Я не желаю больше говорить об этом. — И выскочила из комнаты.
Доминик сделал было шаг к захлопнувшейся с грохотом двери, потом раздраженно тряхнул головой и вернулся к своему шерри. Один раз он вырвал их обоих из паутины обмана, которой невозможно было избежать здесь, в Вене, и увел Женевьеву от ее одураченных информаторов, но они не успокоятся на этом. Что ж, Доминик не станет больше мучиться ревностью, он начнет действовать открыто, и это избавит от кислого привкуса конспирации, который угнетает их обоих.
До своего возвращения с вечернего заседания конгресса Доминик не видел Женевьеву. Он был уверен, что это мировое собрание на грани срыва. Повсюду говорили о реакции, которую вызвала во Франции реставрация правления Бурбонов. Последние, казалось, нарочно делали все, чтобы восстановить против себя армию и разжечь пламя республиканской борьбы. Было похоже, что Наполеона с восторгом встретят во Франции, если он вернется, чтобы восстановить империю.
Доминик сгорал от нетерпения поделиться этой информацией с Женевьевой, но, пока оба переодевались, чтобы ехать на бал, она отвечала односложно и неохотно. Присутствие Сайласа не позволило вывести ее из состояния замкнутости единственным известным Доминику способом, а во время ужина в качестве гостей императорской семьи разговоры между ними, личные или какие бы то ни было другие, были исключены.
Женевьева блистала, если это было возможно, еще ослепительнее, чем всегда. Глаза сверкали, как огромные золотистые топазы у нее в серьгах и в кулоне на стройной шее. Контраст между ними и сияющими темно-золотистыми небрежными завитками, ниспадавшими ей на плечи, никогда еще не казался столь восхитительным. В платье из крепа цвета слоновой кости с золотистыми бархатными лентами Женевьева умудрялась производить впечатление эфирности и одновременно цветущей жизни.
Доминик, который сам подобрал ей гардероб и до отказа заполнил украшениями шкатулку на туалетном столике, вынужден был признать, что вложения оправдали себя. Скромно одетая молодая девушка из Нового Орлеана, которая мало интересовалась модой, превратилась в потрясающе элегантную молодую женщину с безупречным вкусом.
Однако уже в начале вечера у Полански Доминик обнаружил, что не может одобрить поведение жены так же безоговорочно, как одобрил ее туалет. Черная шелковая маска и золотистое домино едва ли могли ввести кого-либо в заблуждение, да Женевьева и не стремилась быть неузнанной. Ни у кого не возникало сомнений и насчет ее партнеров, так что сбрасывание масок в полночь было лишь данью игре. Женевьева ни на секунду не оставалась без партнера, без нетерпеливого круга поклонников разного возраста и разной репутации, и всем в равной степени расточала свою благосклонность, успешно и смело парируя самые рискованные остроты. Казалось, что Женевьева отбросила всякую осторожность, что ею овладело некое безумие, какая-то лихорадка, из-за которой она не замечала, как шокирован высший свет Вены.
Доминик не мог не видеть выражения ужаса на лицах, того, как отводят глаза, случайно встретившись с ним взглядом; не мог не слышать, как перешептываются, глядя на него. Осмотрительность в поведении была единственным правилом в этом обществе, а мадам Делакруа с вызывающим бесстыдством нарушала его. Только раз удалось Доминику оказаться достаточно близко, чтобы перекинуться с Женевьевой словом, но он потерпел фиаско, поскольку к тому времени был уже слишком сердит — от сознания своего унизительного положения, — чтобы попытаться понять, что послужило причиной удивительной метаморфозы, случившейся с «мадам Делакруа».
— Какого черта ты вытворяешь? — со скрытой яростью прошипел он. — Ты что, потеряла остатки рассудка?
— Я хочу удостовериться, что наши подозрительные друзья окончательно избавились от своих сомнений, — ответила она с коротким смешком, сопровождавшимся предательским иканием.
— Сколько шампанского ты выпила? — Они танцевали, и Доминик старался не обращать внимания на изумленные и многозначительные взгляды, которые на них бросали. Он больно сжал ей пальцы.
— Еще недостаточно, — ответила она, вырывая руку. — Ты сам сказал, они что-то заподозрили. И я доказываю, что представляю собой только то, что эти кретины всегда предполагали, а ты — лишь безразличный, самодовольный муж. Ни один человек, задумавший политическую интригу, не станет выставляться подобным образом, правда? — Она победно, хотя и несколько неуверенно улыбнулась ему. — На ужин меня поведет майор Вивиан, так что прошу меня извинить, муженек.
Танец подходил к концу, и прежде чем Доминик успел сказать, что единственное место, куда ее следует отвести, — это дом, она выскользнула из-под его руки и одарила обворожительной улыбкой блистательного майора, который как раз подошел, чтобы забрать свою партнершу. Доминик был вынужден отпустить ее с вежливой улыбкой и насмешливым поклоном. А затем в крайнем возмущении он выскочил из бального зала на холодный зимний воздух, чтобы выкурить сигару и постараться взять себя в руки.
Женевьева была вне себя, гнев и обида вскипали в ее глазах, как вино в бокале. И чем более бурным было это кипение, тем более оживленно вела она себя с окружавшими ее мужчинами. «По какому такому праву Доминик судит и критикует мое поведение, если я делаю лишь то, что он всегда охотно поощрял? А когда, собственно, я не делала того, к чему он меня поощрял?» — уточнила Женевьева про себя, склоняя голову к плечу партнера. Она исправно играла свою роль в этой шараде, она довела до совершенства искусство собирать информацию, а Доминик не то чтобы похвалить, а даже ни разу просто слова доброго не сказал. Вместо этого он шпыняет ее по всякому поводу. Обвинил в неподобающем поведении с Фуше и де Граси, хотя единственное, что она себе позволила, это легкий флирт, которому здесь предаются все.
Что ж, она покажет ему разницу между флиртом в рамках светских приличий и иным флиртом! Раз Делакруа все равно ругает ее, — как бы она себя ни вела, — так Женевьева даст ему повод. В то же время ее откровенно фривольное поведение отведет все подозрения несостоявшихся любовников в том, что она на самом деле вовсе не такая легкомысленная женщина, какой они хотели бы ее считать. Так размышляла Женевьева, возбужденная шампанским и праведным гневом, который на время притупил чувство усталости, напряжение и неопределенную тоску, снедавшую ее в течение всей этой венской авантюры.
К полуночи чаша терпения капера переполнилась. Ослепленному ревностью, ему казалось, что Женевьева дразнит его каждым поворотом головы, каждым взмахом ресниц, каждым взрывом смеха, каждой фразой, соблазнительно нашептываемой в ухо очередному поклоннику, фразой, которой он не мог слышать, но о смысле которой догадывался. Только мысль о неизбежно последующем скандале удерживала Доминика от того, чтобы силой вытащить Женевьеву из зала. О ее нынешнем поведении будут много судачить, но такой скандал — ерунда, сплетни в конце концов иссякнут. А вот если муж публично выставит себя разгневанным ревнивцем, тогда спасения не жди.
— Вальс без масок, надеюсь, мой, дорогая? — напомнил Доминик, возникая рядом, и с любезной улыбкой, адресованной окружавшей Женевьеву компании, взял ее за руку. Лишь слепой не увидел бы презрительно-сочувственных взглядов, какими отвечали ему — мужчине, который не в состоянии справиться с собственной женой. Он стиснул зубы и крепко сжал руку Женевьевы.
— Да, муженек, но ты, конечно, не будешь требовать, чтобы я выполнила обещание, — возразила Женевьева со слабой улыбкой, пытаясь освободиться от его крепкой хватки и обмахиваясь веером. — Это так неинтересно, если маску с тебя снимает собственный муж.
— И в самом деле, Делакруа, — пробубнил майор Вивиан. — Не будьте занудой, приятель.
— Вынужден вас всех разочаровать, но обещание есть обещание, не так ли, любовь моя? — Он улыбнулся, глядя сверху вниз на хрупкую фигурку, и впервые дурное предчувствие пронзило затуманенное шампанским сознание Женевьевы: капер был очень сердит, и у него были на то основания, разумеется, но и у нее тоже!
Женевьева вскинула голову, и тигриные глаза на холодность ответили огнем:
— Если ты не можешь найти никого более подходящего, чтобы потанцевать, муженек, тогда, конечно, я выполню обещание. Ради Бога, простите меня, господа.
Они протиснулись в центр круга, уже заполненного смеющимися парами, развязывавшими друг у друга шелковые ленты масок. Доминик, которого раздражала эта глупая игра, снял свою несколько раньше. Теперь, крепко обняв Женевьеву одной рукой, другой он быстро сорвал с ее глаз узкую шелковую полоску.
— Должен поздравить тебя с тем, что ты нашла свое истинное призвание, моя дорогая, — сказал он, в каждый слог вкладывая жалящий сарказм. — Я даже представить себе не мог, как легко и быстро распутство станет определяющей чертой твоего поведения. Тебе действительно доставляет такое удовольствие публично выставлять себя проституткой или это просто ради любви к искусству?
Женевьева почувствовала, как горький комок незаслуженной обиды встает у нее в горле. Ее распутство! Вот как он это называет! Это отвратительное выуживание информации у исходящих вожделением любовников, необходимость постоянно изворачиваться, чтобы держать их на расстоянии. Да как смеет он — он, с готовностью одобривший план, при котором врожденная щепетильность Женевьевы неизбежно оказывалась поруганной — обвинять ее в распутстве!
Мелодичные звуки музыки, милая болтовня танцующих — все слилось для нее в какой-то отдаленный гул. Женевьева видела лишь издевательские бирюзовые глаза и рот, искривившийся в циничной усмешке. Что-то бессвязное слетело с ее губ, она вырвалась от Доминика и застыла посреди танцевального зала. Потом вдруг совершенно неожиданно рука Женевьевы взметнулась, и она изо всех сил ударила его по щеке — раз и другой.
Танцующие вмиг замерли; веселые голоса стихли; все, словно парализованные ужасом, уставились на две фигуры, неподвижно стоявшие в центре круга. Доминик смертельно побелел, несмотря па густой загар, на щеке его обозначились красные отпечатки пальцев Женевьевы. На какой-то миг глаза его оставались словно невидящими, затем, по мере того как Женевьева, пораженная страхом, осознавала, что натворила, они наполнились тем жутким гневом, который свидетельствовал о том, что она снова разбудила в Делакруа дьявола.
Женевьева побежала, протискиваясь сквозь толпу, оставив униженного Доминика посреди зала на всеобщее оскорбительное обозрение.
Она бежала ничего не видя перед собой, не замечая, что зал снова ожил. Музыканты, которые на протяжении всей этой сцены продолжали играть, чтобы сохранить хоть какую-то видимость, будто ничего не произошло, заиграли громче и быстрее, и шокированные танцоры задвигались снова, тихо перешептываясь о случившемся.
Женевьева неслась, по-прежнему не замечая ничего вокруг, понимая лишь, что нужно убежать как можно дальше от капера. Где-то на периферии сознания билась мысль о том, что рано или поздно придется встретиться с ним лицом к лицу, но сейчас важно было одно: отдалить этот момент, насколько возможно. Звуки музыки постепенно замирали вдали, Женевьева свернула в широкий коридор, стены которого были завешены коврами, перемежающимися резными дубовыми дверьми. В коридоре никого не было, и она наконец замедлила шаг, позволив себе отдышаться и немного унять бешеное биение сердца.
Нужно выбраться из дома Полански, но не через парадную дверь. Беда, однако, в том, что она не знает расположения комнат, а в своем стремительном бегстве и вовсе потеряла представление о направлении. И даже если ей удастся найти выход, что делать дальше? Стояла холодная ночь, а креповое платье и шелковое домино мало приспособлены для ночных скитаний по улицам. Нужно что-то придумать.
Дверь в конце коридора оказалась приоткрытой, Женевьева остановилась. Через щель она видела длинные портьеры из синего бархата, которые немного отклонялись внутрь комнаты, наверное, французское окно за ними было открыто. Осторожно она ступила внутрь и тут же ощутила бодрящий сквознячок.
— Ба, не мадам ли это Делакруа?
Женевьева резко обернулась и увидела Леграна, великого князя, Чолмондели и Себастиани, сидевших за партией в вист. Рядом с каждым стоял бокал бренди, над головами плавал сизый дым сигар. «Должно быть, они открыли окно, чтобы разогнать духоту», — совсем некстати подумала она.
— К-к-к… какой… какой сюрприз, господа, — заикаясь пробормотала она. — Я хотела немного подышать свежим воздухом и… и…
— И поиграть в карты? — вкрадчиво подхватил Себастиани. — Мы как раз говорили о том, с каким удовольствием сыграли бы с вами еще раз.
— Прошу, садитесь, мадам. — Легран встал и пододвинул ей стул.
— Да, просим. — Великий князь Сергей положил руку ей на плечо и мягко надавил, вынуждая сесть.
Стороннему наблюдателю его прикосновение показалось бы вполне невинным, но Женевьева ощутила, как впились в плечо его пальцы, и в полном отчаянии поняла, что эти мужчины не шутят. Ускользнув от одной опасности, она попала прямехонько в лапы другой, а голова у нее сейчас слишком затуманена шампанским и гневом, чтобы играть в карты. Единственное, о чем Женевьева могла сейчас думать, это о Доминике Делакруа и его неотвратимой мести за то, что она совершила и что было непростительно — это она вынуждена была хотя и беспомощно, но признать.
Обмахиваясь веером, Женевьева сделала жалкую попытку улыбнуться:
— Я польщена, господа, но сегодня у меня нет настроения для карт. Я вовсе не хотела вам помешать, но буду рада разделить ваше общество и, наблюдая за игрой, подышать свежим воздухом.
Легран собрал карты и начал нарочито медленно тасовать их. Его обильно украшенные перстнями пальцы двигались очень изящно.
— Вы должны милостиво дать нам возможность отыграться, мадам, — с лучезарной улыбкой попросил он. — В конце концов, вы же — игрок, и для вас дело чести — дать нам еще один шанс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55