CIV Коль убежишь, ты будешь беспощаднейМедведицы, где медвежата с ней,И горше желчи; жестче, безотраднейХолодных, твердых мраморных камней.Коль подождешь — и меду ты усладней,И винных лоз нежнее и хмельней,И солнца миповидней красотоюУмильной, кроткой, ласково-простою.
CV Но вижу — тщетны все мои моленья.Словам моим не внемлешь и молчишь.Ко мне, рабу, не хочешь снисхожденьяИ даже глаз назад не обратишь;Но, как стрела, исполнена стремленья,В дремучие леса свои спешишь,На скалы ты взбираешься в тревоге —Пусть камни, терны уязвляют ноги.
CVI Но раз ты убегаешь, непреклонна,Любимая, как это вижу я,И в этом — весь ответ мольбе влюбленной,И дальше — хуже ненависть твоя;Да уравняются все горы, склоны, —О том к Юпитеру мольба моя,Да будет вся равнина с далью всеюРовней и ниже под ногой твоею.
CVII Вас призываю, боги, что живетеВ тенистых этих долах и лесах,Коль вам любезность ведома — к заботеО милых, нежных, маленьких ногахВот этой нимфы, — вы не преминетеВсе камни, терны, сучья на путяхПрелестных ножек превратить в лужочкиИ в тоненькие травки и цветочки.
CVIII А я отныне следом за тобоюУж не пойду; куда идешь — иди;С моим несчастием, с моей тоскоюОстанусь без исхода впереди.Мне ждать недолго вечного покоя:Исходит сердце кровью тут, в груди.Все ты: ведь твой огонь его терзает,Жизнь с каждою минутой исчезает».
CIX А нимфа не бежала, а летела.Высоко полы платья подняла,Чтобы предаться бегу уж всецело,Их за пояс заткнула как могла, —Так что сверх поножей открыто, смелоВся стройная нога видна былаИ, как освобожденные из плена,Пленительные белые колена.
CX С копьем в деснице вон она мелькнула,Вдаль отбежать успев крутым путем,И, обернувшись, гневная, взглянула,В испуге вспыхнув пурпурным огнем —И крепкою рукой в него метнула,Чтоб насмерть Африке сразить копьем.И уж сразила б, если б не случилось,Что прежде в крепкий дуб оно вонзилось.
CXI Копье, взрезая воздух, засвистело —Она, на миг отдавшись забытью,В лицо его впилась: ведь он всецело,Казалось, ощутил себя в раю, —Ни удержать, ни скрыть уж не сумелаРаскаянье и жалость всю свою,Кричит в безумье: «Берегись, несчастный!От смерти как спасу тебя ужасной?»
CXII В четырехгранной этой стали силаТакая напряженная была,Что мощный дуб насквозь она пронзила,Как будто льдину слабую прожгла.А толст был дуб: обхвата б не хватилоМужского, чтоб сойтись вокруг ствола.Расселся он; почти что погрузилосьВ него все древко — и остановилось.
CXIII А Мензолу тут радость осияла,Что невредим был юноша: связалУже Амур ей сердце, вынул жалоЖестокости и злую мысль изъял.Хоть ждать его и миг не пожелала —О, ни за что! — Иль чтоб возможен сталС ним разговор — о, нет! — Но просто рада:Его сетей бояться уж не надо.
CXIV И снова нимфа дальше побежала,Что было сил: ведь он за ней спешил,И все она по-прежнему внимала,Как следом он и плакал, и молил;Пещер и скал немало миновала,И позади уж он далеко был,Когда она, взобравшись на вершину,Не мнила, что спаслась и вполовину.
CXV Но вниз она с стремительностью вящейСпешит с горы по склону. Как стенаСтоял здесь лес, сплетен дремучей чащейНепроницаемой. И не слышна,Лесною вольной птицей настоящей,Бесшумно затаилась тут она;Маститый дуб шатром пышно-зеленымЗдесь нимфу осенил, над ней склоненным.
CXVI Поговорим об Африке. Мгновенье,Как нимфа бросила в него копье,Смутился он. Но слышит в изумленьеОн крики «Берегись!», и вид ее,Весь — состраданье, и к нему движенье,И пламень глаз явили ясно, чьеКто сердце вдруг сразил. И с новой силой,И с новой жаждой он бежит за милой.
CXVII Как головня погаснуть уж готоваИ тлеет только искоркой одной,Но вздоха ветра, мощно излитого,Достаточно — и с силою иной,Сильнейшей во сто крат, пылает снова. —Так Африке, почуяв новый зной,Лишь возглас жалостный над ним раздался,Все пламенней, все жарче разгорался.
CXVIII Он закричал: «Юпитер, видно, хочет,Раз хочешь ты, чтоб пал здесь мертвый я:Твою надежду тотчас он упрочитВсей силою стального острия,Что сердце мне пронзит и кровь источит,Пройдя всю грудь насквозь. Вина — твоя.А мне — восторг: покончить с жизнью сеюВ горении любви — рукой твоею!».
CXIX Едва лишь Африко закончил слово,Как на вершину Мензола взошла,И ясно он ее увидел снова;Она сошла — ее сокрыла мгла,И тотчас он почуял много злого:Меж них долина длинная легла, —И крепко не на шутку он боялся,Чтоб след ее совсем не затерялся.
СХХ И он с трудом вершины достигаетИ тщетно взорами ее следит.И как охотник часто поступает,Чуть птица снимется и улетитИ из виду ее он потеряет:Лицо поднявши, ротозей глядит;Бежит туда-сюда, стоит на месте,И, как в беспамятстве, все это вместе, —
CXXI Так Африко ее с своей вершины,Подняв высоко голову, следит.Лоб трет себе руками без причины,Свою фортуну злостную хулитЗа все ее бесчисленные вины.И к лесу он дремучему спешит,И вновь назад; бормочет: «Что за чудо!Нет, вон туда пошла она отсюда».
CXXII И тотчас он туда бегом спускался —Уж где бы ни было ее сыскать, —И снова, не увидев, возвращался,С отчаяньем в душе бежал опятьИ, отбежав немного, вновь решалсяИдти иным путем. Но угадатьНикак не мог, все недоумевая,Что делать, где искать еще, не зная.
CXXIII И он твердил себе: «Она, пожалуй,Вот тут, в лесу пространном и глухом!И если так, то без приметы малойМне не сыскать ее, блуждая в нем;И больше месяца бродя, усталый,Всей чащи я не обыщу кругом.И ни следа! Ведь если бы вступилаТут в лес она, хоть след бы проложила.
CXXIV Хотя бы весть мне сердце провещало,Куда пошла она! Не счесть путей,А ведь из них один она избрала.И дальше устремляясь так за ней,Пойду ли ощупью куда попало —И не туда приду всего верней,А дара уж теперь не потеряюПечального, которым обладаю.
CXXV Не знаю я, идти или остатьсяИ ждать, не выйдет ли сюда сама;И верховой здесь мог бы затеряться, —Такая глушь в лесу, такая тьма,Что и его бы следу не сыскаться.А ежели послушаться ума, —Далеко быть мне на полмили надо,Чтоб ею брошена была засада».
CXXVI И он взглянул на солнце. Час десятыйУж близок был. И он себе сказал:«Что тешиться надеждою богатой?Надежды нет, которой я дышал;Здесь тратить время — тщетной было б тратой».И в памяти рассказ отца вставалО двух любовниках — что наканунеОн слышал, — как погибли вместе втуне.
CXXVII А тут же и Амурово шептанъе:«Что мне Диана? Не боюсь ее.Раз увенчать бы страстное желанье —Век было б сердце счастливо мое.И кончится пускай существованье, —Я бога восхвалю за бытие.Но за нее крушился б я душою:Из-за меня ей смерть была бы злою».
CXXVIII Одно другим сменяя рассужденья,Здесь Африко немало пребывал,Не в силах разрешить свои сомненья, —Амур его, лелея, обольщал.И наконец-то, ради сожаленьяК отцу, что крепко дома тосковал,Идти домой решил он поневолеИ в путь пустился, полн великой боли.
CXXIX Так возвращался Африко, тоскуя,И, что ни шаг, оглядывался он,Стоял и слушал, мысль одну милуя:«Не Мензола ль? — вздыхая. — Истомлен,Что за глупец, что за тоску несу яБессменную, всего теперь лишен!Ты здесь осталась, Мензола», — взывая,Метанья длил он без конца и края.
СХХХ Но речь о том, как он один металсяПри каждом легком шелесте листкаВзад и вперед, и снова возвращался,И снова шел, была б не коротка.Каким страданьем в сердце он терзался,Поймет ведь каждый, — какова тоскаПути возвратного! Сказать короче,Домой с тоски едва дошел он к ночи.
CXXXI Вот наконец в своей каморке малой,Родителями не замечен, онНа узкую постель упал усталыйИ чует — уж у сердца Купидон,Стрелой его сразивший многожалой, —И жадно жаждет он его полон,В тоске простившись с радостью земною,Вдруг сокрушить хоть смертною ценою.
CXXXII И Африко, простертый на постели,Вздыхая тяжело, лежит ничком.Уколы шпор любовных так горели,И трижды он вскричал в жару таком:«Увы! Увы!» — что вопли долетелиДо слуха матери. Вскочив, бегомОна наружу в садик устремилась,Расслышала его и возвратилась.
CXXXIII И сына милого воскликновеньяУзнавши, в комнатку к нему спешит;Сама вся не своя от изумленья,Вдруг видит — он, простерт, ничком лежит.И обняла, и шепчет утешенья,А голос обрывается, дрожит:«Скажи, сыночек, что тебе так больно?Чем душенька твоя так недовольна?
CXXXIV Скажи скорей, сыночек ты мой милый,Где у тебя болит, любимый мой?Дай полечу. Я рада всею силойТебе помочь. Ведь снимет как рукой.Да повернись, мой голубь сизокрылый,Мне молви хоть словечко, мой родной!Своей я грудью ведь тебя вскормила,Под сердцем девять месяцев носила».
CXXXV Услышал Африко — к нему прокраласьМать нежная, и рассердился он:Как бы о чем она не догадалась!Но он в любви лукавству научен —И отговорка в мыслях уж слагалась;Подняв лицо — заплакан, истомлен, —Он молвил: «Матушка, я торопилсяС утра домой, упал и весь разбился.
CXXXVI Я поднялся, но с болью небывалойВ боку, — и вот едва добрел домой,Настолько ослабелый и усталый,Что уж едва владел самим собой,Бессилен, словно снег на солнце талый,И лег в постель, чтоб дать себе покой,И, кажется, теперь полегче стало,Потише боль, что так меня терзала.
CXXXVII И если любишь ты меня немного,Скорей отсюда, матушка, уйди.Не огорчайся этим, ради бога:Мне говорить — такая боль в груди!Иначе не пройдет моя тревога;Послушайся, больному угоди,Ступай к себе, мне говорить не надо:Ведь это для меня опасней яда».
CXXXVIII Он замолчал и, тяжело вздыхая,Склонился на подушку головой.Такие речи слыша, мать седаяЗадумалась, пошла, сама с собойБезмолвно и любовно рассуждая:«Должно быть, как он слышит голос свой,Так болью звук в груди и отдается, —И словно бы она на части рвется».
CXXXIX И вышла из каморки, где в томленьеМетался сын и горестно стонал.Почувствовав свое уединенье,Он от любви еще сильней страдал,И груди непривычное мученьеВсе возрастало, пламень сожигалВсе яростней; взывал он: «Почему жеЛюбовь, что миг, терзает больше, хуже?!
CXL Я чувствую, что весь внутри сгораюЛюбовным пламенем: я слышу-грудьИ сердце жжет он с краю и до краю;Себе помочь не властный как-нибудь,Беспомощный, бессильный, замираю.И лишь одна могла б в меня вдохнуть,Чуть пожелай, мир и забвенье болиИ сделать все со мной, что ей по воле.
CXLI И ты одна мила, как ангел нежный,Красою светлокудрою своей,С умильной речью, легкой и небрежной,Всех белых роз улыбчивей, свежей,Всех ясных звезд в лазури безмятежнойБлистательней, — ты мне всего милей,Одну тебя, желанная, желаюИ ночь, и день всечасно призываю!
CXLII Лишь ты одна всю боль моих страданийМогла бы благодатно исцелить!Лишь ты одна всей властью нежных дланейВедешь моей безвластной жизни нить!Лишь ты одна от смертных воздыханийМой жалкий век вольна освободить!Лишь ты одна захочешь — обладаешьМной, как ты можешь, как ты пожелаешь!»
CXLIII И говорил: «Жесточе невозможно,Чем ты, томить безжалостной тоской;И, дикую, страшит тебя тревожноТобою восхищенный взор людской!Вся жизнь моя, что для тебя ничтожна,Во мрак темницы ввержена тобой,И нет в тебе — увы! — тем мукам веры,Что ты не видишь, а дала без меры!»
CXLIV Потом, стеня, к Венере обратился:«Священная богиня, победитьВластна ты всех на свете, кто бы тщилсяОт ран твоих себя оборонить,И от тебя никто не защитился;А ныне, мнится, не сильна сломитьТы слабой девушки — и перед неюБессильна всею силою своею.
CXLV Ты мощь свою всю ныне потерялаПротив нее, и тонкий ум притих,С каким всегда разил сердец немалоТвой сын Амур, высоких и простых.Пред сердцем ледяным вдруг все пропалоПрезревшим обаянье сил твоих;Обыкшие вершить твое отмщеньеЛук, стрелы острые — в пренебреженье.
CXLVI Ее, быть может, без труда ты мнилаВдруг захватить, как и меня взяла,Чтоб в грудь ее твоя проникла сила,В грудь изо льда, — как и в мою вошла.Она же стрелы просто притупила,Что на нее ты мудро навела;А я, глупец, от них не защитился —И в вечную темницу погрузился.
CXLVII Мне никогда уж не освободиться;Мир, отдых и покой — не для меня:Но мукой новой буду я томитьсяВсечасно от любовного огня.И в этой думе с телом разлучитсяДуша моя, рыдая и стеня,К погибели своей. И черной теньюС тенями будет. Вот конец мученью.
CXLVIII Тебя молю, о Смерть! идешь, врачуяМне горькое земное бытие;По доброй воле жить уж не хочу я;Рази же сердце бедное мое!А не сразишь, так сам сражу, тоскуя.Как чтил бы я пришествие твое!Так поспешай — и сброшу я оковы,Мне тяжкие мучительно суровы».
CXLIX Тут он умолк, и залился слезами,И вспомнил, как прекрасное копьеВ него метнула нимфа, как словамиПрорвалось сострадание ееИ ужас, что воздушными струямиНеотвратимо мчится острие.И в тех словах почуял он хоть малостьНадежды на узывчивую жалость.
CL Так плача и томительно вздыхая,Влюбленный юноша один лежал,Жить жаждая и к смерти вдруг взывая,Надеялся и в ужасе дрожал.Бог сна, из врат великих низлетая,Сном благостным страдальца обаял.Усталостью последней истомленный,Все позабыл забывшийся влюбленный.
CLI А мать умелая уж насбиралаЦелебных трав немало — для того,Чтоб сыну сделать ванну: полагала,Что боль в боку измучила его.Доверчивая, ведь она не зналаПричин томленья сына своего.Пока весь ход ее работы длился,Домой и Джирафоне воротился.
CLII И тотчас же спросил: что сын бесценный?Вернулся ли сегодня он домой?А донна, что звалася Алименой,Ответив «да», свой перепуг ночнойПоведала; без боли неизменнойНе молвит слова сын; ему покойНеобходим; она к нему не входит.«Прошу, нейди и ты, — так речь заводит. —
CLIII Я ванну приготовила, что болиПомочь должна. Пускай он отдохнет,Как долго будет то ему по воле,И ванну ту целебную возьмет.И уж страдать не будет, верно, боле:Где б ни болело у него, — пройдет.Оставь, пусть спит. Он говорить не может:Сильнее боль в боку его тревожит».
CLIV Когда жена все это рассказала,Его схватила за сердце тоска.Любовь отцовская не устояла,Чтоб тотчас же не повидать сынка.В каморку, где постель его стояла,Невольно потянуло старика.И видит — спит. Его он закрываетИ прочь оттуда тотчас поспешает.
CLV И он сказал старушке: «ДорогаяЖена, сынок, сдается мне, уснул,Лежит в постели, тихо отдыхая,И разбудить его я не дерзнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10