Ярко светило полуденное солнце. Воздух немного прогрелся. Они остановились, давая отдохнуть лошадям, покормить и перепеленать малыша, а заодно и самим перекусить тем, что дала в дорогу жена смотрителя.
— Вопрос в том, — заговорил Адам, внимательно оглядываясь вокруг, — где мы сейчас — впереди или позади них.
— Позади, — уверенно ответил Борис. Увидев недоуменно вскинутую бровь, он добавил: — Им приказано ехать без остановки день и ночь и при первой возможности менять лошадей. Карету сопровождают четверо. Пятый — кучер.
— Ты выудил эти ценные сведения у Дмитриевских мужиков?
Борис кивнул и больше ничего не сказал. Он не стал сообщать графу, что Софья Алексеевна едет связанной и сопровождающие имеют жесткое указание держать ее в таком состоянии до самого конца. Дмитриевским слугам также приказано доставить ее в монастырь живой, при этом здоровье ее не имеет значения.
— В таком случае надо двигаться. В ближайшей деревне сменим лошадей.
Во второй половине дня им удалось поменять своих измотанных коней на две по виду жалкие клячи, хотя и свежие. Крестьянин, который радостно согласился на этот обмен, сообщил, что карета в сопровождении четырех всадников проехала примерно три часа назад. Щедрая оплата обеспечивала хороший уход за конями, которых они собирались забрать на обратном пути, а также запасы молока для Сашеньки в изобилии, хлеба, сыра и пива — для себя.
В полной уверенности, что до Софьи уже рукой подать, Адам постарался отогнать вновь появившиеся тревожные мысли, заставил себя поесть, терпеливо покормить и перепеленать малыша. Он уже понял, что спешка в последнем случае грозит новым плачем и беспокойным поведением; Борис сказал, что ребенка мучают газы.
Но, снова ринувшись в погоню, Адам уже не мог скрыть своего возбуждения. Волнуясь не меньше его, Борис тем не менее удерживался от замечаний. Постепенно небо начали затягивать кучевые облака. Они уже закрыли солнце. Стало пасмурно. Упали первые крупные капли дождя. Адам поплотнее запахнул накидку, укрывая младенца. В это время за очередным поворотом дороги они увидели несущуюся во весь опор карету и четырех всадников, скачущих по обеим сторонам.
Адам испустил глубокий вздох облегчения.
— Не присоединиться ли нам к попутчикам, Борис?
— Не сомневаюсь, они будут рады нашему обществу, — откликнулся мужик. — Впрочем, ребенка лучше где-нибудь оставить.
Адам окинул взглядом обочины.
— Если Моисея младенцем прятали в зарослях тростника, то почему бы и Сашеньке не найти временное убежище под ежевичным кустом?
Остановив лошадь, он спешился, отнес хорошо укутанного от дождя и холода спящего малыша в заросли куманики и бережно положил там.
— Ну что ж, пора браться за дело, — проговорил он, вскакивая обратно в седло. Он боялся думать, что его ждет в закрытой карете. За ту бесконечно долгую ночь, что Дмитриев провел в Берхольском, он мог сделать с ней все, что угодно.
— Как вы намереваетесь осуществить это, граф?
— Думаю, сначала мы просто догоним их. Обменяемся парой любезностей. Они не ждут погони, верно? Я бы хотел по возможности избежать нового кровопролития.
Борис согласно кивнул. Вскоре они поравнялись с каретой; всадники односложно ответили на приветствия. В ответ на доброжелательное любопытство о месте их назначения последовало невразумительное бормотание.
Адам незаметно направил своего коня так, что оказался между каретой и сопровождающими. Борис сделал то же самое с другой стороны. Одновременно выхватив пистолеты, они нацелили стволы в головы ближайших всадников.
— Предлагаю вам остановиться, — вежливо произнес Адам. — Вам ничего не угрожает. Меня интересует ваша пленница.
Четверо всадников остолбенели от неожиданности. К такому повороту событий они оказались совершенно не готовы — благородный аристократ на сибирском тракте, изъявляющий желание забрать эту безмолвную женщину, по внешнему виду которой можно было понять, что она уже одной ногой в могиле…
Разбойники, насколько им известно, обычно ищут… Но эти двое были явно не разбойниками.
— Что вам от нас надо, барин? — с запинкой выговорил один из всадников, кладя руку на пистолет. Тут же грохнул выстрел, и рука его упала плетью. Мужик с недоумением посмотрел на свой пробитый пулей рукав.
— Немного. Во-первых, бросить оружие и отойти вон туда, на обочину. Мой друг присмотрит за вами, — спокойно проговорил Адам, не зная, как долго ему удастся сохранять это железное спокойствие, в то время как душа рвалась распахнуть дверцу кареты. Неужели она его не слышит? Почему она не выглянет в окно, не полюбопытствует, что происходит снаружи?
Но пока Борис не обезвредит Дмитриевских слуг, он должен оставаться настороже. Под угрожающими дулами пистолетов кучер спрыгнул с козел, четверо всадников спешились и побрели на обочину. Борис уверенно и надежно связал всех веревками, которые снял с подвернувшегося седла. Пятерых здоровых мужиков бросило в дрожь и заставило беспрекословно подчиниться приказанию отнюдь не оружие графа. Причиной этого был взгляд богатыря в домотканой одежде.
Адам распахнул дверцу. От увиденного мороз пробежал по коже. Потом его как подменили. Другой человек, не имеющий никакого отношения, не испытывающий безграничной любви к этой неподвижной, забившейся в угол, измученной женщине, встал на ступеньку, забрался внутрь и закрыл за собой дверцу. Присев на боковое сиденье, он приподнял ее. Он увидел ее связанные, посиневшие кисти. Но и теперь все слова, которые он мог обратить и к Богу, и к черту, остались невысказанными. Вместо этого он достал нож и очень аккуратно перерезал впившиеся в тело веревки.
Ярости, беззвучно полыхавшей внутри, с лихвой хватило бы, чтобы спалить преисподнюю, когда он уложил ее себе на колени и обнял, поглядев в покрытое засохшими ссадинами, опухшее лицо и увидев обкромсанные волосы.
— Софи, — прошептал он, — очнись, моя родная.
Она не спала и была в сознании, просто пребывала уже в том мире, где телесные и духовные страдания больше не могли беспокоить ее. Какое-то время она сопротивлялась требовательному знакомому голосу любви. Зачем обращать внимание на грезы?
— Софи! — Он нежно поцеловал ее в губы, боясь причинить боль неосторожным движением. — Не бойся, очнись, любимая!
— Где Саша? — еле слышно распухшими губами прошептала она.
— Со мной, жив и здоров. Посмотри на меня!
Ресницы дрогнули. Мольбы сделали свое дело. Она открыла глаза и попыталась улыбнуться, но сморщилась от боли. Но он уже понял, что она приходит в себя. В огромных темных глазах затеплилась жизнь.
— Мой муж мертв?
— Да.
Веки опять опустились, но на этот раз ненадолго. Когда она снова открыла глаза, Адам увидел перед собой вернувшуюся к жизни Софи.
— Все болит, — проговорила она. — Кроме рук. — Она опустила голову и посмотрела на руки, которые лежали на коленях как чужие. — Я их совсем не чувствую.
— Сейчас все пройдет, — заверил ее Адам. — Ты не так долго была связана, чтобы они отнялись навсегда. — Но к тому времени, когда они бы добрались до оренбургского монастыря, она могла стать калекой. Адам решительно отбросил эту страшную мысль. — Сейчас я хочу отвезти тебя в Могилев. До него ближе, чем до Берхольского. — Разминая ей руки, он продолжил: — Матушка моя, конечно, не сможет полностью заменить твою Татьяну, но она очень добра и умеет обращаться с младенцами.
— Grand-pеre?..
— Он будет жить, — ответил Адам, не прекращая своего занятия. — Ранение отняло у него много сил, но не настолько, чтобы появилось желание испустить дух. — Сделав невероятное усилие, он заставил себя улыбнуться.
Послышался стук в борт кареты, и в окне появилась голова Бориса. Не отпуская Софи, Адам потянулся, чтобы открыть дверцу.
— Думаю, барыня обрадуется ребенку, — коротко произнес Борис. — Кажется, он опять проголодался.
Адам принял у него из рук сверток и положил на колени Софье. Лицо ее преобразилось от радостного облегчения.
— У меня грудь изболелась, — призналась она. — Адам, расстегни кофточку, меня руки не слушаются.
Он так и сделал, а потом поднес малыша к груди. Тот тяжко вздохнул и жадно приник к тому, чего так долго был лишен. Адам помог Софье обнять малыша. Она одобрительно кивнула.
— Теперь я могу сама его подержать.
В тесном пространстве кареты наступила глубокая тишина. Наконец все трое были вместе. Адам держал мать и дитя в объятиях, стараясь отогнать прочь чувство мести. Все закончилось; попытки представить, какие тяжкие страдания ожидали их обоих впереди, были теперь ни к чему и могли лишь нарушить тот воцарившийся мир и покой, который они выстрадали.
— А что подумает твоя матушка? — внезапно спросила Софья, перекладывая ребенка к другой груди. Это оказалось нелегко, но она смогла справиться без посторонней помощи. — Как ты появишься без предупреждения в таком… в таком необычном сопровождении? Мне не надо зеркала, чтобы сообразить, на кого я похожа.
— Не представляю, что она подумает, — ответил Адам. На этот раз улыбка получилась естественной. — Способность думать не относится к ее сильным качествам. Но она не осудит. Она простая, добросердечная женщина, которая будет рада принять под своей крышей и обласкать женщину, ставшую матерью моего сына и мою будущую жену.
— Борису надо будет поехать в Берхольское…
— Он так и сделает. А когда твой grand-pere поправится настолько, чтобы выдержать дорогу, они приедут в Могилев на свадьбу.
— А почему бы нам не устроить свадьбу в Берхольском?
Адам простонал.
— Дорогая моя, мне кажется, место не имеет такого уж большого значения!
— Наверное, ты прав. А я познакомлюсь с твоей матушкой. Иначе это было бы крайне невежливо с моей стороны.
— Это верно, — важно кивнул головой Адам. — И я должен просить прощение за неуважение, моя милая, но тебе придется ехать со мной до Могилева на одной лошади.
— Разве у нас не найдется лишней? — недоверчиво прищурилась она.
— Нет, — небрежно ответил он. — Но даже если бы и была, ты слишком слаба, чтобы самостоятельно сидеть в седле.
— Надеюсь, в твоих объятиях мне это будет легче пережить, — сдалась Софи, ощущая волшебное головокружение. Когда человеку возвращают жизнь и любовь, все остальное бледнеет перед такими подарками.
Эпилог

— А ему полезно есть червей? — с некоторым недоумением произнес Адам, который вышел в сад погреться на мягком апрельском солнышке.
— Я не поняла, что он их ест. — Софи обернулась и присела на корточки, внимательно взглянув на Сашеньку, который полз за ней следом и со всей сосредоточенностью своих шести месяцев выковыривал из совка извивающихся молодых земляных червей. — Я думала, он просто пытается их поймать.
— Путь от руки до рта недолог, — усмехнулся Адам. Словно в подтверждение его слов малыш плюхнулся на попку и сунул пухлый, измазанный землей кулачок в рот.
— Не думаю, что это ему сильно повредит. Это не земля, а просто дар Божий, — весело откликнулась Софья, возвращаясь к прерванной прополке грядки. — Если ему запретить, он только раскричится.
Адам присел на низенькую каменную скамью и с блаженным вздохом вытянул ноги.
— А тебе не кажется, что он слишком перепачкался?
Она с удивлением обернулась через плечо.
— Конечно. А что тут такого? Таня говорит, что все дети должны пачкаться. Я тоже была такой, и мне это не повредило, как видишь.
Адам прищурился, глядя на солнце, и медленно, лениво поддразнил:
— Мне припоминается несколько случаев, когда я слышал от тебя нечто противоположное.
Вместо ответа Софи швырнула в него горстью земли. Саша с радостным гуканьем тут же повторил за ней этот жест.
— Ты совершенно безответственная мать, — сурово заявил Адам, стряхивая землю с рукава. — И подаешь безобразные примеры.
— И такие тоже. — Софи присела на траву рядом с ним хихикая и потянулась поцеловать в губы.
От ее волос, еще коротких, но уже густых и блестящих, пахло солнцем; кожа источала запах лаванды и сочной весенней земли; земля забилась и под ногти. Держа ее лицо в ладонях, он упивался ее ароматной сладостью, не уставая радоваться, что она стала его женой.
— Ой, Софи, дорогая, Сашенька ест червяков! — Встревоженный голос пожилой графини Данилевской прервал очаровательное мгновение; она величественно плыла к ним по тропинке; шелковые юбки на кринолине покачивались, ветерок трепал ленточки кружевной шляпки.
— Я знаю, madame! — не вставая с колен, с улыбкой обернулась Софи к женщине, без единого вопроса принявшей под свой кров измученный и растерзанный кусок человеческой плоти, который ее сын привез с собой шесть месяцев назад.
Она прижала свою будущую русскую невестку к своей широкой груди и удивилась лишь тому, что внук, как две капли воды похожий на ее сына, должен называться князем Александром Дмитриевым. По причинам, о которых лучше было не вспоминать, у него не было отчества; она постаралась забыть также и о прочих необычных обстоятельствах, сопутствовавших сыновнему выбору жены. Она радушно отнеслась и к приезду весьма вспыльчивого князя Голицына, слезливой, но очень умелой Татьяны Федоровой, богатырского вида мужика и огромного казацкого жеребца, которого боялись все ее конюхи. Она приготовила все необходимое для свадьбы, легко гася все возникающие у въедливого старого князя по ходу дела возражения; она просто не обращала на них внимания, задабривая старика улыбками и водкой. Она была безмерно счастлива сознанием того, что ее обожаемый сын женится по любви.
— Боюсь, не станет ли ему плохо от этого, — проговорила она, подходя и подозрительно всматриваясь в своего чумазого внучонка, который расплылся в улыбке, гордо продемонстрировав свой единственный зуб. — Что скажет Татьяна?
— Она скажет: что войдет, то и выйдет, — немедленно ответила Софи, — Mechant! — Легко вскочив, она подхватила сынишку и подбросила над головой, от чего тот радостно завопил и принялся болтать ножками.
— Ты уже сказал Софье о том, что прибыл курьер с посланием от императрицы? — поинтересовалась графиня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51