В значительной части Европы поднялась высокая волна антиреформации как реакция на возмущающие идеи первой половины столетия, как возврат к трезвому подходу и порядку; этой волной руководили сверху, но она имела широкую общественную опору. Это было движение против расизма, разрушительной деятельности и всякого рода нововведений. Евреев, особенно марранос, при этом расценивали как некий возмущающий элемент. Эти насильственно обращенные люди и их потомки, отрезанные от дисциплины ортодоксального иудаизма, кидались от одного движения к другому, включая анабаптизм, который власти ненавидели пуще всего, для них анабаптизм был обобщающим названием всякого рода религиозного неповиновения. У многих марранос вера состояла теперь из сложной смеси христианских и иудейских верований. Они были скептиками, иронически относившимися к Деве Марии и святым, насмехавшимися над образами и благочестивой практикой. Они имели собственное суждение о всякого рода властях. К марранос относились как к потенциальным предателям государства и еретикам. Доказательным примером этого служила ненавистная фигура Жоао Мигеца, герцога Нахоса, самого высокопоставленного из всех экс-христиан-евреев, который стал советником самого султана. Контрреформация, как клерикальная, так и светская, была особенно подозрительной по отношению к иммиграции, составной частью которой были марранос. Власти познали на своем опыте, что перемещения евреев сулят неприятности. Они не имели ничего против сложившейся формации евреев, а вот пришельцы принесли с собой угрожающие им опасные идеи. Страх перед новым срабатывал на разных уровнях. Венецианская гильдия пекарей публично осудила пришельцев-иммигрантов: «Они идут по стопам лютеран и, похваляясь тем, что они натворили в христианской Германии… не жалеют усилий, чтобы разрушить нашу гильдию пекарей». В конце концов посол Карла V в Венеции предупредил республику, что, не сумев искоренить ересь, она спровоцирует «враждебность князей, желая завоевать дружбу народов… поскольку они не хотят, чтобы вассалы повиновались своему князю, и стараются разрушить всяческую власть и освободить народы». Нунций Пия V в Венеции, Джованни Антонио Факхинетти, без колебаний приписал военные поражения Венеции в войне с турками ее позорной неспособности искоренить евреев и еретиков, в результате чего войну против республики ведут теперь не столько турки, сколько сам Господь Бог, и республиканские власти должны спросить себя: «Чем наша страна прогневила Господа?» Власть любила еврея как создателя богатств и ненавидела его как носителя новых идей. Однако обе эти ипостаси были двумя сторонами одной и той же монеты. Опыт показал, что приезжий еврей, который приносит дестабилизирующие идеи, с большой вероятностью несет и новые или более эффективные способы приращения национального богатства. История постоянно учит нас, что сам факт переезда и поселения на новом месте оказывает животворное воздействие на идеи и способы производства товаров, чем превращает эмигранта в более эффективную экономическую силу. Еще в VIII-VII веках до н.э. обнищавшие греческие пастухи и сборщики маслин, покидая свою древнюю землю, становились процветающими торговцами-колонистами в Средиземноморье. В XIX веке голодные шотландские горцы, обитатели ирландских болот из графств Клэр и Керри, полурабы из Польши, безземельные крестьяне из Меццоджорно превратились в предприимчивых граждан в Онтарио и Новой Зеландии, Бостоне, Нью-Йорке и Чикаго, на Среднем Западе, в Аргентине и Новом Южном Уэльсе. Да и в наши дни мы постоянно наблюдаем почти чудесный эффект, который производит переселение на Тайвань и Гонконг из материкового Китая, в Калифорнию и Австралию из Вьетнама и во Флориду с Кубы. Реформация, контрреформация и религиозные войны разворошили европейский муравейник и разбросали маленькие предприимчивые общины во всех направлениях. Иногда, чтобы избежать беспокойства и преследований, они переселялись по 2 или 3 раза, прежде чем осесть окончательно. И почти всегда это приводило к процветанию их последнего пристанища. Часто утверждали (например, Макс Вебер и Р. Х. Тоуни), будто современный капитализм явился продуктом религиозных принципов, которые называли то «протестантской этикой», то «кальвинистской паникой спасения», причем в обоих случаях имелся в виду дух упорного труда и накопления. Но имеется ряд неопровержимых возражений против этой теории, и в настоящее время представляется более правдоподобным, что решающую роль играл фактор переселения, а не сектантские верования. Динамический импульс национальным экономикам, особенно в Англии и Нидерландах, а позднее в Северной Америке и Германии придали не только кальвинисты, но и лютеране, католики из Северной Италии и не в последнюю очередь евреи. Что было общим у этих общин переселенцев, так это не теология, а нежелание жить в условиях государственной регламентации религиозных и моральных идей в соответствии с установками церковной власти. Все они отказывались признавать церковную иерархию, отдавая предпочтение религиозному управлению при помощи конгрегации и индивидуального сознания. Во всех этих отношениях евреи были самыми характерными из различных категорий эмигрантов. Они отвергали клерикализм еще со времен разрушения Второго Храма. Они приняли конгрегационализм задолго до всех протестантских сект. Их общины выбирали себе раввинов, и эта специфическая форма руководства оказалась работоспособной благодаря отсутствию догматической теологии и благодаря духу интеллектуальной терпимости. И уж во всяком случае, они были большими специалистами по переселению. Всю свою историю они только и делали, что перебирались с места на место. Будучи с самого своего появления «пришлецами и поселенцами», они на протяжении многих поколений и в бесконечно разнообразных ситуациях отрабатывали столь важные для иммигрантов способности, как умение концентрировать свое состояние, чтобы его можно было быстро перебросить из опасного района в новое место жительства. И в этой их мобильности им помогали их профессии и ремесла, их народная культура и законы. Это было одной из причин, почему переселенцы-евреи, несмотря на все свои неприятности, всегда имели оборотный капитал. А это, в свою очередь, делало их обычно желанными гостями. Вот как формулировал это один из апологетов еврейства, Манассия бен Израэль, в середине XVII столетия:«Отсюда можно видеть, что Бог не оставил нас; ибо если некто преследует нас, то иной принимает нас мирно и дружественно; если некий князь относится к нам плохо, то другой – хорошо; если один изгоняет нас из своей страны, то другой приглашает к себе, обещая тысячу привилегий – подобно тому, как делали некоторые князья Италии, как поступал славнейший король Дании и могучий герцог савойский в Ниссе. И не видим ли мы, что те из республик процветают и расширяют торговлю, кои допускают израильтян?»В дополнение к своим общим наклонностям, евреи внесли свой специфический вклад в дух экономических нововведений и предприимчивости. Как мы уже видели, в Средние века их городские, торговые и финансовые способности и достоинства были постепенно заимствованы окружающими христианскими общинами; когда же их социальная и экономическая полезность была уже не нужна, евреев очень часто просили удалиться или подвергали дискриминации. Случалось, что после этого они перебирались в менее развитые районы, где на их навыки все еще сохранялся спрос. Возможен был и альтернативный вариант – разработка новых подходов, и здесь евреи также оказывались на высоте. В этом соревновании они шли на шаг впереди других, либо повышая эффективность существующих методов и тем самым снижая затраты и цены, либо внедряя новые методы. Их новаторский дух был наиболее очевиден, когда они заселяли новый район, чаще всего потому, что в этот момент на сцену должно было вступать новое поколение. Столь же важной была способность евреев оперативно реагировать на абсолютно новые явления и ситуации. Религия научила их рационализму. Капитализм на всех этапах своего развития развивался благодаря рациональному подходу, упорядочивая хаос существующих методов. Евреи были в состоянии решить эту задачу, поскольку, будучи довольно консервативными (как правило) в пределах своего ограниченного и изолированного мира, они не подвергались, в том числе и эмоционально, давлению проблем общества в целом, и могли, таким образом, без паники наблюдать за утратой старых традиций, методов и институтов власти; более того, они могли играть ведущую роль в процессе их разрушения. Таким образом, они играли роль естественных антрепренеров капитализма. Эта относительная свобода в следовании рациональной логике, которую предоставлял евреям их статус аутсайдеров, ни в чем не проявлялась лучше, чем в их отношении к деньгам. Едва ли не величайшим вкладом евреев в прогресс человечества было то, что они заставили европейскую культуру примириться с деньгами и их властью. Человеческие сообщества всегда демонстрировали упорное нежелание лишить деньги мистического ореола и увидеть в них только их истинную сущность – быть средством, чья цена, как и всего прочего, относительна. Они стремились придать всему абсолютную цену, не в силах видеть, что цена вещи зависит от времени и места; в особенности это относилось к деньгам, поскольку у них имеется номинальная стоимость. Они вкладывали в деньги определенный моральный оттенок. Почему Св. Павел заявил, а бесчисленные миллионы бездумно повторяют: «Любовь к деньгам есть корень всего зла»? Почему не любовь к земле или к табунам лошадей? Или к домам и картинам? Или, пуще того, любовь к власти? Нет никакой логичной причины, почему именно к деньгам следует относиться с подобным осуждением. Более того, моральное различие между деньгами и прочими предметами чрезвычайно затрудняет этическое обоснование накопления и экономического развития. Люди с честью разводили скот, с достоинством сеяли и убирали хлеб. Но если они «делали деньги», то сразу становились паразитами, «жили на нетрудовые доходы», как это впоследствии стали называть. Первоначально евреи были в той же степени жертвами этого заблуждения, как и все прочие. Фактически именно они явились его авторами. Однако их умение рационализировать религию и сложность их положения как невольных добывателей денег, постепенно заставили евреев взглянуть в лицо проблеме и решить ее. Как мы уже видели, они стали вырабатывать двойной стандарт применительно к денежным сделкам с евреями и неверными. Некоторые элементы этого подхода сохранились до сегодняшнего дня; так, многие еврейские банки в Израиле (и в других местах) требуют, чтобы ссудные операции между евреями производились в соответствии с религиозными законами. Однако с конца XV столетия евреи-рационализаторы стали предпринимать попытки лишить деньги этого образа. Во время диспута, проходившего в Ферраре в 1500 году, равви Авраам Фариссоль из Авиньона, пользуясь знакомым (и не совсем честным) аргументом новаторов, настаивал на том, что дела существенно изменились с библейских времен, и деньги стали, дескать, простым товаром:«Это привело к новой ситуации и новым обязательствам. [Вполне естественно давать что-то задаром нищему, из жалости, но] в других случаях, когда человеку требуется нечто, имеющееся в изобилии у его товарища,…он покупает это за некоторую плату. Отсюда… и установившаяся практика платы за найм жилья и работников… причем все это имеет свою цену… Потому что если бы природа и мудрость требовали оказывать помощь каждому, кто в ней нуждается, чтобы удовлетворить его пожелания, а деньги ссуживались бы без процента всякому, кто нуждается в деньгах, то природа бы также потребовала, чтобы всякого, кому нужен был бы дом, или лошадь, или работа, следовало бы удовлетворить бесплатно».Фариссоль чувствовал, что согласованная система цен, заработной платы и процентов является социально выгодной, поскольку помогает регулировать дружественным образом экономические взаимоотношения в упорядоченном обществе. Получить доход от обладания деньгами стало не более и не менее позорным, чем от владения землей или любым другим товаром: «из установившейся практики и вообще из законов природы вытекает, что тот, кто получает выгоду за счет денег своего товарища, должен чем-то вознаградить его». Примерно в то же время Исаак Абрабанель сформулировал аналогичную стратегию обороны в своем комментарии к тексту Второзакония, впервые опубликованном в 1551 году: «Нет ничего нечестного в процентах… потому что справедливо, чтобы люди извлекали прибыль из своих денег, вина или зерна, а если кто-то желает взять у другого деньги… то почему бы фермеру, [который] получил пшеницу, чтобы засеять свое поле, не отдать заимодавцу 10 процентов в случае своего успеха, на который он обычно рассчитывает? Это – обычная сделка, причем честная». Беспроцентную ссуду, считает он, следует оставить для того, кто заслуживает особой нашей доброты, например, нуждающегося единоверца. Готовность прямо подойти к проблеме денег и рассматривать ее честно и рационально имеет глубокие корни и в библейском и в раввинистском иудаизме. Иудаизм не противопоставлял друг другу благочестие и процветание. Он уважал бедность, осуждал скупость, но постоянно говорил о связи между благосостоянием и моральными ценностями. Во Второзаконии имеется прекрасный отрывок, где Моисей говорит о благодати, которую Бог ниспошлет тем, кто соблюдает его закон: «И возлюбит тебя, и благословит тебя, и размножит тебя, и благословит плод чрева твоего, и плод земли твоей, и хлеб твой, и вино твое, и елей твой, рождаемое от крупного скота твоего и от стада овец твоих, на той земле, которую он клялся отцам твоим дать тебе». И сам Израиль должен быть богат: «И ты будешь давать взаймы многим народам, а сам не будешь брать взаймы». «Ищущие Господа, – говорит Псалтирь, – не терпят нужды ни в каком благе».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121