Она не знала, что Гай не обвинил бы ее в ребяческих страхах и глупых фантазиях, потому что в отличие от Магдалены проник в истинную природу чувств Шарля к кузине. Он вообще легко видел воздействие Магдалены на мужчин, возможно, потому что сам подпал под волшебство ее обаяния. То же самое когда-то произошло с Эдмундом. Точно так же горели глаза Шарля, следившего за каждым ее движением, за каждым шагом. Гай умел распознать и понять этот голод. Да и какого мужчину не затронул бы страстный призыв, исходивший от нее? Тепло и нежность? Грация движений, упругость тела? Но было и нечто большее. То, что было неотъемлемо от самой Магдалены: сознание собственной чувственности, способное сразить любого мужчину, независимо от того, желала она этого или нет.
Однако Шарль отнюдь не был обманут видимой учтивостью Магдалены. Он искренне не понимал, почему она остается равнодушной ко всем его усилиям втереться к ней в доверие. Обычно женщины легко поддавались его чарам и той куртуазной игре, в которой он был большим мастером. Он ничем не напугал ее, ни разу не обнаружил своего пыла и, кажется, прозрачно намекнул, что всего лишь отдает дань традиционному флирту, которым так приятно скрасить уединенное существование. И при этом был убежден, что она вежлива с ним исключительно по настоянию лорда де Жерве, потому что чувствовал ее омерзение, брезгливую дрожь, когда стоял слишком близко. Но все это ни в малейшей степени не уменьшало его желания. Мало того, лишь добавляло задора и пришпоривало стремление добиться своего. И не важно, что она испытывала к нему. На его решение похитить ее это нисколько не влияло.
Гай де Жерве тоже был загадкой. При всем том, что его гостеприимство было безупречным, он явно не доверял гостю. Но почему? Какая причина не верить человеку, протягивающему руку дружбы? Борегары ни разу не попытались отомстить с той самой ночи в крепости Каркасон. О том поражении знали только они и Джон Гонт, и именно он теперь бросил им перчатку в образе этого ребенка, плода любовной связи Ланкастера и Изольды де Борегар.
Но как почти с самого начала ожидал Шарль, де Жерве смотрел в корень вещей. Его, должно быть, предупредили о возможной попытке де Борегаров сделать ответный ход. Д'Ориак был далек от того, чтобы недооценивать противника. Предупрежден — значит, вооружен. И Гая де Жерве не так-то легко будет выманить из замка.
Но Шарль был уверен, что тайная связь Магдалены и де Жерве может сыграть ему на руку. Нужно только знать, как именно использовать эти сведения. Чей-то смертный грех может стать мощным оружием осведомленного человека.
На двенадцатый день своего визита он решил, что пока ничего больше не добьется, и за ужином уведомил хозяина о своем отъезде наутро.
— Вернетесь в Руссильон? — осведомился Гай. — Дороги сейчас очень плохи для путешествия.
— Нет, отправлюсь в Париж, засвидетельствовать свое почтение королю. До столицы всего восемьдесят миль, а тамошние дороги содержатся в хорошем состоянии, — ответил Шарль и обратился к Магдалене: — А вы, кузина, когда разрешитесь, вероятно, тоже захотите увидеть Париж и представиться королю Карлу Французскому?
— Думаю, это уместнее сделать моему мужу, — спокойно ответила Магдалена. — Если, разумеется, перемирие между нашими странами будет продолжаться.
Шарль понял свой промах и поспешил исправиться:
— Семья вашей матери присягала на верность королю Франции, и я всего лишь хотел сказать, что и вам, как хозяйке замка де Брессе, следует принять двойное подданство. Само собой подразумевается, что ваш муж так и поступит.
— Так вы утверждаете, что у моего мужа двойное подданство? — спросила она, играя коркой хлеба. — На каком основании?
— Между нашими странами нет ссоры, — поспешно вмешался Гай, молясь, чтобы Магдалена не обратила внимания на непростительную ошибку Шарля, — так что сейчас вряд ли уместно говорить о каком-то подданстве.
В голосе прозвучали предостерегающие нотки, и этого было достаточно, чтобы Магдалена немедленно закрыла рот, хотя перед этим искренне наслаждалась перепалкой. Сомнительно, чтобы кузен ничего не ведал о событиях в Англии! Наверняка ему известно, что английский король отказался брать выкуп с Эдмунда и в знак своего благоволения дал в жены девушку из королевского рода Плантагенетов, чтобы купить его безоговорочную преданность английской короне.
— Совершенно верно! — воскликнул Шарль со смешком, стремясь не меньше своего хозяина поскорее сменить тему. Правда, дама, кажется, не заметила ничего странного в его речах, но вот как насчет Гая де Жерве? — Клянусь, леди, вы придете в восторг от Парижа. Это поразительный город!
Магдалена послушно кивнула и снова замолчала, сбитая с толку предупреждением Гая. Ночью, когда Гай пожелал Стивену и Теодору спокойной ночи и дверь за ними закрылась, она немедленно раздвинула занавески и нетерпеливо осведомилась:
— Почему ты не хотел, чтобы я говорила о подданстве Эдмунда?
Гай в длинном халате сидел под окном, просматривая документы. Значит, она не заметила, как Шарль едва ли не впрямую проговорился, что знает о гибели Эдмунда. Знает, что его уже нет в живых и, следовательно, он не может представиться королю Карлу Французскому. Гай облегченно вздохнул, сделал вид, что обдумывает ее вопрос, и повернулся к кровати. Магдалена сидела в подушках, обхватив поднятые к подбородку колени, и с тревожным любопытством смотрела на него.
— Пусть Шарль твой кузен, но, как все де Борегары, неистово предан Франции. Не вижу смысла вступать в бесполезные дискуссии.
Магдалена снова вспомнила, что Гай взял на себя труд обнаружить имя и родословную человека, заговорившего с ней в Кале, хотя на первый взгляд не обратил на эту встречу особого внимания. Ее с новой силой поразило ощущение чего-то неладного.
— Мне кажется, тут другое, — вырвалось у нее.
— Хочешь сказать, что я лгу? Золотисто-рыжие брови недоверчиво приподнялись.
— Нет, конечно, нет, — поспешно заверила она. — Но по-моему, ты мне не все сказал.
— Возможно, посчитал, что ты услышала все тебе полагавшееся, — очень мягко ответил он. Магдалена покраснела.
— Я не дитя, господин мой.
— Не дитя, — согласился он, — и поэтому должна понимать всю опрометчивость попыток обсуждать такие скользкие темы, как подданство, преданность и верность королям, да еще с тем, который может оказаться как другом, так и врагом, в зависимости от обстоятельств.
— Ты тоже не доверяешь ему, — с упреком бросила Магдалена, забыв о своей обиде и возвращаясь мыслями к более спорным вопросам.
— Я никогда и не утверждал, что доверяю. И сказал только, что ты должна доверять мне.
— Но ты упрекал меня за мои страхи.
— За дурное поведение, ставшее следствием твоих страхов, — поправил он.
— Но почему семья матери так ополчилась на меня? — Магдалена нахмурилась, теребя стеганое покрывало. Распущенные волосы скрывали ее лицо. — Рим признал, что моя мать была замужем за отцом. Неужели между родами существовала какая-то вражда?
Сказать ей правду? Снова и снова задавал он себе этот вопрос, гадая, сколько еще удастся скрывать от нее прошлое. И все же не мог заставить себя сделать это. Не он, а Джон Гонт обязан рассказать дочери всю историю. И без того Гай слишком часто подставлял плечи под его бремя. Он никогда не забудет, как мучительно страдала Магдалена, узнав о своем истинном происхождении. Больше он не подвергнет ужасному испытанию ни ее, ни себя.
— Это просто вопрос политики, — пояснил он. — Семья твоей матери стояла за Францию, а семья отца — за Англию, и теперь обе стороны стараются заручиться твоей преданностью. Теперь, овдовев, ты стала полновластной хозяйкой владений де Брессе.
— У меня есть муж, — прошептала Магдалена, так тихо, что он ее не услышал. Но она была так же уверена в этом, как и в том, что Гай не все ей сказал. Похоже, он не собирался откровенничать, поэтому она тряхнула головой, отбрасывая все сомнения, так что волосы темными волнами скользнули ей на спину и грудь, и вспомнила о настоящей причине своего пребывания в этой постели. — Вы собираетесь всю ночь сидеть за своими бумагами, господин? — ангельским голоском осведомилась она, и Гай почти обрадовался, поняв, что она больше не станет его допрашивать, по крайней мере сегодня. Он намеренно пропустил ее слова мимо ушей, делая вид, что погружен в работу.
Магдалена задумчиво покусывала губу. Придумав план действий, она соскользнула с постели, тихонько подкралась к Гаю, ловко втиснулась между ним и столом и уселась на столешницу. Прямо на груду пергаментов.
— Лучше они от этого не станут… — констатировал Гай.
— Я считаю, что достойна внимания не меньше, чем какие-то пыльные свитки, — объявила Магдалена, не заботясь о том, что пергаменты угрожающе потрескивали под ее упругой попкой.
Гай оценивающе прищурил глаза.
— Вам придется убедить меня в этом, леди. Давайте посмотрим, так ли это на самом деле.
Он лениво протянул руку и извлек из подставки гусиное перо.
— Обычно этим я пишу на пергаменте. Но поскольку передо мной вдруг возник совершенно новенький, чистый свиток, хотелось бы посмотреть, будут ли результаты такими же… интересными.
Магдалена вздрогнула, пронзенная молнией желания, осевшего тяжестью в ее животе, напрягшего горящие предвкушением соски. Что он задумал?
— Но на твоем пере нет чернил, — пробормотала она дрожащим от возбуждения голосом.
— Верно, — кивнул Гай, окуная перо в кувшин с водой, стоявший на столе. — Итак, какое же послание мне начертать?
Он описал острым кончиком затейливую арабеску на ее щеке так бережно, что она ощутила лишь легкую щекотку.
— Нет, не послание, а портрет. Нарисовать силуэт моей модели…
Магдалена затрепетала, и документы снова зашуршали. Однако Гая, казалось, это ничуть не беспокоило. Он снова окунул перо в воду и принялся сосредоточенно обводить контуры лица, завитушек ушной раковины, полных губ, прежде чем перейти к стройной колонне шеи, чуть выдающимся ключицам, нырнуть в ямку у горла.
Магдалена все еще неподвижно сидела на краю стола. Только по коже словно пробегала легкая рябь при каждом новом прикосновении пера. Теперь тонкая влажная линия появилась на грудях, вокруг потемневших ареол, смочила набухшие соски. Он держал спелую тяжесть ее груди в одной руке, пока запечатлевал любовные стансы радости на теплом, с голубыми прожилками полушарии. И когда ее дыхание участилось, а на лбу выступили крохотные капельки пота, он пощекотал пером ладони, провел по ногтям, держа в постоянном напряжении во время этой искусительной, завораживающей интерлюдии.
Перо начертало послание в глубокой ложбинке между грудями, осторожно покалывало ребра, выводило стихи в небольшой впадинке пупка, но когда пушистая шелковистость на другом конце пригладила небольшой холмик ее живота, вызвав тихий стон восторга, мышцы бедер непроизвольно сжались, а ноги раздвинулись в жадном ожидании.
Магдалене хотелось лечь, открыться его ласкам. Самозабвенно отдаться восхитительной игре. Она попыталась откинуться на столешницу, но Гай обнял ее за талию и удержал. Потом снова окунул перо в воду и провел по ее бедру снизу вверх, остановившись у самого островка темных волос, скрывавших ее влажную, горячую сердцевину. И опять легкий стон слетел с ее губ, когда острие пера раздвинуло легкое кружево и коснулось ее обнаженного тела, словно ставя точку: раз, другой, третий… Теперь она едва сдерживала желание упасть, погрузиться в омут чередующихся ощущений: щекочущего нервы покалывания и сводящего с ума поглаживания.
Только тогда Гай отнял руку от ее талии, уложил на столешницу, где она и осталась, почти не помня себя, не слыша шороха и треска пергаментов, сгорая от возбуждения и доведенная до той точки кипения, где боль становилась неотличимой от наслаждения.
Перо проникло между ее разведенных бедер, и она уже не понимала, какой конец ласкает ее сейчас. Остался лишь бурлящий, мучительно сладостный водоворот блаженства, в котором ее крутило и швыряло, как щепку. Кажется, она потеряла сознание, потому что вокруг все потемнело, а когда пришла в себя, тело, только что содрогавшееся в экстазе, было покрыто потом, а сама она не была способна шевельнуть ни рукой, ни ногой.
Нежно, очень нежно, словно опасаясь потревожить магию нахлынувшей летаргии, Гай поднял ее со стола, понес к кровати, уложил и накрыл одеялом.
— А ты… — шепотом начала она, но он прервал поток слов губами.
— Я наслаждался твоим удовольствием и больше не стану утомлять тебя сегодня, любимая. После таких беспутств ты, должно быть, устала.
Останься у нее силы, она непременно запротестовала бы, но в голове, казалось, нет ни единой мысли, а тело растеклось по перине. И, говоря по правде, она ничуть не жалела, что остается наедине с медово-тягучим вкусом только что испытанного счастья.
Ее глаза закрылись.
Гай долго стоял над спящей возлюбленной. И хотя на губах играла улыбка, в глубине глаз залегли тревожные тени. Тени предчувствия. Ожидания боли потери. Сколько еще времени у них осталось, прежде чем Джон Гонт объявит свою дочь вдовой? В этом случае Гай де Жерве не мог претендовать на ее руку. Сюзерен наградил его женой, а вместе с ней — богатством и могуществом. Но Гвендолен умерла, а Гай уже отдал герцогу все, что мог. Большего Джону Гонту не получить, а следовательно, Гай не вправе ждать новых даров.
Гай задернул полог кровати, чтобы Магдалене не мешал свет, и вернулся к столу. Расправил смятые пергаменты, вдыхая ее запах, ощущая под кончиками пальцев тепло ее тела. Подобные чувства мало способствовали работе, но он все же придвинул поближе подсвечник и уселся.
Магдалена проснулась с ощущением того, что сегодня ее ждет что-то необыкновенное. Подобное бывало с ней только в детстве, один или два раза, да и то без всякой видимой причины. Но на этот раз она почти сразу сообразила: да ведь сьер Шарль д'Ориак собирается уезжать!
Ее настроение сразу улучшилось, будто все беды и невзгоды должны были уйти с этим человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52