Лен, затаив дыхание, ждал. Он смотре, л в черные, горящие глаза человека на фургоне, напоминавшие глаза кошки, готовой к прыжку.
– Но, – продолжал человек, – Сатана все еще среди нас.
Сотни людей в религиозном экстазе рванулись вперед, испустив дикий вопль, и затихли, повинуясь воздетой руке проповедника.
– Он хочет вернуть нас на пути свои, он помнит, как самые красивые женщины и самые богатые мужчины были у него в услужении. И снарядил он посланников своих, и они теперь среди нас. Просты их одежды, смиренны их обличья, и вы не узнаете их, мои братия. Они обращают в иудейство детей ваших, искушая запретным плодом, и на челе у каждого метка антихриста – метка Барторстауна.
Услышав это слово, Лен насторожился. Он всего однажды слышал его от бабушки и запомнил лишь потому, что отец сразу же довольно грубо заставил ее замолчать.
Толпа взревела, многие вскочили на ноги. Исо, весь дрожа, прижался к Лену.
– Что же это? – шептал он. – Что это такое?
Проповедник огляделся вокруг. На этот раз он не стал успокаивать толпу и ждал, пока люди умолкнут сами. Желая услышать, о чем он будет говорить дальше, Лен вдруг почувствовал, как нечто зашевелилось внутри него. Он не мог понять, что это, ему просто хотелось визжать, прыгать, кататься по земле, и удержаться от этого было не так-то просто.
– Слушайте же, – медленно произнес человек, – недостаточно сказать посланнику Сатаны: “Уходи и никогда не возвращайся, мы хотим очистить дом наш”. – Резким движением руки он подавил крик, готовый вырваться из уст сотен людей.
– Нет, дети мои, мы не пойдем по этому пути. Мы верим стоящему рядом, как самому себе. Мы чтим закон правительства о том, что ни один город не должен больше появиться на этой земле. Мы чтим слово Господне, которое гласит: “Если правый глаз изменит тебе – вырви его, если правая рука изменит тебе – отрежь ее. Мы не можем терпеть посланника среди нас, и мы убьем его, будь он хоть отцом, хоть братом нашим”.
Шум возобновился, и Лена бросило в жар. В горле у него стоял комок, глаза блестели. Кто-то подкинул в костер сухое дерево, он взорвался снопом искр, и вспышка желтого пламени озарила людей, которые с воем катались по земле. Мужчины и женщины вонзали пальцы в грязь, будто пытались остановиться. Глаза их казались белыми. Резкий, пронзительный голос проповедника раздавался в ночи, напоминая вой большого животного.
– Если зло вселится в кого-нибудь из вас – убейте его!
Высокий худощавый юноша с едва обозначившейся жиденькой бородкой внезапно вскочил на ноги и закричал:
– Я нашел его! – и пена выступила в углах его рта.
Толпа вдруг заволновалась, какой-то человек вскочил, пытаясь бежать, но тут же был схвачен. Плечи сомкнулись над беглецом, ноги изгибались в невероятном танце, люди толкали и терзали незнакомца. Наконец они потащили его назад, и Лен смог хорошенько рассмотреть его. Это был рыжеволосый торговец Уильям Соумс. Но сейчас его трудно было узнать: лицо искажено страхом, одежда изорвана.
Проповедник что-то крикнул. Он стоял на самом краю фургона, руки его были воздеты к небу. Толпа стала срывать одежду со своей жертвы. Соумс носил мягкие сапожки, и один из них слетел, другой же они забыли стянуть. Затем все внезапно отступили назад, оставив его в одиночестве посередине открытого пространства.
Кто– то бросил камень. Он рассек верхнюю губу Соумса. Тот шевельнулся, попытался подняться, но тут в него полетел еще камень, и еще, затем палки и комья земли, и его белая кожа сплошь покрылась ссадинами и грязью. Он поворачивался то в одну, то в другую сторону, пытаясь вырваться, отразить удары, падая и корчась от боли. Рот его был открыт, и кровь тоненькой струйкой сочилась сквозь зубы и стекала вниз по бороде. Лену не было слышно, кричал он или нет -все заглушили рев толпы, хриплая бессвязная речь, и в Соумса все летели и летели камни.
Затем сборище двинулось к реке, преследуя его. Он пробежал совсем рядом с повозкой мимо Лена, уткнувшегося в деревянные спицы, и Лен хорошо разглядел его глаза. Люди бежали вслед, их сапоги тяжело впечатывались в пыльную землю; женщины держали в руках камни, и волосы их развевались по ветру. Соумс упал ничком на берегу мелководной речушки. Мужчины и женщины окружили его, словно мухи, слетевшиеся на падаль, руки их поднимались и опускались.
Лен обернулся и посмотрел на Исо. Тот плакал, лицо его было белым, как полотно. Он сжимал кулаки, все тело его содрогалось, широко раскрытые глаза казались огромными. Внезапно он рванулся прочь. Лен, не раздумывая, последовал за ним, с трудом пробираясь под повозкой. У него кружилась голова, его тошнило. Он ни о чем не мог больше думать, кроме орешков, которыми их угостил Соумс накануне. Леденящий холод с головы до ног охватил Лена. Толпа все еще бесновалась на берегу реки. Когда Лен поднялся, Исо уже скрылся в тени фургонов.
Лен в панике метался среди фургонов и повозок и звал Исо, но тот не отзывался, а в ушах Лена неотступно звучал голос убийцы. Словно ослепленный, Лен бросился к открытому пространству и наткнулся на чью-то невысокую фигуру, которая протянула руки и схватила его. “Лен, – сказала она, – Лен Колтер!” Это был мистер Хостеттер.
Коленки Лена подогнулись, и он потерял сознание Потом было темно и спокойно, он слышал голос Исо, затем мистера Хостеттера, далекий и неясный, словно принесенный ветерком в знойный день. Затем он оказался в фургоне, огромном, полном незнакомых запахов, туда же мистер Хостеттер втолкнул Исо, похожего на привидение.
– Ты говорил, это будет смешно, – прошептал Лен.
– Откуда я мог знать? – грубо оборвал его Исо.
Он икнул и опустился на корточки позади Лена, положа голову на колени.
– Будьте здесь, – сказал Хостеттер, – я должен кое-что отыскать.
Он вышел. Лен с трудом поднялся и выглянул из фургона, взгляд его был обращен к стенающей, рыдающей, кричащей толпе, волнующейся, словно море, вопящей о своем спасении:
– Слава, слава, алиллуйя! Возмездие за грех – смерть, алиллуйя!
Мистер Хостеттер быстро бежал к какому-то фургону, стоящему в тени деревьев. Исо тоже наблюдал за ним. Проповедник о чем-то кричал, размахивая руками.
Мистер Хостеттер уже возвращался, выпрыгнув из другого фургона. В руках он держал какой-то маленький ящичек длиной меньше фута. Он влез на сиденье, и Лен подошел к нему.
– Пожалуйста, – сказал он, – позвольте мне сесть сзади вас.
– Положи это куда-нибудь, ладно? – Хостеттер показал ему коробочку. – Потом можешь влезать. А где Исо?
Лен оглянулся. Исо свернулся калачиком на полу, положив голову на узел с одеждой. Лен окликнул его, но тот не отозвался.
– Поехали, – сказал Хостеттер. Он щелкнул кнутом и крикнул на лошадей. Дружно взяли с места шесть скакунов, и фургон покатился все быстрее и быстрее, пламя костра осталось далеко позади. Лошади перешли на легкий аллюр. Мистер Хостеттер обнял Лена, и тот прильнул к нему.
– Зачем они сделали это?
– Потому что боятся.
– Чего?
– Вчерашнего дня, – ответил Хостеттер, – или завтрашнего.
Он удивительно грубо выругался. Лен в недоумении уставился на него, но Хостеттер прервал себя на полуслове и покачал головой. Когда он вновь заговорил, в его голосе уже не слышно было тех свирепых ноток, которые так ошеломили Лена:
– Оставайся со своими, Лен. Ничего лучше этого тебе никогда не найти.
Лен пробормотал:
– Да, сэр.
После этого никто не нарушал молчания, и фургон медленно продолжал свой путь. Мерное поскрипывание колес нагоняло на Лена дремоту, не ту, которая предшествует здоровому сну, а болезненную, наваливающуюся от изнеможения. Позади крепко спал Исо. Наконец лошади перешли на шаг, и Лен увидел, что они достигли ярмарочной площади.
– Где ваш фургон? – спросил Хостеттер, и Лен объяснил ему.
Когда они подъехали ближе, то увидели горящий костер, а возле него – отца и дядю Дэвида. Оба выглядели сердитыми и угрюмыми, и когда мальчики подошли, не сказали им ни слова, лишь поблагодарили мистера Хостеттера за то, что он доставил их. Лен исподтишка покосился на отца. Ему хотелось встать перед ним на колени и сказать:
– Отец, я согрешил, – но неожиданно для себя он задрожал и снова начал всхлипывать.
– Что произошло? – строго спросил отец.
– Фанатики забрасывали камнями, – в двух словах объяснил Хостеттер.
Отец посмотрел на Исо, перевел взгляд на дядю Дэвида, потом на Лена и вздохнул.
– До этого подобное произошло всего однажды, – сказал он. – Мальчикам было запрещено идти туда, но они нарушили запрет и стали свидетелями этого ужасного зрелища. – Затем он повернулся к Лену:
– Ну-ка, успокойся, все закончилось, – и легонько подтолкнул его к фургону. – Иди, Ленни, завернись в свое одеяло и отдыхай.
Лен пополз под фургон и завернулся в одеяло. Его окутала спокойная темнота, и он погрузился в сон, но сознание все еще удерживало лицо умирающего Соумса. Сквозь темноту до него доносился голос мистера Хостеттера:
– Я пытался предупредить этого человека еще вчера в полдень, что фанаты что-то замышляют. Вечером не выдержал и последовал за ним. Но было слишком поздно, я ничего не мог изменить.
– Он действительно виновен? – спросил дядя Дэвид.
– Не больше, чем мы с вами. Люди с Барторстауна никого не пытаются обратить в другую веру.
– Так он был из Барторстауна?
– Соумс приехал из Виргинии. Я знал его как торговца и отличного человека.
– Виновен или нет, – произнес отец, – все равно это не по-христиански. И чем больше будет таких сумасшедших проповедников, тем ожесточеннее толпа.
– Все мы чего-то боимся, – сказал Хостеттер.
Он влез в фургон и уехал. Но Лен уже ничего не слышал.

Глава 3

Прошло почти три недели, не считая двух-трех оставшихся дней, на дворе стоял тихий, теплый октябрьский полдень. Лен в одиночестве сидел на ступеньке.
Через некоторое время дверь позади Лена тихо отворилась. Послышались шаркающие шаги и глухое покашливание. Это бабушка вышла погреться в лучах осеннего солнца. Костлявой и высохшей, но удивительно сильной рукой она ухватилась за запястье Лена и спустилась двумя ступеньками ниже, согнувшись, словно сухая ивовая веточка.
– Спасибо, спасибо, – сказала бабушка, расправляя свои многоярусные юбки.
– Хочешь, я дам тебе коврик, – предложил Лен, – или шаль?
– Не стоит, на солнце и так тепло.
Лен опустился на ступеньку позади нее. Брови его были нахмурены, голова опущена, и он казался таким же старичком, как и бабушка, только гораздо более серьезным. Бабушка пристально посмотрела на Лена, и тот заволновался, не зная, что она хочет отыскать в его глазах.
– Все эти дни ты очень молчалив и задумчив, Ленни.
– Да, это так.
– Но ты ведь больше не обижаешься, правда? Я так не люблю надутых мальчиков.
– Нет, ба, я больше не обижаюсь.
– Твой отец правильно сделал, что наказал тебя. Ты ведь ослушался его, хотя прекрасно знал, что тебе это запрещено ради твоей же пользы.
Лен кивнул:
– Я знаю.
Отец не стал бить Лена. Наказание было отнюдь не таким суровым, как он ожидал. Отец обстоятельно и очень серьезно расспросил Лена о том, что он видел и делал, и закончился разговор тем, что не только в следующем, но, может, и через год Лен не поедет на ярмарку. Одним словом, Лен будет сидеть дома до тех пор, пока не докажет, что ему вновь можно доверять. “Отец оказался не таким уж плохим, – думал Лен. – Дядя Дэвид до полусмерти избил Исо”. А вообще Лену казалось, что ему уже никогда не захочется поехать на ярмарку.
Об этом он и сказал бабушке, и она улыбнулась своей старческой беззубой улыбкой, похлопав его по коленке:
– Год назад тебе так не казалось.
– Возможно.
– Ну, хорошо. Даже если ты уже не обижаешься, все равно что-то странное происходит с тобой. Что же, скажи мне?
– Ничего.
– Ленни, я много раз имела дело с мальчиками вроде тебя и знаю, что если ребенка ничто не тревожит, он не может быть таким угрюмым, и тем более в солнечный субботний день.
Она посмотрела на глубокое, без единого облачка небо, вдохнула полной грудью прозрачный воздух, пристально всматриваясь в окружавший усадьбу лес. Для нее это были не просто деревья, а чудесное буйство красок; названия многих из них уже исчезли из ее памяти.
– Только в это время года, когда опадают листья, можно увидеть настоящие цвета. Мир становится красочным. Ты не поверишь, Ленни, но когда я была маленькой девочкой, мне купили платьице такое же красное, как листья того дерева.
– Наверное, это было красиво, – Лен попытался представить бабушку маленькой девочкой в красном платье и не смог, отчасти потому, что в его представлении она навсе1да останется старой бабушкой, отчасти оттого, что никогда в жизни не видел человека, одетого в красное.
– Оно было такое красивое, – медленно произнесла бабушка и снова вздохнула.
Они вдвоем сидели на ступеньке, не разговаривая. Наконец бабушка сказала:
– Я знаю, что беспокоит тебя. Ты все еще не можешь прийти в себя от того убийства на проповеди.
Лен задрожал. Он пытался унять дрожь, но ничего не смог поделать.
– О бабушка, это было… Он был в одном сапоге. Они сорвали с него одежду, забыв про этот сапог, и это было очень страшно. А они продолжали бросать в него камни…
Лен закрыл глаза и вновь увидел тоненькую, смешанную с грязью, струйку крови, сбегавшую по белой коже человека. Увидел, как поднимались и опускались руки людей.
– Зачем они это сделали, ба? Зачем?
– Спроси лучше у отца.
– Он сказал, что они боялись, и этот страх мог толкнуть людей на зверскую расправу и что я должен молиться за них. – Лен сердито почесал нос тыльной стороной ладони. – Я буду молиться, чтобы кто-нибудь тоже забросал их камнями.
– Ты видел такое лишь однажды, – возразила, покачав головой, бабушка, глаза ее были закрыты. – Если бы ты видел то, что довелось пережить мне, ты узнал бы, до чего может довести людей страх. А я ведь была младше, чем ты, Ленни.
– Это было очень страшно, да, бабушка?
– Я уже стара, очень стара, но помню: в небе полыхало пламя, алое пламя, вон там, – костлявой рукой она описала полукруг, указывая с юга на север.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26