Тем временем Дюма, вооружившись огромным поварским ножом, принялся свежевать гигантского зверя. Но представления кока о том, как проводить эту ответственную операцию отнюдь не совпадали с представлениями человека, всю жизнь прожившего среди льдов.
Ужиук начал горячо протестовать и просто-таки выхватил нож из рук своего спасителя. С удивительной ловкостью и неслыханной быстротой этот маленький, ослабевший от голода человек, постоянно двигаясь и не переставая болтать, надрезал по краям медвежью шкуру и содрал ее так ловко, что животное в одно мгновение лишилось своей великолепной шубы.
Теперь пришла очередь самой добычи. Тут произошли вещи еще более удивительные. Ужиуку хватило одного удара, чтобы вскрыть медвежье брюхо. Из зияющей полости появилась целая груда еще дымящихся внутренностей. Недолго думая, эскимос схватил печень и выбросил ее за борт, к великому негодованию повара.
— Оставьте его, — вмешался доктор. — Он совершенно прав, так как медвежья печень имеет отвратительный запах. Если ее неправильно приготовить, можно даже отравиться. Я, кстати, хочу воспользоваться этим случаем, чтобы порекомендовать вам воздержаться также и от печени тюленя.
Медвежьи внутренности были совершенно чистыми. Это служило доказательством того, что животное долго постилось. Сей факт почему-то очень обрадовал гренландца. Не теряя времени он вытащил еще теплый кишечник, запихал его в рот и быстро проглотил, сопровождая названную процедуру непередаваемыми движениями головы и шеи. С полным ртом и набитыми щеками он напоминал обезьяну, только что обчистившую фруктовый сад. Пыхтя от прилагаемых усилий, Ужиук вторым ударом отсек еще один кусок кишки и принялся небольшими порциями пропихивать его себе в глотку. Наконец, после сильного глотательного движения, последняя порция исчезла в бездонной глубине полярного желудка.
Спустя несколько минут вождь опять принялся за еду, положив в рот такой кусок требухи, который пришелся бы не по зубам даже оголодавшему псу. Уже посинев от огромного количества проглоченной пищи, эскимос продолжал в том же духе. Да так лихо, что вся требуха, включая желудок, исчезла в его бездонном брюхе. Не меньше десяти килограммов!
Со счастливой улыбкой на губах гренландец похлопывал себя по животу с уморительным выражением бесконечного блаженства. Потом, вдруг спохватившись, как бы сказал себе: «Но ведь еще есть место, куда вполне может уместиться десерт».
На уровне почек позвоночник медведя покрыт толстым слоем желтого жира, который и привлек внимание проглота.
— Ну, приступим!
Остались последние, лучшие куски, дарящие минуты дивного удовольствия истинным гурманам.
Итак, Большой Тюлень зачерпнул полную пригоршню еще не успевшего остыть жира и, усиленно помогая себе руками, затолкал ее в рот, всю до последней капли.
Матросы — свидетели этого пиршества, которое заставило бы содрогнуться самого Гаргантюа note 51 — великого любителя требухи, — были буквально ошеломлены. Лишь китобои, уже давно знакомые с удивительными возможностями гренландских желудков, остались невозмутимы.
Плюмован и Дюма не верили своим глазам. Повар, наблюдая за этим лукулловым пиром note 52, который длился, правда, не более пяти минут, перешел от удивления к изумлению и наконец просто остолбенел.
Слышно было, как он бормотал: «Это не человек, это колодец бездонный, пропасть, просто прорва какая-то. Я знаю только одного обжору, способного проглотить такое количество пищи, — это моя печь». Потом, обратившись к эскимосу, вытиравшему руками лоснящееся от жира лицо, сказал:
— Послушайте-ка, господин Унтель, я хотел бы забрать вас с собой после экспедиции. Мы пойдем в один из тех ресторанчиков, где за тридцать два су можно вволю поесть. Держу пари, вы будете иметь успех, а хозяин окажется просто ошарашенным.
Достойнейший Ужиук, как будто поняв и оценив предложение провансальца, улыбнулся и, согласно кивнув головой, протянул ему свою измазанную жиром лапу. Затем, заприметив свободное местечко, улегся между скатанными тросами, закрыл глаза и принялся храпеть.
Тем временем «Галлия», держа курс на северо-запад, вышла из залива Мелвилла.
Море еще не освободилось ото льда, но дрейфующие ледяные глыбы уже не были спаяны между собой. Немного выше начался ледоход. Издалека показались огромные айсберги. Их некогда острые вершины слегка притупились, подтаяв под действием незаходящего солнца. Айсберги уже не были такими угрюмыми, как в прежние холодные дни, они напоминали выпуклые, совсем неопасные с виду холмы. Чувствовалось, что они размягчаются, теряя угловатые резкие очертания. Даже сюда проник свежий аромат весны, парящей над арктической пустыней. О подножия дрейфующих льдов, напоминающих сверкающие драгоценные камни, с шумом разбивались бирюзовые волны, пенясь и курчавясь белыми барашками. На фоне ярко-лазурного неба странно, почти не подчиняясь законам перспективы, выделялись огромные голубоватые глыбы. Настоящая бело-голубая симфония, которая, правда, привела бы в отчаяние многих художников и заставила бы возмущаться нашу публику, привыкшую к совсем другим пейзажам. Ничего, где бы мог отдохнуть или рассеяться взгляд, везде — гнетущая, утомляющая монотонность, не лишенная, однако, своеобразного очарования. Эта живая картина постоянно двигалась, меняясь каждую минуту, как будто ее заново составляли из одних и тех же элементов, и при этом всегда оставалась похожей на себя саму. Время от времени сей странный зыбкий пейзаж, переливающийся перламутровым блеском на фоне сапфирового неба, несколько оживлялся. Вот, внезапно захваченная водоворотом, опрокинулась целая ледяная гора, затем вновь всплыла и стала продолжать свое неизменное медлительное движение. Иногда от айсберга откалывался ледяной пласт и с едва различимым легким плеском падал в воду.
Любуясь скользящими по небесной лазури пушистыми белыми облаками
—детьми густых северных туманов, невольно переводишь взгляд на голубые волны, усыпанные сверкающими как драгоценные камни льдинами, и спрашиваешь себя -реальна ли эта картина или все, что вокруг — лишь игра воображения.
Появились тюлени с добродушными физиономиями. Они резвились подобно ныряльщикам, впервые попавшим на морские просторы. Птицы, покинувшие зимние квартиры на юге, отдыхали, сидя на ледяных, вершинах, и внезапно взлетали, испуганные прерывистым кашлем корабельного двигателя. Утки, гуси, гаги собирались в огромные стаи. Откуда ни возьмись появлялась шумная стайка дроздов и ткачиков. Ткачики уже поменяли свое зимнее серое оперение на сверкающий летний наряд.
Восьмого июня «Галлия» наконец достигла мыса Йорка note 53.
Семьдесят пятая параллель была пройдена, и начались северные воды, занимавшие пространство от мыса Йорка до пролива Смита.
«Еще три дня — и Александров мыс», — думал преисполненный самых радужных надежд капитан.
Но человек предполагает, а Бог располагает.
Все чаще стали встречаться плавучие льдины. Похолодало. Южный ветер сменился северным, атмосферное давление неуклонно росло. Тогда де Амбрие приказал взять курс на острова Карри, рассчитывая найти там свободное ото льдов море. Он намеревался направиться к Сабинскому мысу, пересечь пролив Хейса note 54 возле островов Генри и Баша, укрыться за горами Виктории и Альберта и дождаться настоящей оттепели.
Меж тем ветер крепчал. Небо заволокли тучи, повалил снег. Курс, взятый на острова Карри, надо было менять. Вдали показался мыс Парри: под семьдесят седьмым градусом. После двадцатичасовой борьбы с бушующим морем корабль обогнул мыс и вышел в Мурчисонов пролив, свободный ото льда. Затем, пройдя между островами Герберт и Норсемберленд, повернул к фиорду Петергавику и поплыл вдоль берега до мыса Санмареца, покуда не утих шторм.
Двенадцатого июня, миновав остров Сутерланд, судно достигло наконец Александрова мыса и, после самоотверженной борьбы со многими препятствиями, вошло в фиорд Порт-Фульк, служивший вполне надежной стоянкой.
Поставив судно на якоря, капитан позволил матросам сойти на берег и высадить собак. Почуяв свободу, псы залились веселым лаем и принялись прыгать. Экипаж отправился осматривать берег.
Сначала нашли следы первой зимовки «Поляриса» и обломки шхуны доктора Хейса, носившей название «Соединенные Штаты». Здесь были всевозможные тряпки, лохмотья, ледорубы, консервные банки, бутылки, рыболовные снасти, страницы книг и тому подобное.
Поднявшись немного дальше, на левом берегу фиорда, все еще покрытого льдом, обнаружили три иглу, то есть эскимосские хижины. Это были жалкие берлоги, сделанные из снежных блоков.
Многие исследователи считали, что в этих пустынных местах обитали лишь представители арктической фауны, но оказалось, что иногда сюда забредали кочевые племена. Среди многовековых льдов встречались остатки последних стоянок, развороченных бурей, возраст которых невозможно было определить даже приблизительно. Факт, чрезвычайно интересный для антропологов. Здесь было огромное количество костей северных оленей, моржей, мускусных быков, тюленей, лис, медведей, полярных зайцев и буквально тысячи птичьих скелетов, среди которых встречалось особенно много чаек. Это говорило о богатстве фауны той эпохи. Все черепа были разбиты, кости сломаны — очевидно, для того, чтобы извлекать костный мозг, как это делали наши доисторические предки.
Доктор отложил в сторону несколько экземпляров. Затем, подойдя к небольшой долине, хорошо защищенной от южных ветров, радостно вскрикнул. На крик прибежали несколько матросов.
Представьте себе чудесный крошечный лес, миниатюру из ив и карликовых берез, которые могли бы уместиться в коробке ботаника. Стволы толщиной с карандаш, ветки напоминали прутья от веника, а веточки поменьше были не толще волоса, и все это оказалось покрыто крошечными почками, согретыми теплыми ласковыми лучами июньского солнца и уже начавшими распускаться. Несчастные чахлые деревца. Как только они умудрялись выжить на этой промерзшей, твердой как железо земле!
Вокруг этого подобия леса расстилались изумрудно-зеленые мхи и в изобилии росли северные цветы. Были здесь маки с розовыми лепестками, лапчатка, голубые, красные и желтые камнеломки — настоящий цветник, из которого доктор с великой осторожностью позаимствовал несколько образцов.
Тем временем капитан, чтобы дать разминку собакам и проверить, как правят ими матросы-погонщики, приказал запрячь четвероногих в сани. Плюмован, или, как его в шутку окрестили, собачий капитан, был уверен в себе. Псы привыкли к нему, и слушались — по крайней мере все это время.
— Ну-ка, приятель, покажи, на что ты способен, — как всегда добродушно обратился к нему капитан. — Выбери самых лучших собак, и пусть пробегутся по этому гладкому и ровному льду.
Запрягая животных, Артур прикармливал их кусочками медвежатины и успешно справился с этим делом.
Но когда новоявленный погонщик сел в сани и щелкнул хлыстом, как это делали эскимосы в Юлианехобе, собаки бросились в разные стороны.
— Стойте, окаянные! Стойте! — закричал парижанин под дружный смех зрителей.
Но «окаянные» не слушались, не помог даже хлыст.
Однако Плюмован не сдавался и пошел на хитрость. Достал из кармана кусок медвежатины, размахнулся и бросил. Собаки кинулись за мясом, но оно досталось только одной. Тогда вся свора обернулась к погонщику и села на задние лапы, выпрашивая подачку. Смех перешел в гомерический note 55 хохот.
Неудачливого возницу выручил кок. Он подбежал к упряжке с наколотым на палку куском трески, вскочил в сани и выставил палку вперед. Собаки кинулись бежать, надеясь схватить лакомый кусок, но он уходил от них.
— Ловко придумано! — радостно вскричал Плюмован. — Слушай, Дюма, давай ездить на собаках вместе… А потом я поучусь у Ужиука, как управляться с хлыстом.
— Что ж, со всем удовольствием, — ответил кок. — Э, что это? .. Что с ними сделалось? ..
Псы вдруг навострили уши, повели носами и опрометью помчались к кораблю.
Плюмован изо всех сил вцепился в сани, чтобы не вылететь на ходу.
Дюма обернулся и вскрикнул…
Он увидел медведя. Тот тащился, припадая на одну лапу, то и дело падал, с большим трудом поднимался, но продолжал двигаться.
— Медведь! — вскричал кок. — Сколько же их здесь, черт возьми? .. Да он хромает, бедняжка! ..
— Хромает не хромает, а я не желаю с ним иметь дела, — отозвался Плюмован. — Эй, собачки, вперед… Быстрее, быстрее!
Но собаки и так неслись во весь дух, страх их объединил, и через две минуты упряжка достигла стоянки. Матросы уже приготовились к встрече непрошеного гостя.
ГЛАВА 8

Давнишняя рана. — Выстрел из маузера. — Немецкие буквы. — Поспешный отъезд. — Канал Кеннеди. — На Форт. — Конгере флаг!
Медведь был тощий, оголодавший, видно, даже зубами щелкал, но капитан все же распорядился увести людей и собак на корабль. Выпущенная доктором пуля размозжила зверю голову. Это произошло за каких-то десять минут, и тотчас все снова поспешили на берег поглазеть на убитого медведя.
Поражала его необычайная худоба, буквально кожа да кости.
— Посмотрите, любезный, что это такое? — обратился доктор к капитану.
На правом бедре у зверя виднелась припухлость с круглым отверстием посередине.
— Огнестрельная рана, что же еще! — отвечал врач.
— Свежая?
— Примерно недельной давности.
— Пуля вышла?
— Думаю, нет.
— Вы можете ее извлечь?
— Ничего нет проще.
Доктор взял у матроса кортик и ловко вытащил из раны небольшую продолговатую пулю.
Капитан изменился в лице и сказал:
— Это я и хотел знать.
Заинтригованный, доктор тем не менее не стал ни о чем расспрашивать капитана и принялся препарировать медведя.
Разрезая шкуру, мускулы и хрящи, он пустился в рассуждения:
— Да, глядя на феноменальную худобу этого арктического пирата, я почти готов его пожалеть. Бедняга, видно, долго постился. Но, пожалуй, от излишней жалости лучше воздержаться. Ведь этот бандит не уступит в свирепости ни льву, ни тигру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26