— По крайней мере я был в этом уверен. И я тоже любил… люблю ее. Клянусь, не будь я уверен, что ты погиб, скорее отрезал бы себе руку, чем взглянул на твою жену. Но успокойся, ни ты, ни Магдалена больше меня не увидите. Вы оба молоды, а впереди вся жизнь и любовь. Не отказывайся от них, не играй на руку Борегарам.
Последняя фраза была произнесена с такой свирепой убежденностью, что Эдмунд невольно опешил и неловко отвел глаза.
Стояло прекрасное летнее утро. Небо сияло голубизной, над рекой все еще тянулись пряди седого тумана. Над зарослями камыша поднялась стая кроншнепов, под ногами расстилался пестрый ковер ноготков и желтых лютиков. Жизнь была прекрасна, и Эдмунд вспомнил долгие месяцы страданий, которые он поборол, чтобы вновь ощутить ее сладость. И неужели теперь он готов распроститься со всем этим?
— Что случилось с моим ребенком? Тем, кого она носила, когда на меня напали?
— Во время путешествия сюда на море разразилась страшная буря, и Магдалена потеряла дитя.
— А потом забеременела твоим, — с горечью бросил Эдмунд. — И выдала за моего.
— Это казалось лучшим выходом, — с трудом выговорил Гай. — Но я не прошу тебя признать мою дочь своей. Если ты пожелаешь, я заберу себе Зои, а вы с Магдаленой все начнете сначала.
— Магдалена никогда не отдаст свое дитя, — выдавил Эдмунд.
— Думаю, отдаст, если ты попросишь. Она поймет, что ты не сможешь любить ребенка от другого и растить его, как своего собственного.
Эдмунд подумал о Магдалене и ее девочке. Увидел, как она сидит у окна, склонив голову над припавшим к груди младенцем. Мягкие губы нежно улыбаются, в глазах сияет свет любви.
— Я не могу просить ее об этом. Чувство всеобъемлющего покоя снизошло на Гая. Он и сам не мог бы заикнуться о таком.
— Возвращайся к жене, — тихо посоветовал он.
— Она не любит меня! — с болью выпалил Эдмунд. — Она любит тебя!
— Она всегда меня любила, — так же тихо продолжал Гай. — С самого детства. И впервые сказала мне об этом после смерти моей жены, за день до того, как вы с ней должны были пожениться. Тогда я не обратил на это внимания, считая ее чувства детским увлечением. Но она из рода Плантагенетов, Эдмунд, а все они — натуры страстные. И если полюбят, то это навсегда. Только от тебя зависит, как помочь ей ответить на твою любовь.
— Она никогда не забудет тебя.
— Со временем я померкну в ее памяти. Она родит тебе детей, и вместе с материнской любовью придет любовь к их отцу.
Один Бог ведал, как тяжело было ему говорить это искренне, с чистосердечием, призванным во что бы то ни стало убедить Эдмунда. Неужели сам он вправду верит, что когда-нибудь Магдалена сможет забыть его? И хочет ли он этого? Нет. Не хочет и не верит.
— Возвращайся к жене, — повторил он. — Ты оставил ее одну, а она нуждается в твоей защите.
— Она считает, что только ты один способен защитить ее, — с прежней горечью бросил Эдмунд.
— В таком случае тебе следует убедить ее в обратном, — резко парировал Гай, словно раздраженный ребяческими капризами. Эдмунд вспыхнул, — Ты показал себя храбрым воином в бою, — уже мягче продолжал Гай, — и на ристалище. Никто не усомнится в твоем мужестве или возможности защитить тех, кто в этом нуждается. И если одна из них — твоя жена, значит, именно ты должен помочь ей это понять.
— Видимо, мне еще многое предстоит сделать, — сухо усмехнулся Эдмунд, но даже эта усмешка согрела Гая. Кажется, он выиграл ее, труднейшую битву своей жизни.
— Тогда не медли. Как только твои кони достаточно отдохнут, ибо, смею предположить, ты собираешься гнать их во весь опор, отправляйся в путь.
— Да, только цель будет иной, — кивнул Эдмунд.
Гай де Жерве медленно опустился на траву, приминая коленями цветы.
— Я прошу у тебя прощения за причиненное зло, Эдмунд. И умоляю поверить, что оно было не намеренным.
— О нет! — воскликнул Эдмунд, протягивая руки стоявшему на коленях человеку, полностью сознавая в этот момент, что Гай де Жерве в самом деле никогда не ранил бы его специально. Мало того, теперь он мог себе признаться, что в глубине души всегда это понимал. — Я верю тебе, и, если тут есть что прощать, делаю это добровольно и от всего сердца.
— И ты должен простить Магдалену, — продолжал Гай.
— Я люблю ее, как может быть иначе? — выдохнул Эдмунд и, схватив Гая за руки, поднял с земли. — Я заставлю ее полюбить меня.
Гай кивнул:
— Возвращайся в лагерь, я немного побуду один.
Эдмунд немедленно повиновался. Гай смотрел ему вслед, замечая расправленные плечи и упругую походку. Все было так, словно молодой человек просто передал ему свою тоску, свои мучения, чем еще больше утяжелил гнущее его к земле бремя. Но Гай считал это справедливым наказанием.
Он долго гулял по берегу реки, ощущая вместе со скорбью и облегчение оттого, что все раскрылось и больше не придется лгать. Все кончено, и есть некоторая надежда, что Эдмунд и Магдалена начнут новую, не запятнанную предательством жизнь. Эдмунд слишком благороден, чтобы мстить чужому ребенку. А Магдалена… Магдалена питает к мужу глубокую привязанность и обладает безграничными запасами сострадания и чувствительности. Она не станет отказывать мужу ни в чем, и со временем ее симпатия углубится и перерастет в более нежное чувство. У них родятся свои дети, и…
Но дальше этого его мысли не шли, какова ни была бы убежденность в том, что это самобичевание всячески им заслужено. Следует вернуться в лагерь, отослать Эдмунда к жене и жить, как прежде. В Англии у него немало дел, и в этих делах он найдет утешение.
Вернувшись в лагерь, он объявил, что они возобновят путешествие после обеда. К тому времени кони отряда де Брессе достаточно отдохнут, а ему самому совершенно все равно, если они пробудут в пути только полдня.
Если кто-то и гадал, чем вызвана погоня Эдмунда за Гаем де Жерве, все любопытные держали языки за зубами. За обедом всем стало ясно, что эти двое находятся в полном согласии и что никто не собирается швыряться перчатками и бросать или принимать вызов. Еда оказалась вкусной, вино текло рекой, тень от ив не давала летнему солнцу досаждать обедающим, и, хотя в глазах лорда де Жерве по-прежнему таилась грусть, его гостям до этого не было никакого дела.
Первым одинокого всадника, появившегося на вершине холма, заметил часовой, который нес службу на самой границе лагеря. Он и поднял тревогу. Ему вторил громкий сигнал трубы герольда.
Гай встал, прикрывая ладонью глаза от яркого света, и почти сразу же узнал человечка, пригнувшегося к гриве длиннохвостого серого жеребца. Оливье никогда не умел ездить верхом и болтался в седле, как мешок с мукой. Дурное предчувствие наконец приняло отчетливые формы. Только несчастье с Магдаленой заставило бы Оливье мчаться, не разбирая дороги.
— Кто это?
Эдмунд тоже встал, не выпуская кубка с вином.
— Мой слуга Оливье, — коротко ответил Гай. — Я оставил его, чтобы…
Он поспешно проглотил конец фразы. Вряд ли Эдмунду понравится, что Гай оставил своего человека следить за Магдаленой, с приказом немедленно сообщить, если с ней что-то случится.
— Оливье — нечто вроде шпиона, — пояснил Гай. — Я велел ему не сводить глаз с д'Ориака и де Борегаров, если они вздумают появиться.
— Значит, он везет плохие новости?
— Вероятно, — бросил Гай на ходу, встревоженно хмурясь. Эдмунд последовал за ним через примятую траву луга туда, где остановился Оливье. Часовые, хорошо знавшие слугу Гая, допустили его в лагерь. Неуклюже вывалившись из седла, он встал, потирая спину и сосредоточенно морща смуглый лоб.
— До чего же погано скакать верхом день и ночь, господин! Я отбил себе все кости и, клянусь, оставил позади сотни миль!
— Для человека, который терпеть не может верховую езду, это поистине подвиг, — согласился Гай так беспечно, будто не знал, каких вестей ждать от Оливье. — Леди Магдалена…
— Похищена, господин.
Оливье согнулся пополам и схватился за живот. Лицо перекосилось от боли.
— Похищена? Кости Христовы, человече! Что это значит? — взорвался Эдмунд, выступив вперед.
— Дай ему время опомниться, — вступился Гай. — Не для того он мчался так быстро и так далеко, чтобы скрывать что-либо. Эй, Стивен, принеси вина и еды. Пойдем, Оливье, тебе нужно пообедать, выпить и отдохнуть.
— Сидеть я не могу, господин, — откровенно признался Оливье, подковыляв к столу, где тяжело оперся о столешницу и так простоял, пока паж не протянул ему чашу. Он принялся пить с такой жадностью, что кадык ходил взад-вперед. Только потом, облегченно вздохнув, он заговорил связно: — Две ночи назад, господин, в городе забили в набат. Воины отправились туда. В их отсутствие замок осадило целое войско.
— Войско? Во время перемирия? — неверяще пробормотал Гай, вновь наполняя чашу.
— Разбойники, — продолжал Оливье. — Тот ублюдок, именующий себя рыцарем. Кортни Дюран.
— Дюран?
Кортни Дюран был английским рыцарем, превратившимся в наемника. Его отряд, состоявший из таких же безземельных рыцарей-авантюристов, выполнял любые поручения тех, у кого находились деньги, чтобы им платить. Армия Дюрана славилась своей жестокостью, полным отсутствием совести и чести и невероятной храбростью. Ее не без основания опасались все: от жителей Швейцарских Альп до неаполитанцев, парижан и римлян.
— Кортни Дюран увез мою жену? — ахнул Эдмунд, побелев как молоко. — Но как он мог разрушить стены Брессе?
— Гарнизон выманили, господин, — пояснил Оливье, устало проводя рукой по лицу, на котором запеклись пот и грязь. — Они затеяли битву у самого города, а тем временем три сотни воинов с копьями и пиками, а также лучников осадили замок, разрушили стены бомбардами, посылали во двор зажженные стрелы. Леди Магдалена сама командовала нашими лучниками, но силы были неравны. Негодяи ворвались и в город. — Оливье сокрушенно поморщился. — Разграбили дома… Мы слышали вопли… ощущали запах дыма…
Он снова припал к чаше, и Эдмунд яростно выругался. Ему следовало быть там, защищать вассалов, свой дом и свою жену!
— Продолжай, Оливье.
Голос Гая был странно спокойным, словно он не обратил внимания на яростный взрыв Эдмунда.
— Как я уже сказал, леди Магдалена делала все, что могла, но пришлось сдаться. Вы знаете правила: в случае капитуляции можно рассчитывать на милосердие. Если же нет… — Оливье пожал плечами. Таковы законы войны, и каждый это понимал. — Они потребовали только ее и ребенка. Она согласилась при условии, если остальным ничто не будет угрожать и разбойники немедленно покинут город.
— И они приняли условия?
— Да, господин. И весьма учтиво, как будто и не намеревались разорять и грабить.
Оливье прополоскал рот вином и выплюнул красную жидкость на землю, показывая этим, какого придерживается мнения о порядочности наемников.
— Видели бы вы город после того, как все кончилось, сразу поняли бы, какова цена такой галантности! — добавил он, вытирая рот рукой. — А вот госпожа выказала немало мужества.
Гай, ничуть не удивленный, кивнул:
— Как все Плантагенеты.
— Они хотят выкупа, — пробормотал Эдмунд, явно пытаясь осознать происходящее.
— За всем этим стоят интриги Борегаров, — нетерпеливо отмахнулся Гай. — И если они потратили столько денег на целое войско, значит, на этот раз твердо вознамерились добиться успеха. О выкупе и речи не пойдет, хотя бы ты и весь остальной мир были в этом уверены. Как тебе удалось скрыться, Оливье?
— Через подземный ход. — Слуга ответил так, будто подобные пути бегства казались совершенно обычными. Собственно говоря, для тех, кто о них знал, так оно и было. — Но вы правы, господин. Они увезли даму и младенца в Каркасон.
— Ты сам это слышал?
— Разумеется, господин. Я с места бы не тронулся, если бы не узнал всего досконально.
— Да, конечно, — вздохнул Гай, даже в таком состоянии сумев выдавить что-то вроде улыбки. — Я не хотел усомниться в тебе, друг мой.
— Мы должны мчаться в погоню! — воскликнул Эдмунд. — Немедленно!
— Должны и отправимся, — согласился Гай. — Но сначала нужно составить план, иначе мы ничего не добьемся. Нам следует их перехитрить. Взять верх над Борегарами — дело не простое, Эдмунд.
Он не раскрыл Эдмунду, чего опасается на самом деле. Того, что придется претерпеть Магдалене в лапах Шарля д'Ориака. Гай не сомневался, что именно он устроил это похищение. Но Эдмунд пока не должен знать о страхах Гая. Ничего хорошего это не принесет.
Глава 16
Стрела из арбалета нашла свою цель с мерзким тупым стуком. И. тут же раздался нечеловеческий вопль боли и ужаса. Это новомодное оружие разило куда безжалостнее, чем стрелы из лука, но все же куда большие повреждения причиняли усаженный шипами шар булавы или двустороннее лезвие боевого топора. Того самого топора, которым теперь раскачивала перед ее лицом темная фигура в доспехах с опущенным забралом, так что вместо лица перед ней предстала уродливая металлическая маска. Она открыла, рот, чтобы крикнуть, но из горла не вылетело ни звука.
Магдалена проснулась в ледяном поту: видения ночного кошмара все еще стояли перед глазами. Потому что стали видениями только сегодня. Еще два дня назад они были реальностью. Но сейчас она лежала на тонком тюфяке, соломенная набивка которого потрескивала при каждом движении, и смотрела в грубую ткань потолка крохотного шатра. Из-за стен ее ненадежного убежища доносились хриплые пьяные крики, нестройный хор и ругательства. Она услышала женский стон и передернулась. Два дня назад женщины городка Брессе молили о милосердии от рассвета до заката.
Рядом мирно посапывала Зои, безразличная к шуму и той опасности, которую он нес. Магдалена, правда, предполагала, что, если разбойники задумали получить выкуп, и ей, и ребенку, ничто не грозит. Но пока разум твердил ей это, сердце внимало хаосу и хмельному разгулу, и разум никак не мог взять верх над сердцем.
Она откинула одеяло и, встав на колени, подползла к входному отверстию шатра. Ночь так и горела огнями факелов и жаровен разбойничьей армии. С правой стороны слышались шорох одежды и шарканье обутых в сапоги ног по траве. Магдалена инстинктивно отпрянула, но тут же вновь осторожно выглянула наружу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52