Он еще успел завыть на луну, пока отвесно солдатиком падал с моста. И черная, не успевшая спрятаться под лед невская вода сошлась над головой адвоката без громкого всплеска и булька. Типа, хорошо пошел.
– Как выглядел адвокат той стороны? – рубанул вопросом Волчок склонного к истерике Андрюшу. – Не бзди, ты не виноват. Виноват этот старый пень, что несмышленыша на дело заслал.
– Он был такой – толстенький, маленький, – сквозь телеграфный перестук зубов прогундел дилетант.
– Как Винни Пух? А портфель вроде как у Жванецкого?
– Да-да.
– Бескутин, – в сердцах шлепнул кулаком по ладони Волчок. – А в зале от той стороны зрители были?
– Был один. Такой – коренастый. Лет тридцать пять – сорок. Неприметный, но прикинут по последнему писку.
– А глаза какие?
– Сверлящие. Поневоле взгляд отведешь. Непрозрачные, будто стальные.
– Шрам! – сплюнул под ноги Волчок. – А ведь, казалось, загони этого попрыгунчика в «Малые Кресты», обруби связь, и вопрос решен.
– Кто?
– Не важно.
– Журналисты были?
– Никак нет!
– Тогда тебе не подфартило. Ты не виноват, но как горист должен понимать, что свидетели всегда являются серьезной юридической проблемой. – И Волчок пнул второй тазик с цементом. В котором «рос» Андрюша.
Андрюша замолотил в воздухе руками очень похоже на мельницу. Только секция перил здесь была снята, и ухватиться оказалось не за что. Короче, Андрюша скрылся под водой, погнав волну не большую и не меньшую, чем его начальник.

Глава четырнадцатая
РЕСПУБЛИКА ГНИД


И пока я прохлаждался,
Пал туман, и оказался
В гиблом месте я.
И огромная старуха
Хохотнула прямо в ухо,
Злая бестия.

Во всю ширь распахнулись ворота следственного изолятора «Углы», и к кабине КамАЗа, притаранившего прицеп с елкой, подтащился жирный вертухай. Второй страж, не высовываясь из ворот, стал бдительно пасти застрявшую на полпути к базе «аварийку», потому что инструкция такая. Потому что предупреждали на поверке, де, бычье вокруг тюрьмы озорует.
– Развлекают зечар, – выпустил изо рта морозно-табачное облачко аварийщик в оранжевой жилетке, авангардистски заляпанной мазутом, машинным маслом и жиром с чебуреков. – А тут на праздник не хватает. Им на халяву, а ты плати.
– Сегодня сядешь, – второй аварийщик засунул отвертку за шиворот и почесал между лопаток, – как раз на тюремный праздник успеваешь.
Это были настоящие аварийщики, перекуривающие возле заглохшей «аварийки». Отнюдь не переодетые комики. И даже не люди Вензеля. И машина, наступившая одним колесом на тротуар, как ни крути, как ни проверяй, а окажется самой обыкновенной «аварийкой». И она действительно сломалась напротив «Углов», никакое представление здесь не разыгрывалось. Она вообще напротив чего только не ломалась, на аварийном счету желто-красного «газона» уже имелись ночевки напротив Смольного, напротив пивного фестиваля, посреди железнодорожного переезда и на пешеходном Горсткином мосту.
– Вот увидишь, – пророчески начал один из аварийщиков, воздев над головой отвертку, – ни к чему хорошему подарки зекам не приведут. Пожалеют еще об этой елочке.
А вертухай отшуршал сопроводиловкой, попялился на печати с подписями, вернул макулатуру экспедитору и махнул корягой шофериле, проезжай, мол, так твою за так, чего тянешь, и без тебя делов хватает.
В ворота вслед за оранжевой «камазовской» головой величественно вплывала ель, царица лесов. Не меньше чем с хрущевских времен набиравшая рост и стать, ель высосана озера фунтовой воды, отловила тонны солнечных лучей, вытерпела орды жуков, белок, зайцев и грибников. Оказалось – для того, чтобы много-много радости в тюрягу принести.
Двор «Углов» встречал налитые морозной зеленью лапы, новогодне обсыпанные пушистым снегом, которые к стволу прижимала ржавая проволока-пятимиллиметровка, как руки психа прижимает к телу дурдомов-ская рубашка.
Шмонать автопоезд с деревом не стали. Другое дело, если б елку вывозили из «Углов», тогда бы ни один миллиметр не ушел от шмона, тогда бы простучали колеса, заглянули под днище, залезли под сиденья и в гущу еловых веток, показали бы класс. Атак-то чего…
– На базе. – «Экспедитор» поднес к губам под приклеенными усами мобилу. – На базе. На базе.
В соседних переулках предстартово взревели прогретые моторы. В салонах джипов, «бээмвух» и «восьмерок» зазвякало железо, завозились крепкие пацаны.
За занавеской, на полке отдыха «камазовских» водил, разминаясь, заворочались не менее крепкие пацаны. Под еловыми лапами, под плотными одеялами снега, повисшими на этих лапах, заслышав лязг запираемых ворот тоже начали готовиться крепыши. То есть не елка прикатила в СИЗО, а натуральная троянская кобыла.
– Эй, Долмат, слыхал такую попсу, ее спецом гоняют под Новый год? («Экспедитор» догадался, что водила Кирсан обращается к нему, а не к кому-то в зеркале заднего вида, от которого Кирсан не отрывался.) Новогодние игрушки, свечи и… – водила хмыкнул, – хлопушки в нем. А веселые зверюшки мой перевернули дом… Правильная песня, Долмат…


* * *

Дора Мартыновна, расплывшись в кресле, дыбилась в телевизор. Пустая чашка из-под чая сохла на журнальном столике. Лень было убирать, такая навалила расслабуха. А в вазочке оставалось всего три печенины, хотя десять минут назад там умещалось полкило.
И все же острое, в последние месяцы ни с того ни с сего подкатывающее чувство голода не отпускало. Голод и расслабуха – атомная смесь.
Шоу «Как стать миллионером?» прервалось на рекламную паузу. Дора Мартыновна знала, как стать миллионером, но только теоретически. На практике же вместе со своей политической партией, она все глубже увязала в финансовой трясине. А во всем виноват был директор «Венком-капитала» Сергей Владимирович Шрамов, раз за разом обламывающий Дору.
Шел рекламный ролик йогурта. Под лозунгом «Пусть весь мир подождет» все на экране замерли в нелепых позах. А девица сидела себе на скамейке и чавкала металлической ложкой йогурт из пластиковой коробочки.
«Она ложку с собой в косметичке таскает или где-то сперла?» – вяло прикинула Дора Мартыновна.
А Шрамов оказался легок на помине, следующие десять секунд его образина требовательно зырила с экрана, призывая за себя голосовать. Далее начался ролик шарикового дезика. Чужие бритые подмышки не растормошили в Доре Мартыновне никаких сексуальных струн. Зато растормошили дверной звонок. Этакий требовательный и неотложный телефонный звонок.
Дора не сразу попала ногами в тапочки, небыстро дочапала до прихожей. В дверном глазке картинка мало отличалась от изображения на экране. Оказывается, в это неурочное время к Доре пожаловал собственной персоной кандидат в муниципалы Сергей Владимирович.
Дора Мартыновна обрадовалась и огорчилась. В собственной квартире она могла бы выдоить из Шрамова не «оскорбление чести и достоинства», а «вторжение в частную собственность», что на десяток зеленых тысяч котировалось дороже. Но не было свидетелей.
– Кто там? – притворилась дурочкой из переулочка Дора Мартыновна. Просто она не знала, как поступить, и чисто по-женски решила потянуть время.
– Шрамов, Сергей Шрамов. Открывайте, Дора.
– Я сейчас занята. Приходите завтра, – решила отомстить Дора за бесцельно потерянные часы в офисе этого господина.
Но господин Шрамов нашел волшебные слова к сердцу депутата и женщины:
– Я деньги принес.
И уже через несколько секунд Дора снова плавала в кресле, а гость стоял перед ней, не сняв в прихожей уличную обувь.
По телеку продолжался рекламный блок. Какой-то пришибленный тип нюхал ароматизированый стиральный порошок и торчал, будто это клей «Момент».
– Сколько вы готовы вложить в правое дело? – став надменней, чем английская королева, конкретно спросила Дора Мартынов на. И нервно, одну за другой, заглотила последние печенины.
– Сначала я хочу кое-что растолковать, – многообещающе оскалился Шрам и оглянулся по сторонам. Он нарисовался в этой квартире впервые, но бубново ориентировался, что где. – Когда звонят в дверь и говорят «Ленгаз», ни в коем случае нельзя открывать дверь. Знаете, почему?
– Почему? – растерялась мадам.
– Потому что это никакой не «Ленгаз». Это менты понятых ищут!
– Вы пришли сюда глупые анекдоты рассказывать? – еще несмело, еще надеясь на спонсорство, зашипела мадам.
– А теперь совершенно серьезно. Вы, Дора Мартыновна, в последние пару месяцев никаких странных закидонов за собой не фиксировали?
– Что значит этот тон? – вспухла в кресле депутатша.
– То есть головка не бо-бо? Глюковые чертики из-под койки хари не корчат?
– Я вызову милицию! – оторвала-таки круп от кресла Дора, готовая броситься царапать харю нахалу.
– Торопиться не надо. Хочу устроить вам экскурсию по вашей же хазе. Зуб даю, вы сами расташитесь, как много вы не просекали.
И пока Дора захлопывала распахнутый от удивления рот, Шрам взял с полки духи «Сальмонелла».
– Вы, Дора, обращали внимание, что только побрызгаетесь духами, так сразу становитесь вроде шебутнее? А духи вам подарили на День Конституции? А знаете, что в духи добавлена вытяжка опия, то есть вы крепко подвисли на этой наркоте.
Дора так и не смогла закрыть рот, а Шрам взял растерявшуюся даму под руку и повел на кухню.
– Удивительная картина предстает перед глазами посетителей кухни известной общественной деятельницы, – Шрам гнал под экскурсовода, – Мадамы и джентльмены, хочу обратить ваше внимание на пачку «Майского чая». Чай вы, Дора Мартыновна, всегда покупаете в магазине «Продукты» по улице Бердника, восемь? Так знайте, что в каждый покупаемый вами пакет подмешивалась обыкновенная анаша! По хавке не пробивает? Или, может быть, по смеху?
В желудке у депутатши ЗакСа заурчал настой майской марихуаны.
– Но это цветочки. Пошарим по полкам. Джентльмены и дамы, не проходите мимо соли, муки и сахара. Поскольку и этими продуктами наша знаменитость затаривается так же на Бердника, восемь, злоумышленникам оказалось плевым делом зарядить и эти продукты наркотой. В сахар они добавляли толченое экстази, в соль – героин, а в муку, по традиции, крохотульку ЛСД, – почти пропел Шрам и вдруг стал очень серьезным: – Значит, так, старая корова, ты крепко подсела. И как только кончатся нынешние кулинарные запасы, начнутся безумные ломки. А больше ширять тебя на халяву никто не намерен. Депутатской зарплаты хватит на несколько доз, а далее – кранты. Бабок своими наездными методами ты не отгребешь, поскольку в бизнесе выживают только умные люди. А ты со своими партизанскими прихватами отстала от реальности и обречена на вымирание, как птеродактиль. Теперь предложение, от которого нереально отказаться. Я готов тебе полгода в месяц башлять по штуке гринов, если ты завтра же подашь в отставку с депутатского поста.
Рот Доры Мартыновны не закрывался уже хронически.
– Ну ладно, я почапал, а ты подумай. Тебе жить. Кстати, экономь туалетную бумагу. Она пропитана марафетом, чтоб в заднюю десну удобней втирать.


* * *

Дуря посты вензелевских пацанов, Шрам наружу и внутрь «Вторых Крестов» теперь путешествовал только в автозаке. Поневоле приходилось вспоминать Сергею свое быльем поросшее житье и сопутствовавший ему автосервис.
В автозаке садило гнилыми помидорами. Именно гнилыми, именно помидорами. Старшой попкарь под вопросом Шрама без дурилова пошел в сознанку, потому как грозного попутчика прибздевал.
– Через три улицы всего сгоняли. От склада к лабазу. Пару ящичков. На хлебушек подзаработать. Чего порожняком было стоять, вас, Сергей Владимирович, дожидаючись?
Хоть Шрам и отодвинулся на лавке к самому краю, к двери, но кузов автозака – это ж вам не просторная палуба линкора. От самого старшого попкаря пришманивало лучком и чесночком, а от младшого приваливало шавермой. А в голосах обоих булькало не меньше, чем по три кружки пива. И так западло с дубаками в одном ведре трястись, так еще нюхай всякую отрыжку.
А в автозаке набирал силу еще и нафталиновый духман. Он выползал из дырок металлического стакана, который звался «я тебя вижу, ты меня – нет». В стакане отплясывал для сугрева подследственный Зюкин, которого возили на суд, а теперь конвоировали домой.
– Суке этой подлой, – старшой попкарь выговорил «суке подлой» так ласково, словно разливался о любимом сынишке, – чтоб по дороге не отбросил когти, откопали в гуманитарном хламе шубейку. Ею и припахивает, Сергей Владимирович.
Грохот утаптывающих автозаковский металл подошв, вышибал конкретный ритм. Ритм Шрама донимал. Еле-еле Сергей допер, Зюкин танцевал сам с собой откровенное танго. Вруби музон типа «Я возвращаю ваш портрет» и состыкуется путем. Еще минут пять-семь, прикинул Шрам, и дотрясемся до спасительных «Углов».
И несмотря на неудобства, на Шрама накатили праздничные мысли. Дору Мартыновну он положил на обе лопатки и лопатой сверху прихлопнул. И теперь мымре ничего не остается, как вывесить белый флаг. А это значит, что не зря Сергей залепил весь город своими рекламными рожами. Только объявят довыборы на освободившееся кресло в ЗакС, Шрам тут как тут. И кто бы ни рыпнулся, за оставшиеся дни не успеет такую же славу в народе завоевать.
Насчет эрмитажных списков. Да, Тернов оказался не при делах, и за потревоженного Апаксина придется ответить. Только не Шраму, а Вензелю – кто последний, тот моет посуду. И последним мурыжил физкультбарыгу старик. А насчет списков у Сергея одна идейка проснулась. Годик тому он здорово взял на понт некоего оборотливого чинушу. И чинуша ядрено переклинился, когда Шрам пустил пулю, что, дескать, сидит на втором экземпляре списков. Значит, чинуша в теме, и грех его подробней не пощекотать…
В грязную стекляшку окна, ясный перец, еще и зарешеченного, вмазался снежок. «Шутники, – поднял шары на налипшую белую кляксу Шрам. – Смешнее было бы каменюгой».
…В деле эрмитажных списков обнаружился еще один вектор. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что за столами на эпохальной свадьбе сидело несколько балерин из Мариинского театра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32