— Думаю, что мне следует приглашать гостей в Парэм чаще, чем один раз в год выборов.
— И это только начало. Местный лорд должен устраивать балы. У нас очень редко бывают балы.
Чувствуя, что начинаю нести какой-то вздор, я поспешила переменить тему:
— Признаюсь, милорд, мне кажется, что вы немного оттаяли и стали добрее.
— И вы тоже, мисс Баррон. Позвольте мне задать вам один вопрос. Почему вы так рассердились на меня во время нашей прогулки? Причем, без всякой видимой причины. Мы так мило с вами болтали, и вдруг вы совершенно изменились. Возможно, я допустил какую-то бестактность и сам этого не заметил? Помните тот случай, когда я обвинил вас в воровстве? — добавил он, насмешливо улыбаясь.
Мне не хотелось рассказывать ему, как Борсини меня одурачил, и я решила уклониться от прямого ответа.
— До чего же вы чувствительны, милорд! Разве я сказала вам что-нибудь обидное?
— Молчание тоже бывает обидным. Вы так быстро бежали от меня, как будто хотели поскорее избавиться. Хотите, я скажу вам, что я подумал?
— Да, прошу вас.
— Мне показалось, что вы узнали что-то компрометирующее вашего дядю и хотели скрыть это от меня.
— Мой дядя тут совершенно ни при чем. Я же сказала вам, что мне просто стало холодно.
— По негласному джентльменскому правилу, мужчина должен сделать вид, что верит каждому слову дамы, какую бы невероятную историю она бы ни сочинила. Но я рискну не согласиться с вами. Мне не показалось, что на улице холодно. Да и дамы, сидевшие за открытыми столиками в кафе, не дрожали от холода. Остается сделать вывод, что вы, мисс Баррон, больны одной довольно редкой болезнью, которая называется холодная кровь.
— Хладнокровие, или «sangfroid», как говорят французы, — наша национальная черта.
— Интересный ход. Из вас вышел бы хороший философ или политик, мадам. Но обвиняя нас в холодности, французы вовсе не это имеют в виду. И давайте договоримся: что бы мы ни узнали о наших родственниках, это останется между нами. С какой стати наши семьи должны страдать из-за того, что кто-то из наших родственников, к тому же покойных, натворил много лет тому назад.
— Будем надеяться, что Стептоу тоже согласится последовать этому уговору.
— Стептоу готов продать свою душу, если ему предложат подходящую цену.
— Вы уже уходите, мисс Баррон, — спросил он, видя, что я собираю свои вещи. — Не забудьте взять вот это.
И он вручил мне миниатюру. Я положила ее в сумочку. Уэйлин помог мне накинуть шаль, и мы рука об руку, как пара пожилых супругов, направились к лестнице. Он не стал провожать меня дальше. Поднявшись наверх, я из любопытства оглянулась и увидела, что он не вернулся в свой кабинет, а вышел из отеля. Видно, ему захотелось послушать оркестр и пофлиртовать с дамами на улице. Он из тех, кто срывает свои розы. И мне, пожалуй, не мешает кое-чему у него поучиться.
Глава 10
Мама крепко спала, когда я вернулась в номер. Я разделась, не зажигая света, и сразу легла. Утром она встала раньше меня. Открыв глаза, я увидела, что она сидит в темноте, совсем одетая, и смотрит на улицу через щель в занавеске.
— Наконец-то ты проснулась, Зоуи. Уже девятый час, и я умираю от жажды. Мне не хотелось тебя беспокоить, поэтому я не стала звонить прислуге, чтобы принесли чай.
— Мы приглашены на завтрак в отдельный кабинет лорда Уэйлина. Вы можете спуститься вниз и выпить там свою чашечку чая.
— Мне как-то неловко идти туда одной.
— Вряд ли он уже там.
— Вы поздно вчера вернулись? — спросила она подозрительно. — Надеюсь, не очень?
— Я — нет, а лорд Уэйлин, кажется, задержался.
Ей очень хотелось выпить чаю, и, преодолев свою провинциальную стеснительность, она решилась пойти без меня. Когда я оделась и спустилась вниз, мама пила чай и спокойно болтала с лордом Уэйлином.
— Вот поэтому я и узнала леди Маргарет на портрете, — сказала она и, увидев меня, спросила:
— Зоуи, почему ты не сказала мне, что лорд Уэйлин интересовался, знала ли я леди Маргарет в молодости?
— А разве вы были знакомы до того, как она приехала в Парэм?
Уэйлин встал и поздоровался. Я молча ему кивнула и с нетерпением ждала, что же ответит мама.
— Я не была с ней знакома, но я много раз ее видела. Как-то весной она приезжала погостить к Блессингтонам в Ирландию, и я часто видела ее, когда она каталась в своем ландо. Раза два она появлялась у нас на приемах, но держалась в своем узком кругу. Нас тогда не представили, и поэтому, когда она приехала в Парэм, мы с ней не ездили друг к другу в гости. Да и вообще, все у нас смотрели на нее тогда как на диковинку, вроде пятиногого теленка на ферме у дядюшки Дулея, или висельника у дороги.
Уэйлин был явно смущен такими вульгарными сравнениями.
— Она была самой шикарной дамой, какую нам приходилось когда-либо видеть, — заключила мама.
Уэйлин подал мне стул и, помолчав немного, сказал:
— Оказывается, ваш дядя Барри тоже был в Ирландии в то лето, но ваша мама не знает, встречались ли они тогда с леди Маргарет.
— Меня бы нисколько не удивило, если бы он ухитрился с ней познакомиться. Он в те времена вовсю ухлестывал за женщинами, настоящий повеса да и только.
— Не представляю, когда между ними могло что-то произойти. Тетя Маргарет вернулась в Англию осенью того же года и вышла замуж за Дэвида Макинтоша. Муж увез ее в Шотландию, и она безвыездно жила там до самой его смерти. Он умер десять лет назад.
Мама сказала:
— Барри отправился в Индию в августе, незадолго до отъезда леди Маргарет.
— Итак, — заключила я, — если они когда-либо и встречались, то очень недолго.
Мы принялись, наконец, за завтрак. Лорд Уэйлин сообщил, что его лакей уже вернулся и привез мой альбом. Я рассказала мама, что попробую сделать набросок с портрета леди Маргарет и изобразить ее такой, какой она была, когда я ее видела. Мама одобрила наш план и даже сделала одно существенное замечание:
— А вы не думаете, что они с Барри делали что-нибудь, чтобы изменить свою внешность, когда приезжали в Танбридж? Раз уж так старались, чтобы никто ничего не заподозрил, то должны были принять хотя бы элементарные меры предосторожности.
Теперь наша задача стала еще сложнее. Когда убрали приборы после завтрака, лорд Уэйлин положил на стол мой альбом с набросками, и мы открыли его на той странице, где был изображен дядя Барри.
— Может быть, нарисовать ему усы и бороду, — предложила я. — В этом альбоме шесть портретов, и мы могли бы попробовать разные варианты. Например, с очками…
— Почему ты не предложишь лорду Уэйлину сделать это, а сама занялась бы портретом леди Маргарет, — предложила мама.
Уэйлин сначала запротестовал, но мы его уговорили попробовать, а я тем временем начала старить леди Маргарет. Первым делом я увеличила миниатюру, а потом стала внимательно рассматривать лицо мама, чтобы понять, как оно изменилось с возрастом. Из-за выражения степенной серьезности на щеках пониже скул набухли одутловатые мешочки. Губы утратили былую пухлость, и уголки их сердито опущены. Работая, я время от времени смотрела на мама.
— Почему ты все время смотришь на меня, Зоуи? — рассердилась она. — Я вижу, ты используешь меня, как модель старухи. Я гораздо моложе, чем леди Маргарет и не такая полная, как она.
Мама бывает очень вспыльчива, если ее задеть. Я оставила ее в покое и стала рисовать по памяти. Через некоторое время она пожаловалась, что мы оба заняты, а она ничего не делает.
— Я схожу за своим вышиванием, — решила она.
Уэйлин предложил послать наверх слугу.
— Я пойду сама. Я все еще на что-то гожусь, — проворчала она и ушла.
Уэйлин посмотрел на меня и понимающе улыбнулся:
— Неужели и мы станем такими же капризными в таком возрасте?
— Ей просто скучно. Она не любит сидеть без дела.
— Судя по вашему альбому, вы тоже не любите сидеть без дела, мисс Баррон. Мне очень понравились ваши наброски. Я просмотрел этот альбом, когда лакей привез его сегодня утром. Вы не сердитесь?
— Конечно, нет. Здесь у меня только черновые наброски. Мои законченные работы, надеюсь, лучше.
— Я хотел бы их как-нибудь посмотреть. Вы очень хорошо передаете характер человека.
— Спасибо, я всегда предпочитала рисовать людей. Мне кажется, я умею разгадывать человеческую душу, но, признаюсь, я не смогла разглядеть двуличие моего дяди. Хотя, мы знаем об этом только со слов Стептоу.
Уэйлин положил карандаш и протянул мне альбом.
— Ну, как вы это находите? — спросил он. Он нарисовал длинные кудрявые усы и бородку клинышком, наподобие тех, какие из озорства рисуют мальчишки на уличных плакатах.
Я расхохоталась.
— Вам надо было нарисовать ему рожки и дать в руки копье. Он похож на…
— Я же вам говорил, что у меня ничего не получится.
Отыскав еще один рисунок дяди Барри, я заштриховала небольшие усики и короткую бородку, какие носили в то время пожилые джентльмены.
— Ну вот, что-нибудь вроде этого. Уэйлин одобрительно посмотрел на мой рисунок.
— Теперь лицо совсем другое, я бы ни за что не сказал, что это один и тот же человек.
— Он мог носить очки, возможно, даже темные.
Я перевернула страницу и нарисовала очки в стальной оправе на следующем наброске. Лицо изменилось не очень заметно, но после того, как я заштриховала стекла, и глаза стали не видны, оно изменилось сильнее. Ожидая, пока я состарю леди Маргарет, Уэйлин стоял у меня за спиной и наблюдал, как я работаю. Это меня отвлекало, но, тем не менее, портрет его тети получился неплохо.
— Прекрасно! — воскликнул он, усаживаясь в кресло рядом со мной. — Одно меня удивляет, мисс Баррон…
— Что именно?
— Для чего, черт возьми, вы берете уроки у Борсини, если вы на голову выше его, как художница.
Одного упоминания имени Борсини было достаточно, чтобы привести меня в ярость, но комплимент сделал свое дело, и я немного смягчилась.
— Я многому у него научилась. Не только технике письма, но и умению ценить искусство старых мастеров. Иногда он приносит с собой книги и рассказывает о художниках. Разумеется, он хорошо знаком со всеми великими произведениями итальянцев.
Уэйлин саркастически улыбнулся:
— Я слышал, что некоторые молодые леди интересуются не столько его уроками, сколько его иностранным происхождением.
— Меня интересует искусство, а не флирт, милорд, — отпарировала я, хотя чувствовала, что совесть моя не совсем чиста.
За прошедший год Борсини почти ничему меня не научил. На его «уроках» мы часто занимались не рисованием, а рассматривали работы мастеров Ренессанса, сидя так близко друг у другу, что наши головы соприкасались. Он рассказывал мне истории, возможно, вымышленные, о знатных итальянских фамилиях, где он был своим человеком. Меня удивляло, почему он уехал из Италии. Здесь, в Англии, он большой благосклонностью знати не пользовался. И все же мне не хотелось расставаться с Борсини. Работать в моей новой студии в полном одиночестве будет не очень-то приятно. Неужели, я наняла себе жиголо вместо учителя рисования? Нет, он никогда не позволял себе ничего лишнего и, скорее, вел себя как брат. А моими туалетами и прическами он интересовался как искусствовед.
— Итак, вас интересует искусство. А Борсини? Что его интересует?
Я догадывалась, что Борсини больше всего интересует гонорар, который он получает за уроки, но решила промолчать об этом и поспешила переменить тему разговора.
— Как вы думаете, что делала ваша тетя, чтобы изменить свою внешность? Очевидно, усы и борода ей не были нужны, если только она не выдавала себя за мужчину.
Уэйлин ухмыльнулся.
— Едва ли это было возможно. У его тетушки были очень полные грудь и бедра. Смешно было представить ее пышные формы втиснутыми в брюки.
Мама спустилась вниз со своим вышиванием как раз, когда мы закончили работу с портретами.
Уэйлин спросил:
— Вы пойдете с нами на поиски, миссис Баррон? Нам все утро придется много ходить. Может быть, вам спокойнее остаться здесь и заняться вышиванием?
Я поняла, что его заботливость была предлогом, чтобы избавиться от нее и провести утро наедине со мной. Поэтому ее ответ меня не очень обрадовал.
— Мне до смерти надоело сидеть здесь, как приклеенной. Я иду с вами. Почему бы вам, лорд, не походить с портретом вашей тети, а мы возьмем портреты Барри. Таким образом, мы сможем в два раза быстрее справиться с нашей задачей, — Но… — он хотел возразить, но не мог не согласиться с ее разумным предложением.
— Отличная идея, мама.
Уэйлин свернул набросок с портретом своей тети в трубочку и ушел, условившись встретиться с нами здесь же за ленчем.
Как только он вышел, мама сказала тоном заговорщицы:
— Нам будет неприятно узнать что-нибудь порочащее Барри в присутствии лорда. Я не случайно сказала, что брат мог как-то менять свою внешность, Зоуи. Когда мы его хоронили, я искала чистую рубашку, чтобы надеть на него, и нашла в комоде воротничок священника и накладные усы. Ты помнишь, у него был старый черный костюм, который он никогда не носил. Однажды я убирала комнату, когда он был в Лондоне, и обнаружила, что он взял его с собой. Я еще подумала:
«Надеюсь, он не наденет этот костюм на парадный прием, ведь он совсем не такого фасона, как нужно».
— Господи! Почему же вы не сказали мне об этом?
— Тогда я не придала этому значения и только сейчас поняла, что это значит.
— В таком случае мне надо переделать еще один набросок.
Я подрисовала воротничок и усы, и мы отправились обходить гостиницы и ювелирные магазины.
В больших отелях нам не везло. «Калверли», «Маунт Плезант», «Эрлз Корт», «Рояль Маунт», «Эфереем», «Карлтон», «Свон», «Кэмден» — ни в одном из них дядю не узнали. Мы взяли с собой все наброски: с усами и с бородой, в темных очках, в костюме священника — все безрезультатно. Теперь надо было обойти десятки маленьких частных гостиниц.
— Давайте попробуем зайти в ювелирные магазины, — предложила я, хотя особенно не надеялась на успех.
Первый магазинчик, который мы отыскали, был маленькой грязной лавчонкой со странным названием «Кашмир. Альберт Брэдфорд», примостившейся позади больших отелей. Мы подумали, что незаметное расположение и индийское название могли понравиться Барри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23