Не то сейчас время, и
положение наше не то, - скосил на него колючие глаза. - Заяви о
себе, Равви, громко заяви. Яви себя народу. Люди преклоняются
перед теми, кто не похож на них. Докажи, что ты не такой, как
они, и они поверят в тебя!
Равви плавно отвел от него взгляд. Опять повернулся к
Иерушалаиму лицом. Зная, что затаивший дыхание Иуда ждет ответа,
сказал негромким, ровным голосом: хорошо, дескать, пусть все
будет так, как задумано, как намечено, - если людей не убедили
исцеления расслабленных, прокаженных, увечных, незрячих, глухих,
немых, изгнания бесов из одержимых, то завтра в Вифании Сын
человеческий предстанет во всей силе своей, во всем могуществе
своем и заставит говорить о себе народ Израиля. Помолчал.
- Хотя... - И вздохнул. - Сказано ведь: если Моисея и пророков
не слушают, то, когда бы и воскрес кто из мертвых, не убедятся
они.
Но Иуда уже не слушал его. Сладко зажмурившись, он потянулся,
откинув далеко назад руки. Опустился спиной на хламиду, сунул
ладони под затылок и с мечтательным видом засмотрелся на сияющую
в высоком чистом небе половину луны, напоминающую подсвеченный
сзади щербатый обломок алебастрового диска. Иуда был доволен:
если Равви что-то обещает, это всегда исполняется. Значит,
завтра надо ждать очередного чуда. Немного огорчало, правда,
упоминание Вифании: много ли в таком маленьком селении будет
народу при торжестве Равви? Но... после Вифании он обязательно
пойдет в Иерушалаим, в Храм, и там уж, если все как следует
подготовить, да если Равви сохранит твердость, которой
преисполнен сейчас, да если народ, воодушевленный чудом в
Вифании, повалит за Равви, славя его, то можно смело
рассчитывать на успех...
За колоннами восточного портика Храма зародился вдали и стал
приближаться ровный гул, напомнивший Иуде чуть не перемоловшую
его когда-то в горах Эдомских лавину, которая начиналась тоже
негромким и нестрашным рокотом.
Стремительно, одним движением, Иуда поднялся с корточек,
вытянулся во весь рост. Глянул на верх Антониевой башни -
сверкающие между ее массивными зубцами латы, шлемы, щиты
колыхнулись, стали стягиваться вправо, откуда тек снизу
нарастающий, клокочущий шум. Перебросил взгляд на Двор
язычников.
Здесь тоже или почуяли, или услышали, что снаружи назревает
нечто странное: гвалт и гомон стали затихать, людская толкотня,
похожая на беспорядочную суету рыб в неводе, начала замедляться.
Все, вслушиваясь, стали поворачиваться лицами к воротам в город.
Взгляд Иуды задержался на Варраве, который, сопровождаемый
самыми надежными своими помощниками Дижманом и Гестой,
остановился, занеся ногу на первую ступеньку, - собирался
подняться к Иуде, да так и застыл, тоже глядя в сторону Золотых
ворот. Догадавшись, вероятно, в чем дело, вопросительно
посмотрел на Иуду. Тот кивнул подтверждающе. Брови Варравы
радостно взметнулись, грубое лицо его, обрамленное густой черной
бородой и шапкой взъерошенных волос, оживилось. Он сорвался с
места, побежал туда, куда все таращились, скользяще огибая тех,
кто не успевал уступить ему дорогу. Но таких было мало. Многие
знали его, а остальные слышали о нем, поэтому не мешкая
отскакивали под восторженно-испуганные крики: "Варрава! Варрава!
Пропустите Варраву!"
Дижман и Геста держались рядом с ним. Эти двое не церемонились,
отшвыривали, сшибали с ног зазевавшихся.
Взмахом руки привлекая внимание сикариев, ожидающих его сигнала,
Иуда другой рукой показал вслед Варраве: все за ним! Толпа во
многих местах взбурлила, и буруны эти устремились туда, куда
указал Иуда, - так под шквальным ветром обретают одно
направление волны на поверхности Кенисарета или мертвого
Соленого моря.
Иуда резво сбежал по ступеням и тоже метнулся к Золотым воротам,
в проем которых уже вползала пестрая, многоцветная, как луга
галилейские весной, орущая процессия. Вытянув шею, заранее
улыбаясь, Иуда привстал на цыпочки, чтобы встретиться взглядом с
Равви, а увидел... Елеазара. Это его восторженно приветствовал
народ.
Смущенно потупясь, съежившись, плотно окруженный восхищенно
взирающими на него людьми, Елеазар вздрагивал от чьего-нибудь
особенно громкого вопля, испуганно взглядывая на старавшихся
дотронуться до него. Разрумянившееся лицо его нисколько не
напоминало то, каким оно было сегодня утром, когда Елеазар белым
от пелен изваянием выплыл из черной пасти могильной пещеры, и
Равви, пренебрегая тем, что оскверняется прикосновением к
покойнику, усталым движением стянул с его головы погребальный
плат, открыв окаменевшим от страха свидетелям чуда лицо
Елеазара, сухое и желтое, как у эллинских, слоновой кости,
статуй.
Иуда торопливо отвел глаза, чтобы не возненавидеть его,
виноватого без вины в том, что затмил славой друга своего -
Равви.
И так вот всегда - в Наине Равви возвращает жизнь отрока,
которого уже несли на кладбище, и люди ахают, охают, окружив
его, не обращая внимания на того, кто поднял умершего с
погребальных носилок; требовательным восклицанием "талифа куми!"
оживляет усопшую дочь Иаира, но только что насмехавшиеся над
Равви наемные плакальщицы и свирельщицы остались так же
враждебны к нему; находясь в Кане, исцеляет умирающего в
Капернауме сына Хузы, царедворца Ирода Антипы, и народ, узнав об
этом, валом валит в Капернаум, забыв о Равви. Хорошо еще, что
жена Хузы, Иоханна, отыскала потом Равви близ Вифсаиды и стала
беззаветно преданной ему. А остальные? Даже исцеленные,
прозревшие, начавшие слышать, поднявшиеся на ноги, очистившиеся
от проказы, понимая, что с ними произошло чудо, что с них сняты
грехи, ибо болезнь дается за грехи, относились к Равви как к
простому, только более искусному лекарю, а потом - неблагодарные
- или уходили, посмеиваясь, или того хуже - издевательски
злословили, а то и предавали, выдумывая и разнося о нем
всяческие небылицы: будто и высокомерен-то он, и детей-то
Араамовых презирает. Бесстыжая и наглая клевета! Богоизбранный
народ, что иудеев, что галилеян, он любит больше, чем самого
себя. Любит настолько, что когда в земле Сидонской
сирофиникиянка Эмима, иссохшая и черная, как неплодоносная
смоковница, умоляла его вернуть рассудок злобствующей,
беспрестанно сквернословящей дочери ее Зельфе, холодно отрезал:
- Я послан только к погибшим овцам дома Израилева! - И добавил:
- Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам.
Истерзанная горем старуха простонала, что ведь и псам могут
перепадать крохи с хозяйского стола.
Поколебавшись, Равви все же сжалился над ней, покоренный,
наверное, тем, что молва о нем достигла даже этих диких,
языческих краев, и верой этой женщины в него.
- Да будет тебе по желанию твоему! - объявил.
И бесы покинули тело измученной ими дочери возликовавшей, сразу
же помолодевшей, похорошевшей хананеянки-сирофиникиянки.
Вспомнив напряженный, властный взгляд Равви, когда тот, вытянув
руки к дому Эмимы, мысленно приказал бесам оставить в покое
Зельфу, дочь ее, Иуда вспомнил и Равви сегодняшнего,
побагровевшего от натуги, с крупными каплями пота на лбу и вмиг
запавших щеках, когда он, выставив перед собою растопыренные
пальцы, повелел раскатистым, властным голосом выйти Елеазару из
склепа.
Рыскающий взгляд Иуды остановился за спиной Елеазара.
Там, зажатый между назареями, стиснутый орущими зеваками,
пошатываясь от напора, толчков, тычков, шел Равви: вялый,
изможденный, безразличный ко всему, так и не восстановивший
потраченную утром жизненную силу свою. Выглядел Равви особенно,
даже пугающе бледным. Из-за того, возможно, что на голове его
был нависший над усталыми глазами, белый, а не синий в желтую
полоску, как обычно, судхар, стянутый через лоб шнуром-агалом
зеленого цвета.
У Иуды защемило сердце, и он посожалел мимолетно, что не остался
с Равви, когда его, ослабевшего, почти без чувств обвисающего на
руках то смеющихся, то плачущих Марфы и Марии, повели от
кладбища вслед за ничего не соображающим, тупо улыбающимся
братом их, которого бережно поддерживал ошалевший от счастья
Прокаженный Симон. Хотелось, очень хотелось побыть хоть недолго
с Равви: поддержать, взбодрить его. Да жаль, нельзя было терять
время: чудо чудом, а дело делом. Надо было побыстрей
возвращаться в Иерушалаим, чтобы собрать сикариев, кананитов в
Храм, договориться с Варравой - пусть приведет туда и гаэлов
своих...
Все сделано, как задумывал; все предусмотрено. Но, глядя сейчас
на вялого Равви, понял Иуда - и от этого еще ныло сердце, - что
тот сегодня не боец, нет у него столь нужной сейчас решимости,
какая была вчера вечером в Гефсиманском саду.
Сдержав вздох, Иуда быстро огляделся: на месте ли люди Варравы?
Молодцы, стоят там, где велено: около гуртов овец, около волов,
около столов менял, около лавок торговцев.
Перехватив пытающий взгляд Варравы - скоро ли? не пора ли? -
отрицательно покачал головой: нет, нет, подожди еще немного.
А густая и вязкая, горластая процессия уже начала расползаться
по Двору язычников, просачиваясь между паломников, заполняя
свободное пространство и уплотняя толпу. Сквозь поредевшее
окружение Елеазара Иуда ящерицей проскользнул к Равви. Здоровяки
Симон Кифа и Иаков Заведеев, как и уговорились с ними заранее,
сразу же подхватили Равви и взметнули его на свои плечи, а Иуда
с Кананитом бросились в толпу перед ними, плечами, кулаками
освобождая проход, сшибая с ног нерасторопных, свирепо,
надрывно, так что вздулись жилы на шее и чуть не полопались
глаза, вопя:
- Прочь с пути! Дорогу сыну Давидову! Дорогу царю Иудейскому!
И началось! Сикарии с дикими криками, визгами ворвались в овечьи
и бычьи стада, закрутились, заизвивались, тыча кинжалами
животных: те заметались, сокрушая и сминая стоящих рядом людей;
кананиты ястребами налетели на торговцев, принялись обрушивать
лавки и лавчонки, опрокидывать столы менял, яростно ломать
клетки с мечущимися в них голубями и горлицами: трубный рев
волов, отчаянное блеяние коз, овец, баранов, беспорядочный топот
животных, слитное хлопанье крыльев голубиных стай, треск стоек и
прилавков, истошные стенанья ростовщиков, кинувшихся подбирать,
рискуя быть раздавленными, посыпавшиеся с дробным звоном монеты,
стоны и крики покалеченных, бросившихся на пол, чтобы тоже
завладеть монетами, - гвалт, писк, плач, гам, Армагеддон!
Четверка - двое с Равви на плечах, двое, прокладывая им дорогу,
- взлетели по ступеням к преддверию Двора народа.
Иаков и Симон Кифа бережно опустили растерянного, изумленно
взирающего на происходящее Равви и отступили назад, чтобы он
оказался на виду. Иуда, выгнувшись из-за его спины, зашептал ему
на ухо:
- Видишь гнев народа против торгашей, против корыстных
священников? Встань во главе этих людей, будь их вождем, и они
ринутся за тобой, куда и на кого укажешь! Объяви, яви себя,
пора!
Равви через плечо мельком, с прищуром глянул на него, и Иуду от
радости обдало жаром - показалось, что Равви обдумывает его
слова.
Он коротко и нетерпеливо махнул рукой, подзывая Варраву,
который, со свистом рассекая воздух бичом, гогоча, волчком
вертелся среди мечущихся, обезумевших волов. Заметив призывный
жест Иуды, рванулся ко Двору народа, продолжая нахлестывать все,
что попадалось: отскакивающих, приседающих, сжимающихся от
ударов людей, взбрыкивающих, шарахающихся животных. Два холеных,
с переливающимися буграми мышц быка, спасаясь от него, даже
взбежали по широким ступеням чуть ли не к Равви и, запаленно
дыша, остановились, едва не задевая его
взлетающими-опускающимися рогами.
Варрава с возбужденным, раскрасневшимся лицом, с прилипшими ко
лбу потными волосами, с всклокоченной бородой, взметнулся по
ступеням вслед за быками и, вперившись в Равви шалыми, точно у
пьяного, глазами, подбоченился.
- Н-ну, чудотворец, - выдохнул горячечно. - Мы свою работу
выполнили. Дело за тобой!
Холодно глядя на него, Равви процедил сквозь зубы:
- Чему радуешься?.. Во что превратили вы Дом молитвы? В вертеп
разбойников?
Варрава пораженно заморгал.
- Мы?! Мы превратили его в вертеп?! - Глянул недоуменно на Иуду.
- И это тот самый, о котором ты рассказывал? Ради него заставил
меня открыться, показаться властям? Про него говорил, что за ним
все пойдут? - Поизучал Равви сузившимися глазами. - Если мы
разбойники, тогда кто же те, испохабившие, загадившие здесь все?
- поинтересовался насмешливо. - А может, ты с ними заодно,
сладкопевец?.. Куда?! Пошли прочь! - заорал на быков, которые,
успокоившись, потянулись слюнявыми губами к Равви, намереваясь
пожевать подол его хитона. - Выгони отсюда хотя бы скот,
миролюбец! - Презрительно смерив Равви взглядом, сунул ему в
руки тяжелый, толстый бич. - Покажи, что действительно хочешь
очистить Храм!
Равви, отступив на шаг от старательно тянущихся к нему быков,
неуверенно махнул в их сторону бичом. Быки испуганно
отшатнулись.
- Смелей! Не укусят! - со смехом подбодрил Варрава.
- Равви, что с тобой? - простонал Иуда. - Не узнаю тебя! Каким
решительным был ты три года назад, каким яростным, полным
праведного негодования! Ведь сейчас то же самое, ничего не
изменилось! Что же ты, что с тобой, а?
Все так же сквозь зубы Равви желчно согласился, что да, дескать,
ты прав: ничего не изменилось... и не изменится - изгонишь
одних, придут другие, а значит, насилие, такая борьба со злом не
имеет смысла.
Варрава скривился как от боли, посмотрел возмущенно на Иуду.
Тот, зло зашипев что-то, вырвал у Равви бич и принялся зло, с
силой хлестать крест-накрест быков, взбешенно приговаривая:
- Борьба не имеет смысла! А что имеет? Притчи? Байки? сказочки
разные?.. Вот вам! Вот так мы поступаем с врагами, с теми, кто
не с нами!
На лоснящихся шкурах животных вздувались и лопались багровые
полосы. Быки, оскальзываясь на мраморе, шарахнулись назад, но
упругий бич ромейцев, называемый ими "хоррибле флагеллум" -
страшный бич, с вплетенными в него свинчатками и крючьями,
доставал, вырывая клочья мяса.
1 2 3 4 5 6