Я ответил:
— Не беспокойся, гадальщик. Твой труд будет вознагражден, ибо не пристало мне пользоваться чьей-то услугой задаром. Я раздатчик даров.
— Раздатчик даров?.. — повторил он и испуганно прижал к губам ладонь. — Откуда ты знаешь эти слова, и как ты осмеливаешься называть себя так? Может быть, ты вовсе не грек?
Увидев его взволнованное лицо, я вдруг понял, что бессознательно произнес вслух тайное имя одного из этрусских богов. И откуда только всплыли в моей памяти эти слова? Я рассмеялся:
— Я плохо говорю на твоем языке и знаю мало слов. Клянусь, что я вовсе не собирался обидеть тебя и твою веру.
— Нет-нет, — возразил он, — слова были как раз те, какие надо, но вот сказаны они не к месту. Это священные слова лукумонов. В плохое же время мы живем, если чужестранец осмеливается повторять священные слова, как ворона, которая научилась говорить!
Я не обиделся на него, но удивленно спросил:
— Кто такой лукумон? Ответь мне, чтобы я не повторил ошибки и не употреблял не к месту правильные слова.
Он бросил на меня гневный взгляд и заявил:
— Лукумоны — это древние правители этрусков. В наши дни истинные лукумоны рождаются очень редко.
Арсиноя нетерпеливо спросила:
— О чем это вы разговариваете? Пойдемте лучше прогуляемся по городу, пускай старик нас проводит. Только говорите по-гречески, чтобы мне было понятно. А когда я устану, вы сможете любоваться птицами, сколько вашей душе будет угодно.
Как ни странно, мне вовсе не хотелось беседовать со старым авгуром по-гречески. Должно быть, потому, что я все лучше и лучше понимал древний язык, и мне даже иногда казалось, что я заранее знаю, о чем старец собирается говорить. Из-за этого я предпочел бы переводить Арсиное наши слова; впрочем, прогулка по людным центральным улицам сулила столько любопытного, что, я надеялся, она попросту не захочет нас слушать.
Когда мы проходили по улице, вымощенной широкими каменными плитами, старец сказал, что это этрусская часть города, а улица называется Викус Тускус, так как римляне зовут этрусков тусками. Здесь жили самые богатые купцы, умелые ремесленники и родовитые римские этруски. Среди местной знати они составляли третью часть, и примерно так же обстояло дело в римской армии.
Вдруг авгур остановился, оглянулся по сторонам и сказал:
— После нашего разговора у меня устали ноги и пересохло во рту.
Я спросил его:
— Как ты думаешь, не согласится ли какой-нибудь этруск приютить меня и мою семью, несмотря на то, что я чужестранец?
Не успел я закончить, как он постучал своей кривой палкой в ярко разрисованную дверь; она отворилась, и он провел нас в атрий с деревянными колоннами, маленьким бассейном с дождевой водой посередине и с домашними богами на алтарях у стен. Внутренний дворик окружали небольшие постройки, которые сдавались внаем; в самом же доме было множество комнат — со столами и скамьями, — украшенных настенной живописью. Хозяин оказался неразговорчивым человеком, который поздоровался со старцем не слишком-то приветливо. Однако, присмотревшись к нам повнимательнее, он понял, что мы пришли как гости, и приказал рабам приготовить еду. Мы оставили Анну с Мисме в одном из домиков стеречь вещи и отправились перекусить. В пиршественном зале нас ожидали два ложа. Авгур объяснил:
— По этрусским обычаям женщина должна возлежать у стола в той же зале, что и мужчина, больше того, она, если захочет, может возлежать даже на том самом ложе, что и ее муж. Греки, как вы знаете, позволяют женщине только находиться вместе с мужчинами, а римляне считают это позором и бесстыдством.
Сам он смиренно встал у стены, ожидая подаяния. Но я пригласил его разделить с нами трапезу и приказал рабам приготовить ложе и для него. Старец пошел умыться, а хозяин принес ему чистый плащ, чтобы не запачкать нарядные подушки. Нам подали обильную и вкусную еду и отличное деревенское вино. Лицо старца менялось на глазах — разглаживались морщины, губы раздвигались в улыбке. Я ухаживал за ним, как за почетным гостем, и потчевал первым куском с каждого блюда. Ел он неторопливо, двумя пальцами, умел вести себя за столом, а запивая еду вином, не забывал принести одну каплю в жертву богам. Наконец перед нами появилась гордость обеда — свинина, варенная с какими-то местными кореньями. На десерт же были свежие фрукты и среди них — плоды граната. Я велел отнести еду Анне и Мисме, а то, что осталось, отдать рабам, которые нам прислуживали. Старец похвалил меня за щедрость.
Насытившись, он сел с чашей в левой руке и плодом граната — в правой; свою кривую палку он прислонил справа от себя к ложу. Меня охватило странное чувство, что когда-то я уже пережил такое в чужом городе, в том помещении тоже был разрисованный потолок. Вино ударило мне в голову, и я сказал:
— Старец, не знаю, как тебя по имени! Надеюсь, ты не думаешь, что я не заметил тех взглядов, которыми вы украдкой обменялись с хозяином? Я, конечно, незнаком с вашими обычаями, но мне показалось странным, что я ел и пил из черной посуды, а моей жене дали серебряное блюдо и коринфскую чашу. Так объясни же мне эту странность.
Он ответил:
— Не беда, что ты этого не понял. Поверь, что не из пренебрежения принесли тебе древнюю посуду.
Хозяин протянул мне дорогую серебряную чашу вместо черной глиняной, что я держал в руке, — будто он хотел исправить свою ошибку. Но я отказался принять ее, все так же сжимая чашу в руке. Форма ее показалась мне хорошо знакомой. Я сказал:
— Наверное, вы меня с кем-то спутали, иначе зачем бы вы дали мне священный жертвенный сосуд?
Вместо ответа авгур бросил мне плод граната, и я поймал его на лету в свою глиняную чашу. Я полулежал, опираясь на локоть, плащ соскользнул с моих плеч, и верхняя часть тела была обнажена, а в левой руке была у меня черная глиняная чаша. В ней находился плод граната, которого я не касался. Когда хозяин увидел это, он подошел и надел мне на шею большой венок из цветков ясеня.
Авгур дотронулся правой рукой до лба и сказал:
— У тебя сияние вокруг головы, чужестранец!
Я улыбнулся и ответил:
— Прощаю тебя — ведь ты колдун и всегда видишь то, чего нет на самом деле. Потому-то я и угощаю тебя вином. А не замечаешь ли ты такого же сияния вокруг головы моей жены?
Старец внимательно посмотрел на Арсиною, сделал отрицательный жест и сказал:
— Нет, это не сияние, а всего лишь мигающий отблеск солнца. Она не ровня тебе.
Вдруг я понял, что начинаю видеть сквозь стены, и взглянул на Арсиною. У меня на глазах ее лицо изменилось и стало лицом богини, а у старца пропала борода, и он превратился в мужчину в расцвете сил. Я видел также лицо хозяина и морщинки в уголках его глаз, только это был уже не владелец постоялого двора, а некий неведомый мудрец.
Я засмеялся и сказал:
— Чего вы хотите от меня, ведь я для вас чужой?
Старец приложил к губам палец и указал на Арсиною, которая, широко зевнув, только что погрузилась в глубокий сон. Авгур резко поднялся, дотронулся до ее век и сказал:
— Спи сладко, и пусть не случится с тобой ничего плохого. А тебе, чужестранец, пришла пора узнать свое будущее. Не бойся. Тебе не подсыпали яда, ты съел всего лишь свежую траву и теперь подготовлен для совершения ритуала. Я тоже вкусил ее, чтобы лучше видеть. Ты ведь совсем не похож на обычных людей, так что привычное гадание не для тебя. Идем со мной на холм.
Мое сознание было ясным, я ничего не боялся и, оставив Арсиною там, где она спала, последовал за авгуром. Как-то так получилось, что я прошел сквозь стену прямо во двор, авгур же воспользовался дверью. Когда мы двинулись в путь, я откуда-то со стороны увидел свое тело, послушно шагающее за гадальщиком, и поспешил вернуться в него, ибо для меня, бестелесного, было бы затруднительно общаться с внешним миром; поверьте, что никогда прежде не доводилось мне переживать ничего подобного. Случившееся казалось мне сном, я был почти уверен, что выпил за трапезой слишком много вина. Однако, как ни странно, голова у меня не кружилась и ноги не подкашивались.
Авгур привел меня на ближайшую площадь, к сенату, напротив которого располагались тюрьма и прочие римские достопримечательности. Он хотел показать мне местные святыни, но я внезапно резко свернул в сторону и подошел к отвесной скале; возле нее был круглый храм с деревянными колоннами и крышей из тростника. Осмотревшись вокруг, я воскликнул:
— Где-то рядом священное место!
Старец ответил:
— Это храм Весты. Шесть незамужних женщин поддерживают здесь священный огонь. Ни один мужчина не имеет права входить внутрь.
Я стоял и прислушивался, а потом сказал:
— Слышу шум воды. Там священный источник. Старец больше не задерживал меня, и я поднялся по каменной лестнице, выбитой прямо, в скале, и вошел в пещеру. Авгур не отставал от меня ни на шаг. Там стоял древний каменный сосуд, и вода капала в него из расщелины в стене. На краю сосуда лежали три венка, такие свежие, словно их только что туда положили. Первый был сплетен из веток ивы, второй был оливковый, а третий — из плюща.
Старец испуганно озирался вокруг, а потом прошептал:
— Сюда нельзя входить! В этой пещере живет нимфа Эгерия , и по ночам, чтобы встретиться с ней, здесь появляется единственный лукумон, который правил когда-то в Риме. Мы, этруски, называем ее Бегоя.
Я опустил обе руки в холодную воду родника, омочил себе лицо, одежду, надел на голову венок из плюща и тихо проговорил:
— Пошли выше. Я готов.
И тут в пещере сделалось совсем темно — вход заслонила женщина, закутанная в плотную накидку. Трудно было сказать, старая она или молодая, ибо видны были только кончики пальцев рук, которыми она поддерживала коричневую ткань. Женщина на мгновение открыла лицо, пристально взглянула на меня и сразу же отошла в сторону, ничего не сказав.
Сам не знаю, как это случилось, но стоило мне выйти из мрака древней пещеры и вновь оказаться под ослепительным синим небом, как я, Турмс, впервые почувствовал себя бессмертным. Это ощущение было таким странным, что у меня заныло сердце и зазвенело в ушах; я ненадолго онемел и зажмурился — так ярко сияло бессмертие перед моими глазами. Я вдруг обрел уверенность в том, что когда-нибудь вернусь сюда, снова поднимусь по каменной лестнице, омою лицо в священной воде и еще раз стану самим собой. Это поразившее меня предчувствие длилось всего мгновение, пока я одеревеневшими руками надевал на голову венок из плюща. А потом все пропало.
Остался только венок из плюща на голове и венок из цветов на шее. Я встал на колени, наклонился к земле и шепнул:
— Матерь, я жду от тебя знамения, ибо я все еще слеп.
Потом я поцеловал землю, тело матери, предчувствуя, что глаза мои когда-нибудь прозреют и увидят весь мир. Женщина с закрытым лицом молча стояла в стороне. Я знал, что некогда она восседала на троне богов и я целовал землю у ее ног. Я знал это, но не был уверен, наяву это было или во сне, в моей нынешней жизни или же в какой-нибудь другой.
Потом нежная дымка тумана опустилась в долину между холмами, окутала темнотой здания и закрыла от нас площадь.
Авгур торопил:
— Боги идут. Надо спешить.
Тяжело дыша, он стал подниматься впереди меня по крутой тропинке на скале. Ноги не слушались его, и мне пришлось поддерживать старика. Действие выпитого вина окончилось, на лице у него снова появились морщины, а борода с каждым шагом становилась все длиннее. На моих глазах авгур опять превратился в седого неряшливого старца.
На вершине было светло, но арена цирка внизу по другую сторону холма была по-прежнему окутана туманом. Я уверенно направился к отполированному до блеска валуну, до половины ушедшему в землю. Гадальщик спросил:
— Внутри стены?
— Да, внутри стены, — ответил я. — Я еще не свободен. Я не чувствую себя.
— Выбираешь север или юг?
— Не выбираю. Север сам выбрал меня.
Я сел на камень лицом к северу, и мне казалось, что повернуться лицом на юг я бы попросту не сумел. Я чувствовал необычайный прилив сил, хотя и понимал, что только-только начал познавать себя.
Старец со своим пастушьим посохом сел слева от меня, обозначил стороны света, назвав их, но не пояснил, какие птицы откуда прилетят.
— С тебя достаточно будет простых «да» или «нет»? — Он спрашивал так, как всегда спрашивают авгуры.
— Боги пришли, — ответил я. — Они должны послать мне знамение.
Авгур накрыл полой плаща голову, взял палку в левую руку, правую положил мне на темя и стал ждать. И вдруг легкое дуновение ветерка коснулось моего разгоряченного лица, сильно зашумела листва и зеленый листок дуба упал к моим ногам. Откуда-то издалека, с соседнего холма, послышалось хрипловатое гоготание гусей. Перед нами пробежала собака, держа нос у самой земли, сделала круг у нашего валуна и пошла дальше по следу. Я понял, что боги соперничают друг с другом, показывая мне свое присутствие; где-то рядом упало яблоко, а по моей ноге, извиваясь, промчалась юркая ящерица и пропала в траве. Мне почудилось, что семь других богов тоже были здесь, но ничем не выдавали себя. Я еще немного подождал, а потом обратился к тем из богов, что решили показаться мне:
— Владыка облаков, я узнаю тебя. Нежноокая, я узнаю тебя. Быстроногая, я узнаю тебя. Рожденная из пены, я узнаю тебя. Подземная, я узнаю тебя.
Авгур назвал вслух истинные имена этих пяти богов, и после этого начались знамения.
Из камышей у реки выпорхнула, громко крича, стая уток; вытянув шеи, птицы полетели на север.
Авгур сказал:
— Твое озеро.
Ястреб, который кружил высоко в небе, вдруг камнем упал вниз и снова стремительно взвился в небо. Стая голубей, махая крыльями, показалась из тумана и быстро полетела на северо-восток.
Авгур сказал:
— Твоя гора.
Появилось несколько черных воронов и лениво закружилось над нами. Авгур пересчитал их и сказал:
— Девять лет.
На мою ногу влез черный с желтым жук-могильщик.
Авгур снова прикрыл голову, взял палку в правую руку и сказал:
— Твоя могила.
Потом знамения прекратились.
Итак, боги напомнили мне о бренности моего тела и попытались запугать меня. Я сбросил с себя жука-могильщика и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71