пей — не хочу. В середине круга павлином плывет наш батыр — кукурузник: поводит жирными плечами, виляет бедрами, кокетливо кланяется собутыльникам, а те поют, громко хлопая в такт:
Эх, проходит быстро жисть!
Так побольше благ урви,
Пей, гуляй и веселись,
Без трудов, забот живи!
Толстячок хлопал в ладоши нехотя, да и подпевал как-то вяло, вроде даже устало. Иногда осторожно трогал челюсть, как человек с больным зубом. Муталь-бандюга же старался так, точно кто-то пообещал ему премию, если будет хлопать и петь громче всех. Директор лоскутного магазина вошел в такой экстаз, что позабыл подпевать, только разевал рот и вовсю аплодировал кукурузнику, будто всемирно известному артисту. Ариф-спекулянт вел песню, полузакрыв глаза, раскачиваясь из стороны в сторону, все выше и выше поднимая голос. Остальные вторили ему:
Эх, на всю катушку живи, мой бек!
Эх, добра побольше урви, мой бек,
Скачешь ты на белом коне удачи,
Будь хозяином жизни, мой бек!
— Будь здоров, Бадрак!
— Ох и мастак, ты, оказывается, на эти штучки!
— Лучше всякой танцовщицы! — послышались одобрительные крики.
А Саллабадрак уже устал порядком: раз он покачнулся и чуть не растянулся на полу, но удержался, подошел к Аббасову, схватил его за руку.
— Вставайте, учитель, ваш черед!
— Да-да, не увиливайте, Адыл-ака!
— Не отставай, Бадрак, пока не заставишь его сплясать! — опять раздались пьяные крики.
Я думал, что «господин директор» откажется, но он послушно поднялся, широко раскинул руки, точно ворон, приготовивигийся взлететь — крылья, и попросил :
— Ладно, только спойте для меня «Мою темноволосую».
Ох, упали на глаза, развились
Темные мои кудри-волосы.
Ох, какие только ни свалились
На головушку мою беды-горести, —
с пьяным надрывом затянул Ариф-спекулянт…
— Да, не зря мы избрали тебя предводителем! — зашумели зрители. Аббасов сделал последний круг и сел на место. Он тяжело дышал.
— Муталь!
— Слушаю вас, наставник!
— Наполни чаши, братишка, выпьем. Сегодня мой самый счастливый день. Я нанес своему врагу еще один удар!
«Чаши» — граненые стаканы, пиалы, косушки наполнились вмиг.
Беспорядочный застольный разговор прервал главарь, чтобы собрать со своих подчиненных установленную мзду. Из общей кучи денег кое-какую мелочишку он кинул Муталю и Саллабадраку, остальное засунул в портфель. Попутно отчитал спекулянта за то, что тот до сих пор не распродал на толкучке доставленный товар. При этом сказал, что нужно организовать аварию недалеко от лавки, торгующей детскими люльками — это должно на некоторое время отвлечь внимание автоинспекции, расположившейся поблизости.
— Это вы хорошо придумали, учитель! Организуем, — пообещал спекулянт, приложив руку к сердцу.
— Машину, которую надо угробить, я сам достану, — пообещал Муталь.
В разговор встряли Толстячок и директор лоскутного магазина: они сказали, что торговля нынче очень бойкая и не мешало бы подбросить им еще немного соломы. В это время появилась как из-под земли Баба-яга.
— Шурпа готова! — объявила она. — Помогите принести.
Через минуту палван-кукурузник и Муталь внесли в подземелье громаднейший поднос, на котором возвышалась горка цыплячьих тушек. А еще минуту спустя послышались треск ломаемых косточек, аппетитное чавканье, умиротворенное урчание.
— Муталь! — крикнул Адыл Аббасов, икнув.
— Приказывайте, наставник!
— Наполним бокалы до краев. Сегодня я счастлив.
— Если счастливы вы, хозяин, счастливы и мы! — вставил спекулянт.
— Если бы не вы, все мы давно гнили бы в тюрьме, — подобострастно добавил заведующий лоскутным магазином.
— Пока я жив — не бойтесь ничего! — ткнул Адыл Аббасов куда-то указательным пальцем, точно револьвером. — Я все законы обойду. ОБХСС? Так он сам меня боится. Главное, я парализовал его сердце, и теперь скоро их всех там разгонят. Да, мы еще поживем на славу, верно, Муталь?
— Верно, хозяин, еще как верно! Мы еще поводим их за нос.
— А мне… мне почему-то каждую ночь снится начальник ОБХСС, — плаксиво признался Ариф-спекулянт.
— И мне, — промямлил лоскутный зав. — И сейчас он точно стоит перед глазами… И голова кружится… все кружится…
Анаша, кажется, начала действовать: эти слова потонули в нестройном идиотском смехе присутствующих:
— Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!
Я решил не терять зря времени: принялся потихоньку разоружать обалдевших преступников. И вдруг помещение потряс громкий крик:
— Анаша! Курица пахнет анашой! — Это орал Саллабадрак.
— Точно, теперь я понял… мясо пахнет анашой, — залепетал наш Аббасов, еле продирая слипающиеся глаза. — Муталь, это твоя работа?
— Да убей меня бог, учитель! Разве бы я себе позволил…
— Врешь, ты мне подозрителен…
— Разрази меня гром, если это я!
— Сейчас я тебя разражу… — Адыл полез в карман пиджака, потом ощупал карманы брюк, покачнувшись, еле дотянулся до портфеля. Пистолета, само собой, не было и там.
— Пистолет!.. Украли!.. Бадрак, держи вора!
И тут началась такая свалка, любо-дорого смотреть! Бадрак стал колотить бандюгу Муталя, Адыл Аббасов пытался придушить спекулянта, директор лоскутного магазина бодал головой в живот завскладом — в общем, драка была потешная, а не страшная, потому что все опьянели и обессилели. Минут через десять угомонились; так и уснули, сцепившись.
На этом и закончилось последнее пиршество шайки Адыла Аббасова.
— Ох и смельчак ты, оказывается, сынок! Ох и батыр! — восхищался дядюшка Муслим, когда погружали банду в машину. — Гляди, какой детина лежит, неужто и он не нагнал на тебя страху?
Я поглядел на бесчувственного гориллообразного Саллабадрака и ответил честно:
— Было малость, дедушка.
Наутро, когда в милицию доставили сокровища Адыла-хитреца и похищенные у нас документы, операцию «По следам Желтого Дива», важной частью которой я руководил лично, можно было считать завершенной. Ко всему, я сдал начальству две тысячи четыреста фотоснимков и четыре тысячи двести метров магнитофонной ленты — улики по предстоящему судебному делу. Решили, что следствие поведет майор Халиков, большой знаток своего дела. А вскоре на служебной черной «Волге» я отбыл в родной мой кишлак.

Часть III
Смерть Желтого Дива
Каникулы в кишлаке
Ну и здорово же, оказывается, соскучился я по родному кишлаку! Как выяснилось, Закир, Ариф, Мирабиддинходжа тоже ждали меня, — ну прямо как весенние ростки солнышка. Представьте — задержись я еще хоть на недельку, Закир бы сам приехал приглашать меня на свадьбу.
Нет, лучше расскажу все по порядку. Как я потом узнал, на следующий день, как сдал я все документы и вещественные доказательства товарищу Халикову, в кабинете полковника Усманова состоялось совещание. На повестке дня стоял один вопрос: каким образом отметить самоотверженную высоко-профессиональную работу сержанта Хашимджана Кузыева по разоблачению и обезвреживанию крупной группы особо опасных преступников. Кто-то предложил премировать товарища Кузыева деньгами. Однако мой наставник Салимджан-ака возразил:
— Я считаю, что поощрять Хашимджана деньгами нельзя. Во-первых, он ненавидит деньги. Во-вторых, не умеет ими распоряжаться: в один день может просадить всю зарплату, а на другой — ходить стрелять у сослуживцев по пятерке.
Тогда выступил Али Усманов.
— Если никто не возражает, я бы предложил выдать товарищу Кузыеву бесплатную путевку в милицейский дом отдыха в Крыму, а также оплатить дорогу в оба конца.
Возражающих не оказалось. Наоборот, кое-кто даже зааплодировал.
Вот так я собрался уже было ехать в Крым: кто же откажется от отдыха у моря!
— Что-что?! — возмутилась бабушка, услышав эту новость. — Какой-такой еще Карим объявился?
— Не Карим, а Кры-ым!
— А что ты там потерял?
— Отдыхать буду.
— Отдыха-ать? И не стыдно тебе, здоровому, как бык, парню валяться на койке целыми днями?
— Нисколечко не стыдно.
— Никуда ты не поедешь. Дома работы невпроворот. Будешь лепить кизяки.
— Кизяки?!
— Кизяки не хочешь, будешь пни выкорчевывать.
— Пни?!
— В прошлый приезд удрал, палец о палец не ударив по хозяйству, а дома — ни хворостиночки дров! Тебе не жалко отца? Он и работает, и по хозяйству смотрит, крутится, мечется, и все равно не успевает.
— Но я все равно не стану лепить кизяки. Этого не позволяет мой авторитет. Пусть ваши кизяки лепят Айшахон и Донохон, а то они будут сурмить брови да пальцы хной пачкать, а мы — лепить кизяки!
— Не спорь со старшими! — прикрикнула бабушка.
— Все равно наш начальник не разрешит кизяками заниматься, — заупрямился я тоже. Но вы ведь знаете, что спорить с моей бабушкой дело бесполезное. Все равно настоит на своем.
— Пока я жива, главный начальник твой — я, вот помру, тогда уж ищи себе других начальников. — С этими словами она вскочила с места, принялась собирать мои вещи и швырять в чемодан. Парадную фуражку запихнула в отцовский хурджин. К счастью, наш разговор услышал Салимджан-ака, вышедший на веранду попить холодного чайку. Увидев меня, он засмеялся и покачал головой.
— Ох и колючая старуха твоя бабушка, а, Хашимджан?
— Сами же видите! — сказал я, чуть не плача. — Ладно, не поеду к морю, но как глядеть теперь в глаза начальнику? Он ведь так старался!
— Поехали, объясним Усманову все как есть, думаю, он не обидится, переиграет свое решение.
Так и вышло. Ведь Али Усманович человек мудрый и чуткий. Наоборот, он даже постарался подбодрить меня.
— Ничего, Хашимджан, вы еще молоды, успеете по курортам поездить. Не обижайте бабушку. — Потом велел секретарше срочно оформить мне премиальные и сообщил, что передает свою черную персональную «Волгу» в мое распоряжение.
— Не стесняйтесь, поезжайте. Благодаря вам работа нашего отделения отмечена Министерством внутренних дел. Для такого сотрудника ничего не жалко…
И вот мы катим и катим по приволью. Машиной управлял я сам, папа дремал рядом, а бабушка, устроившись на заднем сиденье со всеми удобствами, добродушно поносила тетушку Хаджар, которая имела неосторожность некогда высказаться, что я ни за что не стану человеком.
На полях весна заявила полностью о своих правах: у арыков густо пробилась зелень, почки на деревьях разбухли, в чистом воздухе далеко разносился рокот тракторных моторов. Колхозницы в разноцветных платках провожали взглядом нашу машину, иные задорно махали вслед. Высоко в небе заливались жаворонки, радуясь избытку света и тепла. Не меньше пернатых взбудоражил погожий день и меня: я громко запел первую пришедшую на память песню. Бабушка засмеялась, погладила жесткой рукой мой затылок.
— Об-бо, шалопайчик мой, когда ты это научился так хорошо петь?
— Сотрудник милиции все должен уметь, бабушка.
— Будь благословенна на том и этом свете милиция, которая сделала из тебя человека, — прошептала бабушка, молитвенно сложив руки и проведя ими по лицу. — А ты знаешь, что твой друг Вакир женится?
— На ком?
— На Хакиме, дочке мельника.
— А, знаю. Это та девчонка, которая упала с турника и сломала ногу?
— Она самая. Работает на ферме дояркой. А Закир твой влюблен, как петух: залезет на крышу фермы — давай песни петь. Со своей любовью на весь кишлак опозорился. Раз решил возлюбленную свою встретить у калитки… Так что ты думаешь? — привалился к забору и уснул, так что будущий тесть еле разбудил утром…
В кишлак мы въехали около пяти часов. За машиной увязалась орава детишек. Они кричали, визжали, улюлюкали, точно цирк привезли. Мама, конечно, давно ждала меня, малость всплакнула, рассказала, что выбегала на шум каждой проезжающей машины. Сестренки мои Айшахон и Донохон тоже безмерно обрадовались, только в пылу чувств они почему-то начисто забыли о брате и принялись обниматься-целоваться друг с дружкой.
А полчаса спустя во дворе нашем яблоку было негде упасть, считай, весь кишлак собрался. Многие больше интересовались черной «Волгой», чем моей персоной. Мне передали под большим секретом, что кое-кто заподозрил даже неладное: «Боюсь, дело тут нечисто, а вдруг Хашим просто-напросто угнал эту машину? Думаете, нет? Посмотрите в его глаза, так и бегают, так и бегают!..»
Папа позвал Умурзака-мясника зарезать барашка, а к вечеру пожаловали не кто-нибудь — сам председатель колхоза, а также бухгалтер и агроном Анарбай-ака. Поразмыслив, решили, что подобное торжество не может обойтись без нашего уважаемого участкового. Вмиг снарядили за ним человека. Собрались, разумеется, и школьные мои друзья-товарищи: Закир, Мирабиддинходжа, который приехал домой на каникулы, Акрам, что бросил школу с шестого класса, однако теперь слывет в колхозе передовым механизатором, Ташпулат-табельщик и даже круглоголовый умник Ариф, после окончания зубопротезного техникума присланный беречь зубы наших односельчан.
Все гости, предполагалось, пришли навестить меня, поинтересоваться моими делами, порадоваться моим успехам; но не тут-то было, разговоры пошли совсем о другом. Мужчины говорили о том, что зима в этом году затянулась, вследствие чего корма кончились и все стараются сбыть скотину, за сноп прошлогоднего клевера запросто можно купить шестимесячного ягненка. У женщин было свое: вот, мол, в промтоварный магазин завезли фарфоровые косы, чайники и пиалы, но завмаг, чтоб ему подавиться, сбыл их на «толкучке». Бабка Айниса житья не дает своей снохе, а бабка Тупиниса каждодневно ходит к мулле, чтобы тот надоумил ее зятя уважать тещу; муж тетушки Халнисы, видно, одурел совсем на старости лет, забрал все сбережения и укатил куда-то на курорт.
Мы, молодежь, тоже не молчали, конечно, и у нас тем было хоть отбавляй: кто куда поступил, кто где работает, кто на ком женился, — короче, гости разошлись где-то под утро, когда петухи чуть не порвали голосовые связки. Прощаясь, папа набросил на плечи участкового новенький чапан, надел тюбетейку и поклялся, что век не забудет его доброты, ведь именно благодаря его помощи я стал человеком. Под конец мы остались одни с Закиром.
— Давай, дружище, обнимемся мы с тобой еще раз! — предложил вдруг Закир, широко раскинув руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34