Софья безропотно согласилась на все те требования, которые ей предъявлялись, но по сути своей не менялась. Когда вся шумиха вокруг ее появления при дворе уляжется, она снова сможет стать сама собой; оставалось только терпеливо дожидаться этого времени. А пока что князь Дмитриев в своих ухаживаниях был галантен, любезен и предупреждал любое ее желание. Она вынуждена была признать, что такой муж — не самое кошмарное будущее, тем более что о собственном выборе не могло быть и речи. Впрочем, подобного выбора были лишены и другие девушки из знатных и состоятельных фамилий, как она поняла из разговоров при дворе с девицами и молодыми замужними женщинами. Даже если взгляд ее часто искал глубоко посаженные серые глаза и высокую статную фигуру графа Данилевского, то только потому, что в его присутствии она чувствовала себя более свободно. Он был ее другом и, кроме всего прочего, единственной нитью, связывавшей ее с прошлым.
В конце июня состоялась помолвка Софьи Алексеевны Голицыной с князем Павлом Дмитриевым. Царица лично перед всеми своими придворными надела молодым венчальные кольца, освященные самим архиепископом. Был устроен торжественный обед и бал, который длился до позднего вечера. Софи продолжала плыть по течению, размышляя теперь о том, как бы после свадьбы, когда ей придется покинуть дворцовые апартаменты, сделать глоток свободы в родном доме. Когда свадьба, а за ней недолгий медовый месяц пройдут, она надеялась уговорить своего мужа — да, мужа, хотя ей до сих пор это представлялось странным, — позволить ей ее навестить деда в Берхольском, пока не началась зима, во время которой такая поездка станет невозможной. Она была уверена, что тот не откажет. Он выказывал такую предупредительность и уважение, что казалось, испытывает к ней гораздо более глубокие, искренние чувства, полагается жениху, лишь недавно узнавшему свою невесту.
Лелея свою мечту, она делала все, что от нес требовалось, улыбалась направо и налево, находясь в обществе, поддерживала пустые разговоры и терпеливо ждала, когда закончится ее духовное заточение.
Спустя три недели после обручения Адам Данилевский, как и все петербургское светское общество, присутствовал в Казанском соборе, где высокая, стройная женщина в богатом свадебном парчовом платье цвета слоновой кости, украшенном серебряными бутонами и серебряными кружевами, стала женой князя Дмитриева. На густых, слегка припудренных темно-каштановых локонах красовалась бриллиантовая тиара рода Дмитриевых. Адаму вдруг показалось, что молодая женщина, которая совсем недавно скакала верхом на могучем казанком жеребце, стреляла бешеных волков, исчезла с лица земли, растеряв с удручающей скоростью всю свою бурную жизненную силу. Это ощущение вызвало у него чувство сожаления, печали и пронизывающей до глубины, души утраты.
Он взглянул на жениха. Князь Дмитриев, тоже в богатом торжественном наряде, позволил себе выразить лишь легкий намек на удовлетворение в тот момент, когда князь Потемкин держал над брачующейся парой традиционный свадебный венец. Адам внутренне вознегодовал. По какому праву грубый солдафон, не терпящий неповиновения, загнавший трех жен в могилу, будет наслаждаться в своей постели гибким, юным телом, заполучит себе на многие годы яркий, незаурядный ум и первозданную свежесть душевной чистоты? В то время как он, Адам Данилевский, обманутый вдовец, не видит перед собой ничего, кроме пустоты и горькой уверенности в том, что ему не суждено испытать настоящей любви.
Софи не чувствовала своего тела; она словно смотрела откуда-то сверху и на себя, и на все происходящее, совершенно машинально совершая ритуальные движения и отвечая на ритуальные вопросы. Тяжелый запах ладана, мерцающие свечи перед образами, пение церковного хора — все это лишь усиливало ощущение оторванности от этого погрязшего в грехе мира, где царило низкопоклонство и всеобщее благоговение перед самовластием.
В карете по дороге ко дворцу Дмитриева ощущение нереальности происходящего только усилилось. В особняке устраивался грандиозный прием, соответствующий статусу и положению жениха, только что существенно преумножившего свое состояние за счет огромного наследства невесты, полученного в качестве приданого.
Царица благосклонно улыбалась, глядя на молодых, сидящих во главе гигантского банкетного стола под золоченым балдахином. Когда новобрачные открывали бал, она даже стала притопывать ногой в такт музыке, излучая полное удовлетворение. Княгиня Дмитриева являла собой замечательное подтверждение заботы и доброй воли ее императорского величества. Возвращение ее в придворный круг означало восстановление благосклонного отношения к роду Голицыных, и Екатерина не могла не почувствовать, что если еще и оставались какие-то намеки на свершившуюся некогда трагическую несправедливость, ныне для них больше не было оснований.
В десять часов императрица, по-прежнему улыбаясь, встала, давая понять, что желает лично возглавить церемонию препровождения молодых в опочивальню. Это была огромная честь, но Софи не обратила особого внимания на сей знак отличия, более сосредоточенная на собственных ощущениях. Толпа обступила ее теснее. Муж буквально впился взглядом в ее лицо. Такого выражения его бледно-голубых глаз ей видеть еще не приходилось. Она ощутила почти как удар этот откровенный взгляд мужчины, наконец дождавшегося возможности осуществить давно задуманную месть. В глазах сияло самодовольство и предвкушение удовлетворения. Это был взгляд волка, изготовившегося к прыжку. Она в ужасе обвела глазами пространство. Улыбающиеся лица, мерцающие в канделябрах свечи, резные и золоченые украшения бальной залы, казалось, потонули в тумане. Наконец она натолкнулась на немигающий взгляд Адама Данилевского. Лицо его было застывшим, красиво очерченный рот неподвижен, глаза непроницаемы. Не отдавая себе отчета, она шагнула ему навстречу. Он в тот же момент отвернулся и вышел, прокладывая себе путь в болтающей, смеющейся толпе, прочь из этого дома.
— Ну, час пробил, ma chere Sophia. — Царица взяла ее за руку. — Твой муж очень волнуется. — Последние слова она произнесла, с заговорщической улыбкой поглядывая на Дмитриева. Это была улыбка человека, которому очень хорошо известны все наслаждения супружеской спальни.
Софи обнаружила, что идет в окружении смеющейся, весело болтающей как стая сорок толпы, сопровождающей новобрачных в их апартаменты. Перед дверью спальни князь Дмитриев вместе с дружками жениха удалился в свою комнату, чтобы переодеться. Софи с императрицей, гранд-дамой и несколькими молодыми замужними придворными дамами, которые исполняли роль подружек невесты, оказалась в огромной спальне, освещенной ветвистыми канделябрами, стены которой были убраны изумрудными шелками. В центре комнаты располагалась гигантских размеров кровать со спинками резного дерева, под балдахином золотистого бархата, с золотым шелковым покрывалом. На всех предметах были вышиты гербы рода Дмитриевых.
Ее личные апартаменты были продемонстрированы ей несколько недель назад; она могла сама выбрать подходящее убранство, но эта громадная, гулкая, пышная спальня совершенно не соответствовала свадебной обстановке. Это была генеральская спальня, и если ее еще надо было чем-то запугать окончательно, то только этой холодной помпезностью.
Она была раздета, облачена в ночную сорочку. Царица сама сняла с ее головы тиару и распустила пышные напудренные локоны. Затем двери открылись. Комната заполнилась толпой гостей обоего пола, пожелавших поздравить и благословить новобрачных. Стоя в сорочке у кровати, Софи чувствовала на себе их взгляды, слышала приглушенные голоса, обсуждавшие все происходящее, — непристойные, поддразнивающие, сочувствующие, любопытствующие или даже удивленные.
Благодаря Тане она в общих чертах была готова к тому, что сейчас происходило, и к тому, что ее ожидало впереди, и считала, что ей повезло больше, чем многим невестам, хотя Татьянин опыт и не совсем ее убедил. Воспоминание о ночи на постоялом дворе по дороге в Киев всплыло с потрясающей живостью. Это была ночь, когда она испытала чувство… которому хотелось радоваться?.. которое хотелось продлить? В ту ночь со сведенными от боли губами от страстного поцелуя, она испытывала только восхитительное наслаждение. Но сейчас…
Покрывала были сняты; под ободряющие возгласы Софи улеглась в постель. Опять возник образ волка, а рядом с ним — лицо Адама Данилевского. Когда-то она пыталась разгадать, что означает это странное сочетание двух ликов, и не смогла; теперь она ясно поняла, что не Адам напомнил ей образ зверя. Она лежала в постели, застывшая, как приманка для волка. Лица окружающих снова поплыли.
В коридоре послышался новый шум: дверь широко распахнулась, впуская жениха с его свитой. Его взгляд лишь на мгновение задержался на постели и на той, которая лежала на пышных подушках. В глазах появилось прежнее самодовольное выражение. Затем, посмеиваясь, отвечая на подзадоривающие восклицания гостей, он выпроводил всех из комнаты.
Теперь они остались одни. Павел Дмитриев закрыл двойные двери и медленно обернулся. Наступила такая тишина, что Софье показалось, будто весь мир затаил дыхание. Только громко стучали часы. Муж распустил пояс халата и подошел к кровати, оценивающе глядя на нее холодными голубыми глазами.
— Как жаль, что вы совершенно не похожи на свою мать, — проговорил он. — Даже трудно поверить, что вы се дочь.
Глава 6

Тишина в величественной столовой была угнетающей — под стать тяжелой, мрачной, напряженной обстановке, царившей во всем особняке. Софи сидела на своем обычном месте за большим инкрустированным столом красного дерева; лакей застыл у нее за спиной. Стол был накрыт на три персоны, и у каждого кресла стоял лакей в пудреном парике. Дворецкий, с перекинутой через руку салфеткой, в полной готовности занимал свое место у двери. Глаза его тревожно перебегали от стола на прислугу и на часы, стрелки которых подходили к двум.
Ровно в два часа дня послышались четкие звуки шагов по роскошному мозаичному паркету гостиной. Приближение мужа непроизвольно вызвало у Софьи уже знакомый желудочный спазм.
Князь Павел Дмитриев появился в столовой. Он окинул придирчивым взглядом залу, и дворецкий не смог скрыть дрожи. Но кажется, на этот раз князь не обнаружил никакого беспорядка. Дмитриев прошел к своему месту во главе стола.
— Добрый день, Софья.
Лакей подвинул хозяину резное кресло и развернул туго накрахмаленную камчатную салфетку.
— Добрый день, Павел.
Софи иногда казалось, что она скоро совсем разучится говорить, крайне редко бывая в обществе в эти дни, изнемогая от духоты в жарком полумраке городского особняка. Весь петербургский свет разъехался по своим летним дачам, расположенным на берегу Финского залива. Уехали все, кроме Дмитриевых. Князь сказал, что предпочитает провести лето в уединении со своей молодой женой. Но время, которое он действительно проводил с ней, ограничивалось часом за обедом и ночными визитами в её спальню, где весьма старательно, невзирая на то, доставляло им это удовольствие или нет, пытался решить задачу продолжения своего рода.
— Я поняла, что с нами будет обедать граф Данилевский, — проговорила Софья, отхлебнув глоток вина и надеясь, что муж не догадается, какая тяжкая черная волна разочарования захлестнула ее при мысли, что адъютант генерала не появится.
— Скорее всего, он задерживается, — равнодушно откликнулся Павел. — Сегодня днем у него много неотложных дел в полку.
— Понятно. — Вновь нависла тишина, нарушаемая лишь жужжанием мух, еле слышным звуком шагов прислуги, передвигающейся по зале, позвякиванием фарфора и серебра да бульканьем разливаемого вина.
Павел с тайным удовлетворением оглядел свою молодую супругу. Прошедшие два месяца значительно изменили ее. Она больше не смела смотреть ему прямо в глаза; исчез этот прямой, бесстрашный взгляд; она больше не бегала без устали по дому. Нет, теперь она двигалась медленно, с опущенной головой, стараясь преимущественно держаться в тени. Говорила она негромко, нерешительно, большей частью лишь отвечая на вопросы или замечания. Иногда она просила удовлетворить какую-нибудь пустяковую просьбу, в которой он обычно отказывал; редкие случаи согласия вызывали у нее удивление. Добиться повиновения оказалось не так трудно, как он предполагал, хотя времени понадобилось больше, чем в случаях с его предыдущими женами. Но тех воспитывали в более суровых условиях; они попадали к нему в руки уже наполовину сломленными.
Не все удалось только с Анной Кирилловной, размышлял князь, рассматривая вино в бокале на свет. Та постепенно стала совершенно невыносима со своими бесконечными рыданиями и молчаливым упорством. В конце концов ему пришлось отправить ее в монастырь. Разумеется, если бы она не оказалась бесплодной, он бы смог ее как-нибудь вытерпеть.
Он снова взглянул на Софью Алексеевну. Вряд ли с нею случится нервный припадок из-за того, что она утеряла былую жизнерадостность и уверенность в собственной безопасности окружающем мире. Через пару недель, когда общество начнет возвращаться в город, он сможет спокойно позволить ей время от времени появляться при дворе и иногда делать светские визиты. Его выучки будет достаточно, чтобы противостоять влиянию внешнего мира.
Звук голосов в гостиной нарушил недобрую тишину столовой. Софи не подняла глаз от тарелки, хотя сердечко ее быстро забилось, а пальцы задрожали.
— Прошу прощения, генерал, — произнес с порога граф Данилевский. Отдав честь начальнику, он поклонился Софье. — Княгиня, прошу простить меня за опоздание. Мне пришлось дожидаться прибытия курьера из Москвы.
— Не стоит извиняться, граф. — Впервые с момента его появления в комнате Софья подняла голову. Светская улыбка не изменила непроницаемого выражения ее лица. — Прошу вас, присоединяйтесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51