Ларс покачал головой и сказал, что оно уже продано. Тогда Кидиппа поинтересовалась именем покупателя, и Ларс Альсир, как и было условлено, назвал меня. Кидиппа выглядела очень удивленной:
— Турмс из Эфеса? Да ведь я его знаю. Для кого ему потребовался такой подарок? По-моему, он живет один.
Ларс Альсир ответил, что у меня, наверное, есть подружка, и послал за мной, а я, естественно, оказался неподалеку. Кидиппа одарила меня очаровательной улыбкой, скромно поздоровалась и сказала:
— О Турмс! Я в таком восторге от этого чудесного ожерелья. Оно прекрасно сделано и кажется не очень дорогим, потому что эти золотые листочки очень тоненькие. Ты не мог бы уступить его мне?
Я притворился озадаченным и сказал, что уже обещал подарить его. Но Кидиппе так захотелось убедить меня, что она положила руку на мое плечо, приблизила ко мне свое лицо и начала выспрашивать, кого это я собираюсь облагодетельствовать.
— Я не думала, что ты такой легкомысленный, — говорила она. — И твоя серьезность мне очень понравилась, так что я не могла забыть тебя и твоих миндалевидных глаз. Но теперь я в тебе разочаровалась.
Шепотом, но выделяя каждое слово, я дал ей понять, что о таких делах мы не можем разговаривать в присутствии любопытных служанок. Она отослала их из лавки, и мы остались втроем — Кидиппа, Ларс Альсир и я. Девушка, глядя на меня широко открытыми глазами, опять попросила:
— Уступи мне это ожерелье, чтобы я могла сохранить уважение к тебе. Иначе я вынуждена буду думать о тебе как о мужчине, который бегает за продажными женщинами. Ведь только испорченная женщина может принять такой дорогой подарок от постороннего.
Я притворился, что начинаю колебаться, и спросил:
— Ну хорошо, а сколько ты мне за него заплатишь? Ларс Альсир деликатно повернулся к нам спиной.
Увидев это, Кидиппа сжала в руке свой мягкий кошель, пожаловалась на свою бедность и сказала:
— О, у меня осталось только десять серебряных монет, а дедушка вечно ругает меня за мою расточительность. Не мог бы ты продать мне это ожерелье подешевле и тем самым уберечь себя от происков какой-то алчной женщины? Любовь, за которую надо платить драгоценностями, немногого стоит.
Я признал, что она права.
— Кидиппа, — предложил я, — я продам тебе это ожерелье, скажем, за одну серебряную монету с петухом, если вдобавок я смогу поцеловать тебя в губы.
Она изобразила огромное смущение, подняла руку ко рту и сказала:
— Ты сам не знаешь, чего ты требуешь. Моих губ не целовал еще ни один мужчина, кроме отца и дедушки. И дедушка несколько раз предостерегал меня, что девушка, которая позволит поцеловать себя в губы, потеряет свою честь, поскольку ни один мужчина не остановится на этом, а захочет прикоснуться к ее груди, и от этого бедняжка слабеет и не может уже отказать ему в других еще более опасных ласках. Правда, я не знаю, что дедушка имел в виду, и не понимаю, почему я должна ослабеть, если мужчина случайно прикоснется к моей груди. И все-таки я не могу позволить тебе поцеловать меня в губы. Нет, Турмс, ничего подобного ты не смеешь мне даже предлагать, хотя я и понимаю, что никаких плохих намерений у тебя нет.
Но, говоря так и качая головой, она положила руку себе на грудь, и я начал предполагать, что она хочет сберечь даже эту одну драхму, которую я потребовал. Я поспешно сказал:
— Ты убедила меня, и я стыжусь того, что хотел преподнести это ожерелье одной дурной женщине в надежде завоевать ее расположение. Но я совсем забуду о ней, если ты позволишь мне поцеловать твои невинные уста.
Кидиппа поколебалась, а потом прошептала:
— Поклянись, что ты никому об этом не скажешь! Мне действительно очень нравятся эти маленькие кованые золотые листочки, и я хотела бы спасти тебя от неведомой распутницы и поверить в то, что ты не забудешь меня после этого единственного поцелуя.
Она была так соблазнительна, что сердце мое растаяло, и я уже собрался сказать, что с тех пор, как увидел ее, я не могу смотреть на других женщин. Но я сумел взять себя в руки и промолчал. Кидиппа проверила, стоит ли Ларс Альсир по-прежнему к нам спиной, а затем поднялась на цыпочки и раскрыла розовые уста для поцелуя, а также позволила своей тунике сползти с плеча. Но едва лишь я почувствовал возбуждение, как она отодвинулась подальше, привела себя в порядок, вынула из кошелька серебряную монету, взяла ожерелье и сказала:
— Вот тебя твоя драхма. Я считаю, что сделала очень удачную покупку. Дедушка был прав, когда говорил о стремлении мужчин везде совать свои руки, но что до меня, то тут он ошибся. Я вовсе не ослабела, и, честно говоря, мне показалось, будто я поцеловала слюнявую морду теленка. Надеюсь, ты не обижаешься на меня за такую откровенность?
Она оказалась хитрее, чем я думал, и я ничего не получил от этого поцелуя, кроме неутолимого огня, который вспыхнул в моем теле, и большого долга Ларсу Альсиру. К сожалению, эта история ничему меня не научила, и я только спрятал на память монету с петухом (надо сказать, что дрожь охватывала меня каждый раз, когда я брал ее в руки).
Напрасно я молил о помощи Афродиту и обещал ей жертвоприношения. Я даже начал подозревать, что Афродита из каприза оставила меня, однако оказалось, что богиня заманивала меня в ловушку, а Кидиппа была только приманкой, брошенной на моем пути, чтобы завести меня туда, куда хотела богиня.
Но откуда же я мог знать об этом? Я очень похудел из-за любви и совсем потерял сон, и вот однажды, когда уже задули весенние ветры, Дориэй отозвал меня в сторонку и сказал мне:
— Турмс, я много думал в последнее время, и мое решение созрело. Я намерен отправиться в Эрикс и хочу совершить это путешествие по суше, чтобы познакомиться со всей западной областью. Танаквиль хочет сопровождать меня, потому что в Эриксе золотых дел мастера умеют делать вставные зубы из золота и слоновой кости. А в Гимере она объявит, что едет в Эрике, чтобы принести там жертву Афродите — ведь так поступают многие вдовы. Микон и Аура тоже отправляются с нами, и мне бы очень хотелось, чтобы ты увидел город хлебов Сегесту и Эрике.
Я не обратил внимания на слишком уж серьезное выражение его лица, а подумал только о Кидиппе и с восторгом воскликнул:
— Это прекрасная мысль, и я не могу понять, как она не пришла мне в голову! У меня тоже есть дело к Афродите в Эриксе. Ведь она — самая известная Афродита Западного моря, подобно тому, как Афродита из Акр прославлена на Восточном море. Поехали поскорее, может, даже сегодня, а не завтра!
На следующий день мы отправились в Эрикс — с лошадьми, ослами и носилками. Щиты мы оставили в доме Танаквиль, а с собой взяли только оружие, необходимое для защиты от разбойников и диких зверей. Я очень радовался этому путешествию, надеясь, что добьюсь любви Кидиппы с помощью Афродиты. Однако богиня была мудрее меня.

Книга IV
Богиня из Эрикса
1
Я, Турмс, танцевавший когда-то во время грозы на дороге в Дельфы, был уже совсем другим человеком, когда ехал из Гимеры в Эрикс. Ибо с наступлением очередной поры жизни человек как бы рождается и растет заново — и вдруг, потрясенный, замечает, как трудно ему вспомнить и ощутить себя прежним. Так что жизнь есть непрерывное возрождение, и начало каждой новой ее поры подобно прыжку через пропасть, которая внезапно становится шире, и вот уже преодолеть ее невозможно, а обратного пути нет.
Легкие, как дымка, весенние облачка парили над обрывистыми сицилийскими горами, ласковое весеннее солнышко прогревало густую зелень сицилийских лесов и толщу воды в реках, которые выходили из берегов, когда мы держали путь из Гимеры в западную часть острова и в Эрикс. За те зимние месяцы, которые мы провели у Танаквиль, мы успели облениться на ее мягких ложах да за обильными столами во время пиршеств в городе. Поэтому Дориэй, Микон и я радовались возможности размяться до хруста в суставах, чувствуя с наслаждением, как наливаются силой наши мышцы.
Мы не отклонялись от широкой дороги паломников, и сиканы, живущие в горах, поросших непроходимыми лесами, не нападали на нас. Они служили богине но хранили также свои древние обычаи, считая себя старейшими обитателями этих мест. Города их, находящиеся в глубине острова, жили не торговлей, а земледелием, поэтому они были не так богаты, как те, кто основал на побережье Карфаген. Исключением была лишь Сегеста, которая за свой хлеб могла покупать лучшие товары Карфагена и Греции.
Преодолев крутые горные перевалы и бескрайние леса, мы очутились среди мирных долин Сегесты, и первое, что мы увидели, были упитанные псы, гнавшиеся за диким зверем. Охотники, одетые в греческую одежду, подбадривали их криками, прося не посрамить род песьего бога Кримисса, который взял себе в жены прекрасную Сегесту. Они бесцеремонно раздвинули занавески у носилок и, узнав Танаквиль, спросили:
— Зачем тебе ехать в Эрикс, славная вдова? Ты и так уже получила от богини много, даже слишком много даров. Останься лучше в Сегесте, а мы будем бороться за право стать твоим новым избранником и наследником твоих богатств.
Когда они ушли, Микон сказал:
— Поля здесь плодородны от крови многих народов. Лежат тут и колонисты из Фокеи. Так выполним же пожелание Дионисия и принесем жертвы у их могил.
Совершить это было тем легче, что жители Сегесты установили плиты на месте упокоения мужей, которые вторглись в их страну и хотели покорить ее. Собравшиеся посмотреть на нас горожане с гордостью показывали на памятные камни по краям поля, объясняя:
— Многие сюда приходили, но немногие ушли отсюда.
Их отцы и деды хоронили побежденных врагов в поле; потомки же оказались настроены благодушно.
— Мы живем в просвещенный век, — говорили они, — и нам не приходится больше воевать, защищая свой край. Если кто-то нападет на нас, Карфаген сочтет это поводом к войне, а кто же захочет ссориться с Карфагеном?
После жертвоприношения Дориэй с любопытством огляделся по сторонам и спросил:
— Если они ставят плиты на могилах чужих героев, то тут должно быть и надгробие моего отца, спартанца Дориэя. И гробнице его пристало быть богаче других. Ведь мой отец был из рода Геракла и прибыл сюда, чтобы вступить во владение этой страной как его наследник.
К счастью, жители Сегесты не поняли его дорийского наречия. Я спросил их, есть ли здесь надгробие спартанца Дориэя, но они только покачали головами, а потом сказали:
— Как-то раз мы, было дело, одолели в сражении отряд спартанцев, но из их имен нам запомнилось лишь одно: Филипп из Кротона. Это был многократный победитель игр в Олимпии и красивейший из людей его времени. Даже мертвый он был так прекрасен, что мы поставили ему памятник и раз в четыре года устраиваем соревнования в его честь.
Дориэй на миг словно онемел, а потом закричал с таким гневом, что у него побагровело лицо и лопнул наплечник:
— Гнусная ложь! Это мой отец, Дориэй, завоевывал лавровые венки в Олимпии, это он был красивейшим из людей его времени! Как мог какой-то там кротонец превзойти его? Видно, из зависти к моему отцу чужие боги из Сегесты околдовали людей, и те похоронили его под другим именем, дабы он не смог войти в сонм бессмертных.
Жителей Сегесты повергла в трепет ярость Дориэя, и нам с Миконом стоило больших усилий успокоить его. Остыв, он сказал:
— Теперь я понимаю, почему дух моего отца не давал мне покоя и почему овечьи кости всякий раз показывали мне путь на запад. Эти горы, долины, поля — наследие Геракла, а значит, это земля моего отца и моя. Но я уже не хочу никакой земли. Отныне главная моя цель — вернуть покой духу моего отца. Я должен исправить эту роковую ошибку.
Я испугался, что Дориэй начнет добиваться правды в Сегесте и задержит всех нас. Поэтому я заметил:
— Чем меньше ты будешь говорить в этом городе о своем отце и наследии Геракла, тем лучше для нас. Не забывай, что мы собирались ехать в Эрикс, а не искать неведомую могилу на полях Сегесты.
Танаквиль же сказала:
У тебя царские замыслы, Дориэй. Но позволь мне дать тебе совет. Я пережила трех мужей, и у меня в таких делах есть опыт. В Эриксе ты получишь ответ на все вопросы, которые не дают тебе покоя, обещаю тебе это.
Микон тоже предостерег его:
— Больше, чем гнева жителей Сегесты, бойся себя самого, Дориэй. Если ты и дальше станешь так же легко впадать в бешенство, то не доживешь до старости: однажды, прежде чем ты придешь в себя, у тебя лопнут жилы. А может быть, твое ранение в голову от удара веслом во время сражения у Лады оказалось опаснее, чем мы думали? У твоего предка Геракла тоже случались приступы ярости после того, как он стукнулся головой…
Дориэй рассердился и сказал, что это был не удар веслом, а достойный воина удар мечом, и что его вовсе не ранили в голову, а просто смяли шлем. Тут было о чем поспорить, но по крайней мере теперь он говорил разумно и перестал угрожать жителям Сегесты.
Сегеста со своими храмами, дворцами и банями была культурным и красивым городом, а нравы здесь были даже более греческие, чем в Гимере. Местные жители вели свое происхождение от троянцев, считая, что их праматерь Сегеста явилась из Трои и здесь ее взял в жены речной бог с песьим обличьем по имени Кримисс.
Нас гостеприимно встретили в доме сыновей Танаквиль от прежнего брака. Это был богатый дом, который окружали многочисленные хозяйственные постройки, сараи и амбары для зерна. Нам оказали всяческие почести, но Танаквиль запретила сыновьям показываться ей на глаза, пока они не сбреют бороды. Прихоть ее едва ли пришлась им по душе: ведь оба были уже в годах, а гладко выбритый подбородок только подчеркивал бы их возраст. Но из уважения к матери они послушались ее и даже отослали из дома своих взрослых детей, чтобы их присутствие не напоминало Танаквиль, что она далеко не молода.
Мы могли совершенно свободно осматривать город и его достопримечательности. В храме речного бога Кримисса мы видели священного пса, которому, следуя древнему обряду, каждый год отдавали в жены самую красивую девушку в городе. Но Дориэю, который возмущался — к счастью, не вслух — варварскими обычаями горожан — больше полюбились прогулки вдоль городских стен, где для развлечения знати устраивались кулачные бои и состязания по борьбе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71