Вовсе не эти прогнозы беспокоили Кейтса, повидавшего на своем веку немало природных катаклизмов, а уж этот и вовсе не казался ему похожим на настоящий ураган. Что бы там ни говорили в метеобюро, сколько ни разорялись, но факт оставался фактом — пресловутый смерч за все это время не сдвинулся ни на йоту со своего положения, которое он занимал в центре Кубы; а то, что там, в Майами, хлещет дождь и бушует ветер, так это просто обычный добрый норд-ост.
Причина, по которой он хотел бы поменяться очередью с «Андроскоджин», заключалась в том, что у него разболелся зуб, а на борту «Меркурия» дантиста не было. Его собственным дантистом был Фельдман, который в 1949 году приехал в Майами провести отпуск и остался там навсегда, открыв свой кабинет на Коллинз-авеню в Майами-Бич. Кейтс любил слушать рассказы Фельдмана о Нью-Йорке. Не потому, что сам Кейтс был родом из Нью-Йорка. Он родился в маленьком городке Танта-маунт, штат Айова, и прожил там до 1936 года, когда поступил в службу береговой охраны.
Он решил поступить в эту службу, потому что в том году Соединенные Штаты Америки только начали приходить в себя после небывалого сокрушительного кризиса, а заработок начинающего моряка составлял двадцать один доллар в месяц плюс сытная еда трижды в день и постель. Ему было все равно, куда его направят, лишь бы подальше от Тантамаунта. Фактически выбор предстоял между учебными лагерями в Кейп-Мэй, штат Нью-Джерси, или в Аламеде, штат Калифорния. Руководство, изменив старому военному принципу, решило посылать новобранцев как можно дальше от дома, поэтому Кейтс и оказался в Кейп-Мэй. Он проучился там десять недель, а потом его направили матросом второго класса на судно в триста двадцать семь футов длиной, приписанное к Бостону, штат Массачусетс.
Бостон ему понравился. Он полюбил сам город и его окрестности — дело было осенью, и буйные краски ярко расцвечивали ландшафт, а в воздухе ощущалась пьянящая горьковатость. Ему нравилось немного носовое произношение горожан, но главным образом сознание, что наконец он вырвался из захолустья, где родился и вырос и где единственной достопримечательностью был водопад Крэкербаррел, и что только теперь он оказался причастным к тому бурному вихрю событий и людей, которые, собственно, и сделали Америку Америкой, самой великой страной в мире.
Ему было всего семнадцать лет, когда в свое первое увольнение он сразу поехал в этот величайший город мира и тут же влюбился в девушку, которая работала в клубе на Шестьдесят третьей улице. Сначала его поразили своей красотой ее стройные длинные ноги профессиональной танцовщицы, обтянутые черными чулками в сеточку, а затем, когда в тот же вечер он оказался в ее крошечной комнате на Сорок восьмой улице, что на западной стороне, и они всю ночь провели в постели, безумствуя от страсти, он был полностью охвачен восторженной любовью.
Ее звали Селеста Райан, и ей было двадцать лет. Она рассказала Кейтсу, что родилась в Бронксе, но последние два года самостоятельно живет в Манхэттене. Кроме того, она призналась ему, что еще невинна, и он поверил ей. Так ли это было на самом деле, не имело значения, потому что сам Кейтс уж точно был совершенно невинным, и его невинности с избытком хватало на двоих.
Она любила его.
Когда он ее встретил, ему было семнадцать, и с ноября 1936-го по июнь 1938-го, вероятно, он был любим женщиной больше, чем когда-либо еще в своей жизни. Стоило ему получить увольнение, как он вскакивал в тот заветный поезд и считал минуты до Нью-Йорка, отмечая мелькающие мимо станции — Провиденс, Нью-Лондон, Нью-Хэвен, Стэмфорд, и вот, наконец, она, ожидающая его на вокзале Гранд-Сентрал. Она бросалась ему в распахнутые объятия, покрывала его лицо бесчисленными поцелуями, а затем отстранялась, заглядывая ему в лицо большущими зелеными глазами, и каждый раз спрашивала:
— Нат, ты все еще любишь меня?
И каждый раз он от всего сердца отвечал ей одно и то же:
— Я люблю тебя, Селеста.
А потом они шли к ней, пили джин и бросались в ее кровать королевских размеров. Он провел на борту катера почти два года, постигая науку жить на море, за это время его повысили до матроса первого класса, и он решил добиваться звания старшины, для чего начал усиленно готовиться к сдаче экзаменов в июне 1938 года. Но в течение всего этого времени, как бы напряженно он ни трудился, все же ему удавалось каждую неделю проводить по нескольку часов в постели с девушкой, которая учила его таким вещам, о которых он и слыхом ни слыхивал в родном штате Айова, когда по воскресеньям все добропорядочные семьи распевали гимны на молитвенных собраниях в Бэкуотер-Галч.
Кейтс был свидетелем отмены «сухого закона», он видел эмблемы американской национальной стрелковой ассоциации с изображением орла в витрине каждого магазина в Айове, а позже в Массачусетсе и в Нью-Йорке, и почувствовал, что страна снова возвращается к жизни, отбросив прочь жалкую суету, сопровождавшую ее долгую болезнь, почувствовал ее обновленную силу, пульсирующую в его собственных раздавшихся мускулах. В июне 1938-го, за две недели до экзамена на старшину, Селеста Райан обнаружила, что беременна, и спросила его, что ей делать. Кейтс сказал, что раз такое дело, он, конечно, женится на ней, как только получит разрешение своего командира. Селеста ответила, что она очень ценит его намерение, которое находит очень благородным с его стороны и все такое, но дело в том, что ей очень нравится работать танцовщицей и она хотела бы...
— ...оставаться девицей, танцующей для увеселения публики, — закончил он за нее.
Вот именно, если ему нравится так называть ее профессию, но ей и в самом деле очень нравится танцевать, и вряд ли она сможет этим заниматься, если заведет ребенка и выйдет замуж за моряка, которого могут направить Бог знает куда.
Кейтс признал, что она права. Откровенно говоря, он испытал некоторое облегчение. Ему едва исполнилось девятнадцать, и он был на пороге карьеры в службе береговой охраны. Кроме того, его еще не очень привлекала жизнь женатого мужчины, тем более необходимость сразу же стать отцом. Поэтому он сказал Селесте, что тогда, видимо, им придется поискать возможность сделать ей аборт, и Селеста призналась, что уже советовалась по этому вопросу с некоторыми девушками и одна из них знает очень хорошую женщину, которая много чем занималась в театре и может сделать «это» за триста долларов. К этому времени Селеста была беременна уже три месяца, и если бы они сразу же узнали об этом, они вполне могли бы откладывать по сто долларов в месяц, чтобы набрать нужную сумму. Сейчас же проблема заключалась в том, что Кейтс и Селеста жили весьма широко — на его заработок матроса первого класса, который составлял пятьдесят четыре доллара в месяц, и ее сорок долларов в неделю, зарабатываемые в дансинг-клубе. В данный момент у них едва ли набралось бы и тридцать долларов, не то что триста. Кейтс послал телеграмму своим родственникам в Хэйсид, штат Айова: «Вышлите сумму триста долларов я затруднительном положении объясню потом». В обратной телеграмме значилось: «Ты смеешься триста долларов объясни сразу же». Ни тогда, ни позже Кейтс ничего не объяснил родным. Он пришел к Селесте и заверил ее, что как-нибудь добудет эти триста долларов, пусть она только даст ему немного времени, ведь он вот-вот должен сдавать экзамены и вынужден очень много заниматься, но он постарается...
Селеста заглянула в глаза возлюбленного и с мудрой проницательностью поняла, что не стоит ждать от него ни денег, ни помощи, ни решимости жениться.
— О'кей, — сказала она. — Постарайся, Нат.
И отправилась к владельцу своего клуба, запросив у него триста долларов в счет своего будущего заработка, которые он и выдал ей на условиях десятипроцентного кредита. На следующей неделе она избавилась от ребенка. Позвонила Кейтсу в Бостон и сказала, что все сделано, а он сказал что-то вроде: «Вот здорово, это просто отлично, малышка! А я сдал экзамены, и теперь я старшина третьего класса. Скоро покажу тебе свои корочки!»
Селеста не приехала полюбоваться на его аттестат, и Кейтс так никогда и не смог похвастаться им перед ней, потому что, когда в следующий раз пришел к ней, ее квартирная хозяйка сказала ему, что Селеста переехала. Он бросился к ней в клуб и узнал, что она там больше не работает. Одна из девушек сказала ему, что Селеста уехала в Сан-Франциско с одним барабанщиком из джаз-банда Коттон-клуба, который заплатил хозяину ее долг. Кейтс только и спросил:
— С барабанщиком? Он что... цветной, да?
В июле 1938 года его уволили с учебного катера в звании старшины третьего класса и направили заведовать складом бакенов в Портсмуте, штат Вирджиния. Что волновало его все два года его службы там и продолжало тревожить после того, как его перевели на плавучую базу, занимавшуюся установкой бакенов, и где он стал старшиной второго класса; что постоянно его тревожило во время войны, когда он служил на морском авианосце, став боцманом в 1945 году и наконец женившись на девушке из Норфолка, штат Вирджиния, где он служил на метеокатере, что продолжало его беспокоить все эти годы, — так это точное понимание, что тогда, в 1938 году, он сделал что-то не так, но не мог понять, что именно.
Ведь Селеста сама сказала ему, что не хочет выходить замуж, сказала же!
Он предложил это ей, сказав, что женится, как только получит разрешение, но она заявила, что хочет оставаться танцовщицей. Он точно помнил ее слова, потому что тогда, как последний осел, поправил ее, сказав: «Ты хочешь сказать, девицей, танцующей для увеселения публики?», и она ответила: «Ну да, если хочешь, называй это так». Может, в этом и заключалась его ошибка? Он пытался достать денег, искренне пытался. Он послал телеграмму своим родным — хотя черта с два они что-нибудь достали бы у себя в Хэйсиде, штат Айова, — и, получив отказ, начал занимать деньги у своих друзей на корабле, и ему удалось наскрести сто тридцать два доллара, но тут Селеста позвонила ему и сказала, что все уже сделано.
— Что ты имеешь в виду? — спросил он.
— Ребенка, ты же знаешь.
— А когда...
— Все закончилось на прошлой неделе.
— Что ж, это здорово, дорогая, — сказал он. — А я, представь, сдал экзамен на старшину. Приеду через недельку и покажу тебе аттестат.
Позже, в 1947 году, Натаниэль Кейтс поступил в школу лейтенантов, и через четыре месяца ему было присвоено звание младшего лейтенанта федеральной службы береговой охраны. Теперь, в свои сорок четыре года, он был капитаном третьего ранга; его каштановые волосы еще не тронула седина, фигура слегка раздалась по сравнению с тем, какой она была в 1938-м, слегка одутловатое лицо выдавало человека, пьющего джин с 1936-го, хотя тогда ему было всего семнадцать лет. Его жена Элен, сорока двух лет, стройная хрупкая блондинка с красивыми карими глазами (у Селесты при черных волосах были зеленые глаза, в ее манере вертеть задом чувствовалась ирландская живость и дерзость, она была единственной настоящей женщиной, которую он встречал в своей жизни). Его сыну исполнилось шестнадцать, и он мечтал поступить в академию федеральной службы береговой охраны в Нью-Лондоне, штат Коннектикут. Дочери шел четырнадцатый, она получила французскую медаль по окончании средней школы. («Расскажи мне про Тантамаунт, дорогой», — попросила как-то Селеста. Рассказывать было не о чем. Там были заправочная колонка, магазин и железная дорога, вот и все. О бедняжка, так ты приехал из такой глуши? Поцелуй меня, слышишь? Целуй меня, милый, я забираю тебя из этого ужасного захолустья! Целуй меня, милый, я уведу тебя туда, где ты никогда не был.) До июня 1949 года он служил на борту судна длиной в сто двадцать пять футов. Затем разразилась корейская война, и он обучал новобранцев в Грин-Коув-Спрингс, штат Флорида, переправляя их на базу береговой охраны в Мэриленде, недалеко от Балтимора, а затем через Тихий океан на Гавайские острова, где служил до 1953 года. («Когда я танцую, то чувствую, будто могу летать, понимаешь, Нат? Мне кажется, что я могу очень сильно оттолкнуться от земли, сильнее любого человека в мире, что я могу взлететь до потолка, до неба! Посмотри на меня, милый, я лечу!») В 1955-м Натаниэль Кейтс стал лейтенантом и был назначен строевым офицером на плавучую базу. Через три года его направили в Майами строевым офицером на базу в Мак-Артур Козвэй. Он получил нашивки лейтенанта только в апреле 1960 года, и вскоре после этого ему было доверено командование «Меркурием».
Но до сих пор он так и не знал, что же не так сказал он в 1938 году...
* * *
— Извините, сэр.
Кейтс обернулся. Какое-то мгновение он смотрел на стоящего перед ним человека и не узнавал его, и только потом сообразил, что это один из его техников по электрооборудованию. Он быстро проговорил:
— Да?
— Капитан, связь с берегом в отношении заполнения емкостей водой и исправности электричества закончена, вся связь на борту работает исправно, — доложил техник.
— Хорошо, — сказал Кейтс. Он повернулся к связисту, стоящему рядом в шлемофоне и задумчиво смотрящему на море: — Отдать третий и четвертый швартовы.
— На корме, это капитанский мостик, — сказал в микрофон связист. — Отдать третий и четвертый швартовы.
Кейтс ждал. Через секунду связист доложил:
— Третий отдан, сэр.
— Хорошо.
— Четвертый отдан, сэр.
— Отлично, отдать первый швартовый.
— На баке, говорит капитанский мостик, — сказал связист. — Отдать первый швартовый.
Кейтс взглянул на часы над переборкой. Они показывали 09.04.
— Первый швартовый на борту, сэр, — доложил связист.
— Хорошо, — ответил Кейтс. — Лево руля.
— Есть лево руля, — повторил связист.
— Правая машина — самый малый вперед.
— Правая машина — самый малый вперед, — передал связист по машинному телеграфу и через минуту добавил, обращаясь к капитану: — Машинное отделение докладывает: есть правая машина — самый малый вперед.
— Отлично, — сказал Кейтс.
Его катер длиной в сто шестьдесят футов великолепно слушался руля. Почти сразу же он уловил характерные звуки работающих машин, а затем ощутил знакомый толчок судна, когда оно дернулось, натянув последний канат, соединяющий его с пристанью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42