И других уговорил. Не должен я ваше дело расследовать это обязанность следователя прокуратуры. Он, кстати, и расследует потихоньку... И будут еще у вас с ним долгие разговоры. И не такие уж неприятные: он ведь человек моей школы, когда-то моим учеником был. Потому и отступил пока что в тень, с молчаливого неодобрения начальства. И ожидают нас с ним теперь большие неприятности, потому как нет против вас улик. Я знаю, что вы убили, и вы знаете, что я это знаю. И суд лишит вас свободы: сумеет следователь написать убедительное обвинительное заключение, докажет вашу вину. Но это будет нечистая работа, всегда вызывающая сомнение, - приговор на основании косвенных улик. А ведь нам еще надо главную косвенную улику отыскать: того Бориса, который звонил вам на работу и которого вы, мгновенно сориентировавшись, выдали за Гудимова, когда тот был уже мертв. Так что, если вы сейчас скажете, что невиновны, я подпишу вам пропуск, и ступайте с богом. Только имейте в виду, потом вам будет гораздо хуже. С таким грузом на совести вы не справитесь. Но, в общем, поступайте как знаете.
- Вы даете смелые авансы.
- А что делать? Тут не поможет даже экспертиза, установившая по крошкам табака на платье, что покойный курил "Кэмел", а не "БТ". Это вы ловко сделали, что обменяли пачки, а уж с платком у вас получилось просто гениально. Конечно, меня вы не обманули, я ни на мгновение не поверил, что убийца - женщина. Не по-женски все это выглядело. Но вы заставили следствие заниматься побочным материалом, потому что даже в случае вашего признания мы обязаны были проработать эту версию. И следователь прокуратуры среди всех ваших дам долго искал ту, которой принадлежит платок. Разумеется, он нашел ее, и теперь эта версия отработана. Кстати, это служит ему в некотором роде оправданием: проработал одну версию, другую, теперь вышел на вас. Вот мне только оправдываться нечем.
- Держите! - Я подписал заявление и бросил ему бумагу. Избавлю вас от неприятностей. Только напрасно вы думаете, что я умею так ловко путать следы. С сигаретами получилось случайно. Обе пачки лежали рядом, и он сунул в карман не ту. А платок... Я и не подозревал о его существовании. Кто-то позабыл его у меня. Единственное, в чем я вас обманул, это когда сказал, что Гудимов должен был встретиться с женщиной. Я отлично знал, что он, наоборот, скрывается от нее. Зачем я это сделал? Смешно, как раз в этом хотел запутать следы. Детский сад, теперь понимаю... Но, во-первых, тогда я еще не решил, стоит ли признаваться. А во-вторых... Не стал бы я его убивать, если бы не одна нечаянная встреча. Но об этом я не расскажу: все равно не поверите.
- Расскажете, Юрий Дмитриевич, сами расскажете, без наших вопросов. Это для вас теперь жизненная необходимость. Вы ведь думали, что это так просто: лишить человека жизни. А я уже вам говорил, как будете для себя оправдания искать. Конечно, кое-кто убивает походя, но это же не люди. На них и смотришь иначе. А в вашем деле, кстати, одни смягчающие обстоятельства. Начать с того, что сам убитый отнюдь не вызывает сочувствия. Прокурор, разумеется, на этом не будет акцентировать внимание, а адвокат обязательно скажет... И будь у нас суд присяжных, на манер западного, за который сейчас бьются передовые юристы, журналисты и писатели, вас могли бы и оправдать. К сожалению, при нашем "телефонном" суде этого не случится. Не то чтобы кто-то прикажет судье вас обязательно покарать, просто инерция мышления... А может, и прикажут. Дело-то ваше напрямую с перестройкой связано, и кое-кто воспринял бы оправдательный приговор как сигнал к действию: если, мол, его оправдают, тогда и нам только под охраной из дома выходить. Вы понимаете, о ком я говорю?
- Разумеется. Противников перестройки у нас еще более чем достаточно. Но вы даже не представляете, какие среди них люди...
- Представляю. Они и могут позвонить судье. А может, испугаются: сейчас это опасно. Но в любом случае на первое место выплывут парадоксальные факты. Во-первых, преступление было совершено абсолютно без корыстных целей, оно было для вас просто невыгодным. Ведь покойный тащил вас за собой по служебной лестнице, и вы в конце концов добрались бы до больших чинов. Кроме того, есть еще ряд нюансов в вашу пользу, мы обговаривали их со следователем прокуратуры, и он скрупулезно изложит их в деле. А во-вторых, вы выступили, как бы поточнее выразиться, эдаким Дон Кихотом, борцом за правду и справедливость, что ли. Это тоже произведет на судей впечатление, я уж не говорю о публике, которая своими эмоциями как-то влияет на результаты судебного заседания. Короче говоря, это убийство не вызывает омерзения, не горишь желанием немедленно схватить, покарать...
Что он имел в виду под другими нюансами? Неужели знал, что Борис сводил меня с собственной женой?
- А как вы все-таки догадались, что я убил? И когда?
- Сразу же. Ясно было, что, кроме вас, некому. Рюмка подсказала. Труп уже остыл, а она совсем мокрая. Да и вы сами... Помните, я ввел вас в комнату, показал труп, а потом, когда возвращались на кухню, взял за руку? Вы ведь начитанный товарищ, все предусмотрели. И за лицом, и за голосом следили, только руки не приняли во внимание... И когда вы радовались вашему алиби, я только улыбался. Ну какое, сами посудите, алиби, если сорок пять минут вас никто не видел. Как раз то самое время, когда, как установила экспертиза, умер Гудимов. Ведь из темного зала, где показывали фильмы, так легко выбраться незаметно. Хотелось бы только знать: что вас толкнуло на это внезапное убийство?
Ну вот, начинается допрос. Неужели он не понимает, что сейчас я не в состоянии обсуждать детали той роковой встречи в моей квартире? Все отрезано, начинается новая страшная полоса, и к ней надо как-то подготовиться. А как все произошло... Об этом мы еще успеем поговорить.
Так я ему и сказал. Неожиданно он согласился.
- Ваша правда, Юрий Дмитриевич. Об этом вы и завтра, и послезавтра, и на будущей неделе разговаривать будете. Не со мной, правда. А со мной давайте о насущных делах. Вы дома-то все сделали? А то ведь приходят к нам, и оказывается, что чайник забыли выключить или письмо прощальное написать. Так что, если вам нужно домой, я отвезу.
- Нет, домой мне не надо. Вот ключи от квартиры. Но если бы вы разрешили позвонить...
- Татьяне Вениаминовне?
Удивительно, как он читал мысли. Я молча кивнул.
- Разумеется, позвоните. Я выйду, если стесняю вас.
- Да нет, не стесняете.
Я снял трубку. Безнадежные длинные гудки. Ее не было дома.
- Ничего, подождем, - сказал майор. - Спешить некуда. В камеру вас, наверное, не шибко тянет, да и у меня дел по горло. Так что если потребуется, то и до полуночи продержимся.
Она долго не приходила. Каждые четверть часа я снимал трубку и натыкался на безнадежные гудки. У меня даже задрожали руки: вдруг она вообще не придет!
- Да вы спокойнее, - добродушно сказал майор, покусывая ручку. - Придет, куда денется.
Его поза поразила меня. Вот так же кусал ручку Борис, когда мы в последний раз разговаривали у меня на квартире. И это нетерпеливое покусывание разом разрушило мои надежды. Он будто вынул из меня что-то.
...Фильм начался издалека, как многие технические фильмы. Солнце весело выкатывается из-за горизонта и неестественно быстро поднимается в небо, разгоняя мрак. Розовые лучи падают на заводской поселок, зажигая окна в новеньких многоэтажных домах. Из подъездов дружно выбегают радостные, отлично выспавшиеся рабочие и бодро топают на родйой завод: на работу, как на праздник... А Гриша приходит с синевой под глазами, и Женя украдкой глотает пилюли, потому что никогда не могут выспаться. Каждый из них боится, что другой не выдержит неустроенности, бездетности и уйдет искать лучшую долю. Какой уж тут сон! А ведь у министра есть резерв - пять квартир, которые он еще не раздал. Если Борис попросит... Я почувствовал, что задыхаюсь. Надо сейчас же, немедленно идти к нему. Почему-то показалось, что у меня дома он будет сговорчивее. Я сидел на крайнем стуле, в двух шагах от запасного выхода, и, не успей еще обдумать все как следует, очутился за портьерой. Такси... Светофоры, как орел и решка: зеленый - удача, красный - провал.
Два человека с разных сторон подошли к дому, чуть опередив меня. Они уже скрывались в подъезде, когда я выскочил из машины. Один толстенький, приземистый, в низко надвинутой на глаза кепке. Другой высокий, худой, в старой шляпе с обвислыми полями. На обоих - обтрепанные пиджаки, неглаженые лоснящиеся брюки с бахромой внизу. И походка у обоих была одинаковая - нервная, неуверенная. Видно, с хорошего похмелья мужики. Я нагнал их уже у лифта.
- Какой вам? - спросил высокий, протягивая руку к кнопкам.
- Девятый.
Оба одновременно дернулись ко мне и застыли. У толстяка отвалилась челюсть, а острое лицо высокого начало стремительно бледнеть. И не успел я понять, что где-то уже видел этих оборванцев, они бросились бежать. Лишь прогрохотал и оборвался отсеченный стуком парадной двери панический топот. "Квартирные воры?" - подумал я и тут же забыл про них. Вот и мой этаж. Рыскаю по карманам. Ах да, ключи я отдал. Нажимаю звонок. Бледное лицо Бориса.
- Ты? Какого черта! Сюда нельзя...
- Слушай! - Я почти прыгаю на него, и он отшатывается. У министра есть квартиры. Тебе стоит только попросить...
- И это все? За этим ты и примчался? - Его изумление настолько искренне, что я останавливаюсь, будто натыкаюсь на стену. Он украдкой взглядывает на часы, проходит к столу, нервно грызет ручку, а я стою посреди комнаты как дурак.
Он бросает на меня взгляд, в значении которого невозможно ошибиться. Так препаратор смотрит на кролика, которому через минуту вскроет грудную клетку. И жаль глупое, симпатичное животное, и ничего не поделаешь - надо. Погладим, приласкаем и этой же рукой нанесем удар. Сегодня я еще нужен Гудимову, и он будет со мной разговаривать. Завтра, когда Таня и я не выдержим его натиска, я умру для него как работник, как товарищ. Меня вызовут в партком, объявят выговор или даже исключат из партии за разрушение чужой семьи и переведут в другое подразделение или вообще попросят из министерства. В самом деле, разве может начальник объединения плодотворно работать на благо народа, постоянно видя перед собой предателя, злого разлучника...
- Честное слово, Юра, ты идиот, - насмешливо говорит Борис. - С ума сойти, о чем ты только думаешь! Ты хоть сегодняшние газеты читал?
- Нет. - качаю я головой. До газет ли мне.
- Так прочитай! - неожиданно взрывается Борис, выхватывая из портфеля газету, исполосованную красным карандашом. Подносит вплотную к моему лицу, тыкает пальцем в крупный заголовок.
- "Коренной вопрос перестройки..." Вот что должно тебя волновать, а не какой-то там Левин.
- Но это же несоизмеримые вещи и друг к другу отношения не имеют.
- Как знать. Года три назад и разговоров бы об этой квартире не возникало. А сейчас вон как все на дыбы поднялись. Урок правды! - Он зло усмехается. - Я тебе сейчас другой урок правды преподнесу. Вот, пожалуйста: "Прежде всего необходима коренная перестройка деятельности министерств". Ну, об этом мы и раньше слышали. Но вот дальше: "Новые задачи и функции министерств требуют сокращения и упрощения структуры их аппарата, укрепления его научнотехнических и планово-экономических подразделений и ликвидации той части аппарата, которая занимается оперативно-хозяйственными функциями".
- Не понимаю, что тебя взволновало, - я стараюсь говорить спокойно. - Вопрос этот давно назрел, и необходимость такой реорганизации сомнений не вызывает.
- У тебя не вызывает? А вот у меня вызывает, - Он отшвырнул газету, забегал по комнате, размахивая руками. Никогда еще я не видел его в таком состоянии. - Рушат систему. Ты понимаешь - систему! Выпестованную десятилетиями, отработанную, отлаженную, четко функционирующую...
- И приведшую к полному развалу экономики, - я тоже начал злиться.
- Чепуха! Мы шли вперед, пусть медленно, но шли. И как драгоценное наследство передавали все накопленное подготовленной смене. Централизованное управление, когда все нити сходятся в один штаб, диктующий решения, перебрасывающий резервы, регулирующий отношения, - это гениальное изобретение нашего времени, нашего строя. Без этого социализм немыслим. И соответственно мы воспитали людей, которые иначе просто не смогут работать. А теперь тысячи опытнейших специалистов окажутся не у дел. Да-да, не у дел, даже если они останутся на своих постах. Экономические методы руководства вместо административных! - Он зло выругался. - Ну как я теперь буду руководить предприятиями?
- А ты и не будешь руководить. Они сами справятся. Ты им не нужен.
Он резко оборачивается. Глаза у него бешеные.
- Я буду ими руководить! Понял? Найду такие возможности. Пока фонды в моих руках - я хозяин. А фонды я не отдам. Пусть-ка попробуют отнять! Нас много, и мы пока еще сила. Еще посмотрим, куда страна повернет... А что касается Левина... Интересно, с какой мордой я пойду к министру? Объединение получило три квартиры, столько же, сколько и другие. И нигде всех нуждающихся не удовлетворили. А идти позориться, каяться, что ошиблись, дали не тому, и это сейчас, когда столько поставлено на карту... Нет, ты положительно рехнулся, друг любезный!
- Но резерв, кстати, предназначен и для того, чтобы исправлять ошибки.
- Вот пусть другие и признаются в ошибках, а я обойдусь. Подумаешь, Левин! Да я завтра же приглашу на его место человека с периферии и дам ему квартиру из резерва. Понятно? И вообще, надоела мне эта история!
Голос его срывается на визг, ручка летит в угол. А я вдруг по какой-то таинственной ассоциации вспомнил, как выплескиваю отраву из своей рюмки в это ненавистное лицо. До сих пор мне почему-то стыдно за этот театральный жест.
- Юрий Дмитриевич, Юрий Дмитриевич, очнитесь!
Майор трясет меня за рукав. Я открываю глаза и вскакиваю.
- Никак вздремнули? - смеется он.
- Нет, просто задумался, - неохотно говорю я и иду к телефону. Если ее опять не окажется, больше не буду звонить. Но она дома.
- Таня, я в тюрьме, - говорю быстро, не давая ей закричать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15