.
Лошадь упала в тот самый миг, когда стремглав неслась к победе, и полетела наземь на сумасшедшей скорости тридцать миль в час. Оглушенное животное несколько мгновений лежало неподвижно, придавив собою жокея, потом еще покаталось на спине, пытаясь встать…
С трибун, откуда я смотрел скачку, падение и его последствия выглядели действительно жутко. Рев толпы, приветствующей фаворита, мчащегося к ожидаемой победе, внезапно оборвался, сменившись оглушительной тишиной. Потом кто-то вскрикнул, и толпа беспокойно загудела. Победитель миновал финишный столб, но не дождался заслуженных аплодисментов: тысячи биноклей следили за неподвижным телом в черно-белом камзоле, распластанным на зеленой декабрьской траве.
Тут же подъехала машина «Скорой помощи», из нее выпрыгнул ипподромовский врач — но он не мог скрыть от быстро разраставшейся толпы санитаров и репортеров, что Мартин Стакли, хотя он еще не потерял сознания, умирает у них на глазах. Все видели кровавую пену, выступившую на губах жокея и душащую его все сильнее из-за того, что концы сломанных ребер раздирали ему легкие. Разумеется, эмоциональное описание его смерти появилось во всех вечерних репортажах.
Врач и санитары загрузили умирающего Мартина в машину. По дороге в больницу они пытались спасти его с помощью переливания крови и кислородного аппарата, но все было напрасно. Еще до приезда на место жокей проиграл свою последнюю скачку.
Прайама нельзя было назвать чересчур чувствительным человеком, но в тот вечер, забирая из раздевалки вещи Мартина, в том числе ключи от машины, он плакал, не скрывая слез. Хлюпая носом и сморкаясь, Прайам Джоунз предложил подвезти меня до моего магазинчика в Бродвее. Он сказал, что до самого дома довезти меня не сможет, потому что ему надо в противоположную сторону: заехать к Бомбошке, утешить ее… За спиной у Прайама возвышался Ллойд Бакстер. Он выглядел не столько потрясенным, сколько раздраженным.
Я спросил у Прайама, не возьмет ли он и меня с собой к Бомбошке. Прайам отказался. Бомбошка не хочет видеть никого, кроме него, Прайама. Она сама это сказала по телефону. Бедняжка в отчаянии.
Прайам добавил, что Ллойда Бакстера он тоже оставит в Бродвее. Он уже заказал для него последнюю свободную комнату в местной гостинице «Дракон Вичвуда». Все устроено.
Ллойд Бакстер злился на весь белый свет: на тренера, на меня, на судьбу. Он должен был выиграть золото! Его просто ограбили! Да, правда, лошадь не пострадала — и тем не менее, судя по всему, он был в претензии к погибшему жокею.
Ссутулившийся от горя Прайам и гневно хмурящийся Бакстер направились впереди меня к автостоянке. В это время меня окликнул сзади помощник Мартина. Я остановился, обернулся—и помощник сунул мне в руки легкое спортивное седло, которое было на Таллахасси и помогло убить Мартина.
Стремена были заброшены на седло и примотаны длинной подпругой. Вид этого предмета экипировки вызвал у меня почти те же чувства, что фотоаппарат моей недавно умершей матери. До меня медленно начало доходить, что его владелец уже не вернется. Именно осиротевшее седло Мартина заставило меня по-настоящему проникнуться мыслью, что Мартина больше нет.
Эдди, помощник Мартина, был пожилой лысый человек и, по отзывам Мартина, усердный работяга, не допускающий ни единого промаха. Он повернулся было, собираясь снова уйти в раздевалку, но потом остановился, порылся в глубоком кармане своего фартука, достал пакет, упакованный в оберточную бумагу, и снова окликнул меня.
— Кто-то дал это Мартину для вас, — сказал Эдди, вернувшись и протягивая мне пакет. — Мартин просил отдать это ему, когда он поедет домой, чтобы вам передать, а теперь-то… — Эдди сглотнул, голос у него сорвался. — Теперь-то его нет…
— А кто дал ему этот пакет?
Этого помощник не знал. Однако он был уверен, что сам Мартин знаком с тем человеком. Мартин шутил, что этот пакетик, дескать, миллиона стоит, и недвусмысленно дал Эдди понять, что пакет предназначен Джерарду Логану.
Я взял сверток, поблагодарил Эдди, сунул пакет в карман плаща, и мы немного постояли молча, на миг остро ощутив провал, образовавшийся в наших жизнях. Потом Эдди вернулся в раздевалку, к своим ежевечерним хлопотам, а я пошел дальше, к автостоянке. По дороге я думал о том, что, наверное, сегодня я в последний раз ездил на скачки. Какой интерес бывать на скачках без Мартина?
Прайам увидел пустое седло, и глаза его снова налились слезами. Ллойд Бакстер неодобрительно покачал головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31