— Что же тут дурного, голубчик… О, вон еще льдина, и еще… и еще… Неужели начался ледоход? Ведь сегодня только пятнадцатое мая…
— Извините, господин доктор…— было парижанин.
— Вы хотели что-то спросить?
— Когда кругом лед — это и в самом деле красиво?
— Прекрасно! .. Великолепно! .. Вообразите: горы, холмы, пропасти, арки, башни, колокольни, нагромождение льдин разнообразнейших форм. Море света и блеска!
— И скоро мы это увидим, позвольте узнать?
— Разумеется, скоро. Через сутки подойдем к мысу Фарвель, южной оконечности Гренландии на шестидесятом градусе северной широты.
— Поразительно! — продолжал матрос, ободренный дружеским расположением доктора. — А я думал, здесь лед такой, как у нас на пруду.
При этих словах бывалый полярник так расхохотался, что обернулись вахтенные матросы. Плюмован покраснел; подумав, что сказал глупость. А доктор, продолжая смеяться, воскликнул:
— Так вот, оказывается, какое у вас представление о полюсе! Вы и не знаете, до чего громадные бывают ледники! Они тянутся на сотни километров, лежат выше уровня моря на пятьсот — шестьсот метров и настолько же уходят в глубину.
— Черт побери! — вскричал парижанин.
— Под действием бледного гренландского солнца, а особенно волн, от ледников откалываются глыбы разной величины и плавают, пока не растают. Впрочем, вы сами это увидите, когда перейдем Полярный круг… И не только это!
— Простите, господин доктор! Вы так любезны, позвольте задать еще вопрос.
— Сколько угодно.
— Со дня отплытия мы только и слышим об этом проклятом полюсе, но никто не может объяснить, что это такое.
— Все очень просто. Полюс — слово греческое, обозначает оконечность оси, вокруг которой вращается в течение суток земная сфера.
— Невероятно! А я думал, это такой край, где волчий голод, где никто не живет и куда еще не ступала нога человека… А оказывается… ось… сфера…
— Возьмите, к примеру, какой-нибудь шар, хоть апельсин, воткните в него спицу и вращайте. Спица — это и будет ось, а место, где она проткнула апельсин, — полюс. Только у Земли ось воображаемая.
— Так ведь полюс не один, их два.
— Ну да! Северный и Южный. Поняли?
— Почти. А что такое Полярный круг, который так жаждет увидеть мой товарищ Констан Гиньяр, большой охотник до монет в сто су?
— Это параллель, проведенная на расстоянии двадцати трех градусов двадцати семи минут и пятидесяти семи секунд от Северного полюса, называется она Северным полярным кругом. Аналогично определяется Южный полярный круг.
— Значит, мы теперь около двадцати трех с половиной градусов от знаменитого полюса?
— Что же касается экватора…
— Это линия, где крестят… Как же, помню, когда я плавал в первый раз в Рио, меня там окатили водой.
— Линия, линия! А какая линия? Ну-ка, скажите!
— Это, как бы лучше выразиться, такая вещь… которая…
— Это тоже воображаемый круг, он опоясывает Землю и перпендикулярен оси.
— А, понимаю, усек наконец. Если разрезать апельсин пополам на равном расстоянии от полюсов, так чтобы спица и основание образовывали прямой угол.
— Совершенно верно. А вы неплохо соображаете. Итак, полюс — это девяностый градус, именно туда нам и надо.
— Не будь я Артур Фарен, по прозванию Плюмован, если мы не достигнем цели.
Вокруг беседовавших стали собираться вахтенные матросы, внимательно прислушиваясь к разговору и стараясь понять, в чем дело. Вопросов не задавали, надеясь, что товарищ им все объяснит.
Все благодарили доктора, когда он ушел поболтать с дежурным офицером. Только Констан Гиньяр остался недоволен. «Что за воображаемые точки и оси? Где их искать? Вот будь на них метка — тогда дело другое», — думал нормандец, любивший определенность.
Снова вышел на палубу капитан, приказал сбавить ход — льдины попадались все чаще и чаще — и держать наготове электрический фонарь, совершенно необходимый ночью. Через сутки или несколько позже он рассчитывал пристать к датскому поселку Юлианехобу note 37 в Гренландии и сделать его первой станцией экспедиции.
Две недели шла «Галлия» под парусами, делая по восьми узлов note 38. О немце Прегеле не было ни слуху ни духу. Он словно в воду канул. Перед отплытием де Амбрие тщетно просматривал списки кораблей, вышедших из всех портов Европы, — ни имени Прегеля. ни судна, направлявшегося на далекий Север, он не нашел.
Можно было надеяться, что «Галлия» первая пересечет Полярный круг, ведь Юлианехоб от него находится на расстоянии всего пяти градусов сорока минут к югу.
По мере приближения к Юлианехобу льдин становилось все больше и больше. Ночью включили прожектор. В его ярком свете ледяные горы казались сказочными. «Галлия» теперь шла под парами. К шести утра рассвело, но из-за густого тумана ничего не было видно.
Вдруг туман разом исчез и показался берег. Громкое «ура» сотрясло палубу и пронеслось над морем.
Юлианехоб лежал на берегу небольшой бухты, скрытой от ветра, подойти к нему можно было по естественному каналу, но для этого требовался лоцман. Скоро он подплыл к «Галлии» на лодке.
Это был чистокровный эскимос или, как говорили здесь, «гренландец» с весьма примечательной внешностью. Пожалуй, ни один европеец не рискнул бы назвать его красавцем. Его маленькие косые глазки напоминали косточки от груш, нос был таким коротким, что обладатель сего рудиментного органа с трудом мог отыскать его, чтоб высморкаться, но зато щеки, очень похожие на полные луны, были огромны, Добавьте к этому рот, больше напоминающий пасть, и длинную темную гриву с волосами, жесткими как тюленьи усы, небольшой намек на бороду метелкой, и вы получите портрет, весьма похожий на господина Ханса Идалико, одного из самых известных лоцманов побережья. От меховой одежды, облегающей его коренастый торс, исходил резкий запах морской выдры. Встряхнувшись, как мокрый спаниель, ничуть не смущаясь, он запросто протянул руку капитану, которого сразу отличил среди остальных членов экипажа по величественной, гордой осанке. Затем, с легкостью выпив кварту рома, как будто это было простое молоко, и почувствовав себя совсем как дома, устроился возле рулевого.
Надо отдать гренландцу должное, он прекрасно знал свое дело, и «Галлия», пожалуй, не смогла бы найти лучшего проводника, чтобы проплыть по извилистому каналу в устье замерзшего фьорда. Благодаря точности сведений. которыми обладал эскимос, после двух часов маневрирования шхуна наконец смогла стать на якорь в маленькой бухте, великолепно защищенной от ветров, постоянно дующих и с суши и с моря.
— Юлианехоб, — сказал гренландец, с гордостью указывая на берег.
Внезапно перед глазами изумленных матросов открылись пятнадцать убогих хижин, маленькая церквушка и мачта с развевающимся на ней флагом. Это и был легендарный Юлианехоб — главный город датских поселений.
ГЛАВА 4

Ложная оттепель. — Гренландская обувь. — Собачьи бега. — Падение. -Гренландский кнут. — Шесть лье в час. — Как режут уши. — Хозяин на борту. -Капитан собак. — Все лед да лед. — Веселость неистощима. — Ледяной лоцман. -Пан-Флай. — Центральный ледник и полярное море. — Арктический пролив. — Тревога.
Недалеко от континента, метко названного Землей Отчаяния, мороз стал слабеть. За два дня температура с двадцати четырех градусов ниже нуля поднялась до четырех, потом опустилась до семи и так и держалась. Когда же «Галлия» вошла в гавань Юлианехоба, температура резко повысилась до плюс двенадцати градусов, как это часто случается в южной части Гренландии.
Льдины таяли буквально на глазах, но китоловы считали, что еще не кончились холода. И действительно, на третьи сутки ртутный столбик термометра внезапно опустился до минус десяти градусов, и повалил снег такой, какого жители умеренного пояса никогда не видели. Канал быстро покрылся толстым слоем льда.
Пришлось задержаться в Юлианехобе; утешались тем, что похолодание не застало экспедицию в открытом море и не помешало войти в порт. Здесь, по крайней мере, корабль был защищен от льдов и ветра, особенно сильного в конце арктической зимы. К тому же за несколько дней, проведенных у гостеприимных эскимосов, де Амбрие успел закупить упряжных собак и теплую обувь. Жители Гренландии носили прекрасные сапоги, совершено непромокаемые. Они пришлись весьма кстати, поскольку приобретенные во Франции могли оказаться в полярных условиях очень непрочными.
Гренландские сапоги — чудо мастерства, удобные и очень изящные. Они сшиты из тюленьей кожи, нитками служат тюленьи жилы, приобретающие при обработке необыкновенную гибкость. Готовые сапоги выставляют попеременно то на солнце, то на мороз, отчего они становятся совершенно белыми и их можно выкрасить в любой цвет.
Такие сапоги де Амбрие и заказал для всего экипажа. Сапожницы тотчас принялись за работу, а их мужья занялись доставкой упряжных собак, наперебой расхваливая выносливость и силу псов.
Жителей в Юлианехобе всего сто пятьдесят, зато собак чуть не тысяча. У де Амбрие глаза разбегались, он не знал, каких выбирать.
Собаки были небольшие, но мускулистые и очень красивые. Уши торчком, морда острая, как у шакала. Пушистые, загнутые калачом хвосты, длинная шерсть, защищавшая от полярного холода.
Чтобы позабавить свой экипаж, а также посмотреть собак в деле, капитан решил устроить собачьи бега, к великой радости гренландцев, в душе настоящих спортсменов. Поле для состязания приготовила сама природа, и шесть саней, -в каждых упряжка из двенадцати собак, — вытянулись в ряд. Собаки нетерпеливо скулили в ожидании сигнала. Поглядеть на состязание собрались мужчины, женщины, дети. На снегу красиво выделялись их разноцветные сапоги. Пришли даже сапожницы, оставив на время работу.
Капитан и доктор, закутанные, как настоящие гренландцы, сели в сани Ганса Игаллико — не только хорошего лоцмана, но и отменного погонщика собак. В остальных санях разместились по два матроса, утонувших в мехах и нещадно дымивших трубками.
«Колонибастирере» note 39 Юлианехоба, исполнявший обязанности стартера, держал наготове хлыст. Собаки напряженно ждали сигнала.
— Вы готовы, капитан? — спросил он.
— Готов! — ответил де Амбрие, подавшись вперед в ожидании толчка.
Щелкнул хлыст, и в следующее мгновение толпа разразилась хохотом. Четыре матроса, не удержавшись, вылетели из саней и растянулись на снегу, забавно раскинув руки и ноги и крепко выругавшись, каждый, разумеется, на своем наречии.
— Это фальстарт note 40, — смеясь сказал доктор. — Ну что, ребята, живы?
— Четыре трубки разбили, — проворчал Плюмован.
— Это не по моей специальности, — заявил доктор. — Полезайте обратно, да смотрите опять не свалитесь! ..
Моряки сели, вновь щелкнул кнут, и упряжки понеслись, скрывшись в облаках снежной пыли…
Вслед раздались громкие, радостные крики.
— Эх, черт возьми! Просто здорово!
Потрясающее чувство — мчаться со скоростью двадцати пяти километров в час, мягко скользя по снежной равнине. Кругом белый пушистый снег, ну прямо пуховая перина! Из-под лап бешено несущихся псов вырывается искрящийся снежный вихрь, и седокам, ослепленным мельчайшей снежной пылью, не хватает дыхания. Ну и ну! Все закрывают рты, часто моргают, стараются дышать носом, защищая его толстой меховой перчаткой.
Иногда собака делает неверный шаг, спотыкается, замедляя движение упряжки.
Вы думаете, погонщик растеряется от такой мелочи? Ничуть не бывало! Щелк! Раздается сильный удар хлыстом — и неловкий пес, скуля и воя, неизвестно как обретя равновесие, вновь бежит наравне с остальными. Да, хлыст, именно хлыст используется в столь нелегком деле. Он наверняка бы не понравился членам общества защиты животных, но без него нет повиновения, дисциплины и, можно даже сказать, нет упряжки.
Как, в самом деле, можно поддерживать порядок в этой довольно многочисленной своре, состоящей из собак с таким разным темпераментом! Одни — ленивы, своенравны и непослушны, другие — быстры, умны и смелы, и все вместе страстно любят охоту.
Не имея хлыста, погонщик мог бы легко оказаться во власти собачьих фантазий, вздумай его питомцы поохотиться на лисицу или полярного зайца, ведь у них нет ни удил, ни поводьев, упряжка снабжена лишь простыми ременными лямками.
Эскимосский хлыст — этот двоюродный брат московского кнута, прекрасно отвечает как своему назначению, так и расхожей истине: чем немилосердней средство принуждения, тем оно эффективнее.
Длина его, наводящего такой страх на собак, должна на полтора метра превышать длину постромков, какой бы ни была общая длина упряжки, но рукоятку оставляют неизменной, ограничивая семьюдесятью сантиметрами.
Хлыст делается из тонкой полоски недубленой тюленьей кожи, которая заканчивается прядью высохших сухожилий, с помощью которой умелой рукой точно направляется удар в нужное место.
Непослушного пса сначала призывают к порядку окриком.
Погонщик выкрикивает кличку нарушителя и громко щелкает хлыстом. Если провинность повторяется, он бьет собаку по бокам, вырывая при этом клок шерсти. Наконец, в случае намеренного упрямства, ловким ударом хозяин, не колеблясь, может содрать с обнаглевшего пса кусок кожи.
И вот, спустя пять минут после начала гонок, эскимос, недовольный одной из собак, наглядно продемонстрировал капитану действие разящего хлыста,
Пес, находившийся в середине упряжки, уже второй раз нарушал дисциплину.
— Аш! Аш! — гневно закричал погонщик и добавил на ломаном английском: — Проклятая животина мешает бежать другим. Погодите-ка немного, капитан. Вот я ей покажу! Останется с рваным ухом — будет хороший урок.
И, дождавшись новой ошибки нерадивого четвероногого, он взмахнул своим ужасным оружием, и быстрым, великолепно рассчитанным движением заставил конец хлыста закрутиться вокруг уха преступника и отрезать его как бритвой.
Получив суровый урок на будущее пес завыл от боли, и этот вой тут же подхватила вся свора.
…Пробежав нужное расстояние, упряжки повернули обратно и скоро остановились перед стартером в том же порядке, как и при отправлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26