Капер уже был совершенно уверен, что одураченные информаторы Женевьевы раскусили се, но погнаться за ней через всю Францию, тем более в момент происходящего там переворота, — это уж слишком.
— Что ж, давай поищем жилье, — сказал он Сайласу, — а потом поразведай, что сможешь. Я буду все время держать Женевьеву в поле зрения.
— Да, так будет лучше, — согласился Сайлас. — Никогда не знаешь, что она выкинет, если ей что-то взбредет в голову.
— О чем вы там шепчетесь? — поравнявшись с ними, поинтересовался объект последнего комментария. — Я не люблю секретов. Во всяком случае, — добавила она, — таких, которые мне неизвестны.
— Мы обсуждали вопрос о ночлеге, — улыбнулся Доминик. — Ты, как обычно, хочешь воспользоваться гостеприимством императора? Тогда нам нужно просто ехать за ним.
— Нет, — решительно ответила Женевьева. — Там будут лишь речи и всякие формальности, а я устала ехать верхом и мне надоели речи, кроме того, я голодна, а если мы будем ужинать на приеме у императора, то будет некогда поесть за разговорами…
— Этого вполне достаточно. — Доминик протестующе замахал рукой, чтобы остановить этот безудержный поток. — Ваше красноречие меня совершенно убедило, мадам, я согласен. Мы найдем тихую гостиницу и немного насладимся уединением.
— Вот это, — констатировала Женевьева. — лучшая идея с тех самых пор, как мы покинули Антиб.
— Если бы ты играла по правилам, у меня были бы и другие, — заметил Доминик и был вознагражден озорным смешком и чувственным взглядом загоревшихся тигриных глаз.
— Тогда я поеду посмотрю, что здесь за гостиницы, — с невозмутимым достоинством сказал Сайлас и свернул на боковую улицу.
Гренобль с трудом справлялся с триумфальным и шумным нашествием. Императора принимали в губернаторском доме, его свиту разместили в лучших гостиницах. Сайлас был человеком предприимчивым и, рискнув выехать за пределы городской стены, нашел сговорчивую жену фермера, которая предложила прелестную спальню под крышей дома для хозяев, а слуге — соломенный тюфяк в хлеву. Но прежде чем отдохнуть, Сайлас вернулся в Гренобль, чтобы поискать сеньора Себастиани.
Доминик сидел у открытого окна спальни, вдыхая мягкий ночной воздух поздней весны и родной запах спящей Женевьевы, когда Сайлас вернулся. Доминик вышел, тихо притворив за собой дверь, и, неслышно спустившись по лестнице, через кухню проследовал во двор, где уже ждал Сайлас.
— Они все здесь, месье. Все господа нашей мадемуазель.
— Не следует их так называть, — сухо поправил его Доминик. — Насколько я знаю, она не претендует на это.
— Это не мое дело, месье, — флегматично ответил матрос.
— Ты меня удивляешь, Сайлас. Они приехали вместе?
— Похоже, что так. Я накрыл их в таверне на базарной площади. Все четверо держались вместе.
— Значит, у них общее дело и они — на одной стороне, — вслух размышлял Доминик. — Хотя на какой — это еще предстоит выяснить. За последние двенадцать месяцев объявилось столько перевертышей, что никогда не угадаешь.
— У них те же самые интересы, — объявил Сайлас. — Или интерес. — Он наморщил нос и уставился на звезды. — Если они ищут мадемуазель…
— Зачем им это нужно? — Доминик понятия не имел, что знает Сайлас о том, как обстояли дела в Вене, но старый матрос был очень хитер и обладал столь же выдающейся проницательностью, как и интуицией. Сейчас он лишь пожал плечами и продолжал разглядывать небо.
— Думаю, если им пообещали что-то и не выполнили…
— Проклятие! — Доминик отшвырнул сигару и яростно растоптал ее каблуком.
Он-то ведь думал лишь о том, что эта четверка раскусила Женевьеву как шпионку, добившуюся своей цели. Неприятно, но такова игра, в которую все они играли, и опыт должен был им подсказать: в конце концов кто-то выигрывает и кто-то проигрывает. Но Женевьева, легкомысленно бросая камешки, попала в самое больное место — уязвила мужскую гордыню.
Доминик попробовал себе представить, что бы чувствовал сам в подобной ситуации. Особого воображения здесь не требовалось. Предвкушать обладание этим соблазнительным телом, проглотить наживку в виде откровенно чувственных взглядов, зазывного смеха, восхитительных интимных прикосновений, а в последний момент оказаться с носом всего лишь потому, что не хватило удачи или умения в карточной игре! Да к тому же понять, что у женщины и в мыслях не было выполнять свои обещания! Их приняли за дураков в той единственной сфере, где мужчина не может позволить себе остаться одураченным. А поскольку их четверо, они подливают друг другу масла в огонь неутоленной ярости оставленных на бобах «любовников».
— Я не спрашиваю тебя, откуда ты это знаешь, — сказал Доминик.
Старый матрос грустно усмехнулся:
— Это ж было ясно как Божий день, если б вы только захотели увидеть.
Доминик поморщился. А ведь не увидел!..
— Я все расскажу утром Женевьеве, чтобы она была настороже. Следи внимательно за нашими «друзьями». Не вижу смысла что-либо предпринимать в настоящий момент или давать им понять, что мы обнаружили их присутствие. Так будет легче предупредить их действия.
Доминик лег подле Женевьевы, она вздрогнула и проснулась:
— Где ты был? — сонно пробормотала она, сворачиваясь клубочком под его рукой.
— Разговаривал с Сайласом. Спи, mon coeur. Я расскажу тебе все утром.
"Сердце мое», — подумала Женевьева, и нежная волна захлестнула ее. — Может быть, это все же больше, чем игра слов, ну чуть-чуть больше».
На следующее утро за завтраком Доминик рассказал, что четверо ее бывших «любовников» в Гренобле.
— Но почему? — Поглощая ароматную начинку бриоша, Женевьева нахмурилась. — Как ты думаешь, они шпионы союзников?
— Возможно. — Доминик неопределенно пожал плечами. — Но вероятно также, что здесь есть и еще кое-что. — Он пил кофе, тщательно подыскивая слова. — Поэтому я хочу, чтобы ты все время была у меня на глазах, пока они здесь.
— Но почему? — снова спросила Женевьева. — Какое отношение это может иметь ко мне? Дела с ними давно закончены. — Отправив в рот кусочек консервированного абрикоса, она смотрела на Доминика с абсолютно невинным видом.
Доминик вздохнул. Ее изощренность в определенных делах и бесстрашие, с каким она встречала все неожиданности, заставила его забыть, что Женевьева еще очень юна, воспитана в строгих креольских традициях и только недавно выпорхнула из-под надежного укрытия широкого латурского зонтика, а посему не лишена наивного простодушия, которое в данном случае может оказаться опасным.
— Ты, конечно, можешь так думать, моя дорогая, но ставлю десять против одного, что эти джентльмены так не думают. Мужчины обычно не прощают, когда из них делают дураков, особенно девушки с неожиданным талантом к карточной игре.
По глазам было видно, что она начинает понимать. Быть может, Женевьева и простодушна, но в сообразительности ей отказать нельзя.
— Ты думаешь, они хотят отомстить? — задумчиво спросила она, вспомнив с внезапной ясностью то утро незадолго до бала у Полански, когда те четверо явились в ее гостиную и у нее возникло отчетливое чувство опасности.
Тогда Женевьева подумала, что, подбадривая друг друга, они, быть может, просто хотели отыграться, но вечером, после ужасной сцены на балу, мужчины ясно дали понять, что не собираются складывать оружие. Однако Женевьева считала, что с отъездом из Вены вся эта неприятная история осталась позади.
— С уверенностью ничего сказать нельзя. Быть может, их присутствие здесь и не имеет к тебе никакого отношения. Но пока я не смогу убедиться в этом, ты будешь вести себя немного осторожнее, чем обычно, хорошо? — Он улыбнулся, но глаза его смотрели пристально и серьезно.
— Не могу представить, что они могут сделать мне в нынешних обстоятельствах, — упрямствовала Женевьева. — Мы же находимся в самом центре целой армии.
— И тем не менее… — Он поднял брови.
— Тем не менее я буду следовать за тобой как тень, — рассмеялась Женевьева. — Пока не прибудем в Париж.
И она держала слово на протяжении всего триумфального шествия в Париж, в ходе которого бастионы обороны Бурбонов сдавались один за другим. Когда Наполеон вступил в Фонтенбло, оказалось, что Людовик, уже покинул столицу, которая горячо приветствовала возвращение императора.
В Фонтенбло исчезли и четверо преследователей четы Делакруа. Сайлас, впрочем, вовсе не почувствовал от этого облегчения, напротив, очень встревожился:
— Если я могу их видеть, месье, мне спокойнее, — озабоченно сказал слуга, когда они въезжали в Париж через южные ворота.
— Может быть, мы напрасно беспокоились? — Доминик бросил Взгляд на Женевьеву.
Она пребывала в состоянии радостного возбуждения, предвкушая встречу с городом, который многие креолы считали своей духовной родиной.
— Если в их задачу входило наблюдать за продвижением Наполеона и за приемом, который ему оказывают, то здесь их обязанности заканчиваются. Союзникам не нужны шпионы, чтобы докладывать о торжественном въезде в Париж — это событие публичное.
— Возможно, они отложили свою затею до Парижа, — пробормотал Сайлас. — В большом городе, где все расползаются, ее осуществить легче.
— Что легче осуществить? — нетерпеливо спросила Женевьева. — Я думаю, вы делаете из мухи слона, Сайлас. Я их даже ни разу за все путешествие не видела. А ты, Доминик?
— Мне не нужно их видеть самому, если Сайлас говорит, что они здесь, — резко оборвал ее Доминик.
Женевьева закусила губу и, виновато покраснев, улыбнулась молчаливому матросу:
— Я ни в коем случае не сомневаюсь в словах Сайласа. Но вы, по-моему, придаете этому слишком большое значение. Что, вы полагаете, они могут сделать?
— Если бы я это знал, мадемуазель, я бы не волновался, — ответил Сайлас довольно резко. — Но я знаю, что на городских улицах порой гораздо опаснее, и если вы будете, как всегда, бездумно слоняться по ним, неизвестно что может случиться.
— А я не собираюсь сидеть в какой-нибудь душной гостинице и бить баклуши только потому, что у вас слишком буйное воображение, — вспылила Женевьева, возмущенная ворчливым упреком, которого не заслуживала: ведь всю дорогу вела себя примерно.
Пришпорив коня, она помчалась рысью, обогнав своих сопровождающих.
Доминик не знал, кого из них двоих — Сайласа или Женевьеву — утихомиривать первым. Но пока он колебался, Сайлас снова невозмутимо сказал:
— Лучше, если я буду все же смотреть в оба, месье.
— Да, нам надо держать ухо востро, — согласился Доминик так же невозмутимо. — Я намерен снять дом на время пребывания в Париже. Там мы будем менее уязвимы.
Оставив, судя по всему, уже смягчившегося Сайласа, Доминик поскакал вперед и догнал Женевьеву. В течение нескольких минут она не обращала на него никакого внимания, потом сказала:
— Надеюсь, ты не ждешь, что я стану просить у него прощения. Матрос был не менее груб, чем я.
— Он беспокоится за тебя, и у Сайласа в отличие от тебя не было возможности выучиться хорошим манерам, — назидательно сказал Доминик. — Тебе ведь так просто помириться с ним.
Женевьева снова помолчала, потом призналась:
— Я немного зарвалась, конечно. Но Сайлас делает из мухи слона, и я не собираюсь трусливо сидеть за запертой дверью в какой-то набитой людьми гостинице…
— Никто тебя и не заставляет, — успокоил ее Доминик. — Я собираюсь снять дом. Просто тебе нельзя будет выходить из пего без сопровождения. Я не слишком многого требую?
— Может статься, что и слишком, — серьезно ответила Женевьева. — Я не могу все предвидеть. Допустим, мне нужно выйти, а вас с Сайласом нет?
— Будем надеяться, что такого не случится, — мягко возразил Доминик.
Капер подавил раздражение, которое в обычное время вырвалось бы из него гневной тирадой. Ведь Женевьева не намеренно злила его, она лишь по обыкновению о простых вещах говорила просто и прямо, как в голову придет.
Женевьева вдруг не к месту засмеялась:
— Что это ты такой покладистый в последнее время, Доминик? Я думала, ты станешь нарочито спокойным и очень сердитым после того, что я сказала.
— Так ты меня провоцировала? — воскликнул он почти весело — смех Женевьевы был таким заразительным!
— Нет, не совсем. Просто раньше, даже если я не намеренно провоцировала тебя, тебе всегда так казалось, я уже привыкла к этому. А теперь никогда не знаю, какой реакции от тебя ждать.
— Ты хочешь, чтобы я вернулся к старому? — удивленно спросил он.
— Нет, совсем не хочу! Просто меня немного смущает, когда я слышу не то, чего жду. Но смею тебя заверить, я привыкну. До тех пор пока… — По мере того как Женевьева понимала, что она начала говорить, голос ее замирал.
"До тех пор, пока мы с тобой вместе», — чуть было не вырвалось у нее. Но сидящий глубоко внутри страх — не искушать судьбу — удержал от разговора о расставании. Быть может, если ни она, ни Доминик никогда не будут говорить об этом, этого и не случится?
— Как ты думаешь, это Нотр-Дам? — Она показала на изящный остроконечный шпиль, вонзающийся прямо в небо над скатами серых крыш.
Доминик между тем размышлял о том, чего недоговорила Женевьева. Вероятно, она имела в виду «до тех пор, пока ты сохраняешь теперешнюю сдержанность». А потом решила, что это будет не слишком вежливо, если не сказать, откровенно грубо. Решив так, капер предоставил всего себя в ее распоряжение. Как раз в этот момент они ехали по широким бульварам, которые по-настоящему сделали Париж столицей Наполеона. Доминик бывал здесь не раз и видел, как из неряшливого, расползшегося зловонного предместья они превращались в стройные аллеи, ведущие к открытой широкой, красиво оформленной площади с Триумфальной аркой и великолепными монументами. Да, во многих отношениях Париж можно было считать одним из величайших достижений Наполеона.
— Занятное, хотя и не слишком плодотворное путешествие, — заметил Жан-Люк Легран, устраиваясь у себя в гостиной на улице Риволи.
— Да уж, при том, что Делакруа и этот мрачный матрос не спускают с нее глаз, ее невозможно оторвать от них, как улитку от скалы. — Чолмондели недовольно скривил рот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55