Их надо кормить и подмывать. Бен решил, что вынимать малыша из безопасной люльки неразумно. Что, если машина сделает резкий поворот? Или внезапно затормозит? Или он уронит ребенка?
— По-моему, то, что беспокоит его, может подождать. Минут через пять мы будем дома.
Джулия наклонила голову, словно говоря: решай сам. Это твой сын. А сама, не моргая, смотрела в затылок водителя.
К тому времени, когда они затормозили перед домом, мяуканье переросло в пронзительный крик. Даже не взглянув на мужа, Джулия вышла из машины и прошагала к парадной двери. Водитель последовал за ней с багажом. Бен вышел из машины последним, с младенцем, кричавшим во всю силу легких.
— Как мне успокоить его? — спросил он, когда все вошли в дом.
— Не спрашивай меня, — буркнула Джулия. — У меня не было детей. Но мне представляется, что в сумке, которую оставила твоя подруга, ты, наверно, найдешь необходимые инструкции.
— Джулия, она не моя подруга, — резко заметил он.
— Ну, тогда твоя бывшая любовница. — Повернувшись к зеркалу, висевшему над столом в холле, Джулия сняла свадебную вуаль и диадему. День был длинный, не говоря уж о том, что мучительный. Я устала. Я займу одну из комнат для гостей, а спальню хозяина оставлю тебе. Ведь тебе потребуется много пространства.
— Джулия!.. — начал было Бен, но его голос утонул в крике малыша. Да и кроме того, Джулию не интересовало то, что он мог бы сказать, она уже поднималась по лестнице.
Бен ни в чем не мог ее упрекнуть. Хотя внешне он казался деятельным и сосредоточенным, в душе у него царил хаос. Он едва мог представить, как же себя чувствует Джулия. И, дьявольщина, он не мог сделать своим приоритетом утешение жены.
Взяв ребенка, он попытался его успокоить и прижал к груди. Но голова младенца свесилась вперед, будто была плохо прикреплена к шее. Бен подсунул руку под маленькую попку и почувствовал что-то мокрое и густое.
— Черт возьми! — пробормотал он, когда нечто похожее на желе побежало по рубашке. — Тебе, парень, надо было прийти с книгой инструкций.
А то мы с тобой сядем в лужу.
Глава 3
В доме было пять спален. Джулия выбрала ту, что находилась в самом дальнем конце верхнего холла, — как можно дальше от спальни хозяина. К счастью, обновление дома почти закончилось, хотя мебель еще не завозили. Все равно это лучше, чем быть в одной комнате с Беном и ребенком. Этого она бы не вынесла. Лучше уж спать в гараже.
В комнате пахло свежей краской. Голые стены без картин, окна без занавесок. На туалетном столике никаких безделушек. Нет ночника, нет даже простыней па кровати. Только в середине потолка старинный медный светильник, от которого и шел свет.
В зеркале на двери гардероба Джулия увидела свое отражение: безумные глаза и белое, как свадебное платье, лицо.
На свадьбе все должно было быть белым: цветы, торт, лимузины. Даже подружки невесты надели белые платья. Такая идея пришла в голову матери.
— А почему бы не белое? — удивилась Стефания, когда Джулия усомнилась в необходимости такого цветового единства. — Это не просто шикарно, это демонстрирует твою невинность. Ты выходишь замуж в белом в отличие от большинства невест в наши дни и в твоем возрасте. Если хочешь, можешь назвать меня старомодной. Но по моим взглядам, женщинам, которые до брака ведут себя точно мартовские кошки, не дело пытаться играть девственниц, когда они наконец решат остановиться на одном мужчине.
А Бен был в черном. По крайней мере, это соответствовало его морали.
У Джулии вырвалось рыдание. Еще одна волна горя затопила ее. Она отчаянно вцепилась в свое платье. Больше ни секунды она не намерена терпеть его удушливую мягкость. Она слышала, как отлетали крохотные пуговки, рвался тонкий шелк. Слышала, как цокали и разлетались по полированному полу жемчужины и хрустальный бисер с вышивки ручной работы. Какое это имеет значение! Платье и все остальное превратилось в фарс.
— Джулия? — Голос Бена донесся прямо от двери. Пришлось проглотить рыдания. — Можно мне войти?
И увидеть, как она стоит только в чулках и лифчике, который больше открывает грудь, чем прячет? С волосами, падающими на лицо, с потоками туши на щеках и красными от слез глазами?
— Нельзя!
— Я принес сумку с вещами.
— Оставь ее перед дверью.
Она услышала его вздох, полный отчаяния.
— Делай как знаешь.
Хотела бы я делать как знаю, подумала она, прислушиваясь к шагам, затихшим в нижнем холле. Если бы я знала, что делать…
Через несколько недель ей будет двадцать четыре. В добрых волшебниц она перестала верить уже давно. Никто не собирается прийти и вернуть то, что было у нее еще вчера. Ничего не будет снова таким же.
Разве она и Бен сумеют наладить реальный брак, если ее вера в него полностью основывалась на мифе? Мать была права: она его не знала.
Внешние признаки, конечно, не изменились.
Рост по-прежнему метр восемьдесят шесть. Глаза по-прежнему голубые. Улыбка, как всегда, такая сексуальная, что замирает сердце. Но внутри, что важнее, он так и остался незнакомцем.
Джулия думала, что знает о нем все. Они проводили долгие часы, рассказывая друг другу истории своих жизней. Она знала, что черные волосы и оливковую кожу он унаследовал от отца, латиноамериканца, родившегося в Техасе. А голубые глаза и крепкое сложение — от матери, уроженки Канады с норвежскими корнями.
Она знала, что он родился в январскую метель в поезде, пересекавшем канадские прерии. Его родители оставили Техас и ехали на родину матери, чтобы начать новую жизнь на ферме на севере провинции Саскачеван. Ферму им завещал дядя, которого мать никогда не видела и не знала.
— Беда в том, — рассказывал Бен Джулии, растянувшись на полу перед камином в своей квартире и положив голову ей на колени, — что они понятия не имели, что получили в наследство.
Думали, их ждет красивый бревенчатый дом у озера, окруженный великолепными зелеными растениями. А получили они лачугу из толя с удобствами на улице. Насос, которым качали воду, уже много лет назад пора было отправить на свалку. Восемь месяцев в году они растапливали на огне замерзшие глыбы льда. А лето отравляли москиты и черные мухи.
— Но они были счастливы! — с надеждой воскликнула Джулия. История показалась ей трогательно романтичной.
— Едва ли! Отправившись в путь, они понятия не имели о пробирающем до костей холоде канадского севера. Не представляли, что делать на ферме. А это трудная задача даже для людей, родившихся в тех местах. Те первые годы мы выжили только благодаря щедрости и жалостливости соседей. Сколько раз в трудных обстоятельствах они приходили спасать нас.
— Но в конце концов у твоих родителей все получилось?
— В конце концов они потеряли все, включая жизнь. Мне было тогда десять лет. Зима в тот год выдалась особенно злая. Для того чтобы поддерживать в доме тепло, мой беспомощный папа наложил в печку слишком много дров и сжег дом дотла. Как всегда, прибежали соседи, но уже никто ничего не мог сделать.
Бен повернулся и, сгорбившись, сел, опустив голову над коленями. Так она не могла видеть его лицо. Он продолжал рассказ охрипшим голосом:
— Меня послали принести еще дров. И я никогда не забуду шум и жар, когда жалкая печка буквально взорвалась и превратилась в огненный шар. И потом шипение искр, падавших на снег. И крики горящих родителей.
— Ох, Бен! — Джулия обхватила его. Слезы капали ему на затылок. — Мне так жаль, — растерянно бормотала она.
— Мечты матери о том, что потом все будет хорошо, были разрушены временем и неспособностью отца обеспечить семью. Мечтатель, поэт, он совершенно не подходил для этого уголка мира.
Как пальма на айсберге. И он не хотел приспосабливаться. Но мать, несмотря ни на что, любила его. Без него она бы чувствовала себя совершенно потерянной. Хорошо, что они вместе ушли из этого мира.
— Но как же ты? Ты же был еще ребенком. Кто позаботился о тебе?
— Те же самые люди, которые заботились о нас троих с того дня, как мы поселились рядом с ними. Следующие шесть лет я переходил из одной семьи в другую. Жил у тех, у кого была лишняя постель и кто мог прокормить лишний рот.
— Разве не нашлось родственников, которые могли бы взять тебя к себе?
— Нет. И для этой тесно связанной группы добрых людей было делом чести самим справляться со своими заботами. Без вмешательства правительственных агентств и тому подобных организаций.
Джулии отчаянно хотелось найти светлую линию в его истории. Она пригладила ему волосы и пробормотала:
— Но ведь это было хорошо, правда? Лучше, чем быть куда-то отправленным и жить среди чужих людей?
— Наверно. Но несмотря на все старания этих добрых людей, я так и не стал соответствовать стандартам норвежской колонии. Голубые глаза и долговязая комплекция не шли в расчет. Я оставался для них таким же чужим, как если бы прилетел с Марса. Гены отца и сходство с ним бросали на меня своеобразную тень некомпетентности. Сколько бы я ни старался, работая на земле от восхода до темноты или забивая голы в местной хоккейной команде, я все равно оставался сыном непрактичного дурака Каррераса. Этот Каррерас писал куплеты о северном сиянии, но так и не научился азам выживания. — Он обернулся и долго и серьезно смотрел на нее. — В шестнадцать я бросил школу. В один прекрасный день, Джулия, я уехал из Саскачевана на автобусе. Я ехал туда, куда позволяла цена билета. Так я оказался в Ванкувере. Я не принадлежу к семье с наследственным богатством, университетским образованием и влиятельными родственниками, которые обеспечивают мне членство в лучших клубах. Да, я шеф собственной фирмы. Но до недавних пор мне редко приходилось надевать деловой костюм. Я не водил модную машину. И я понимаю, почему твои родственники думают, что я недостаточно хорош для тебя. Но обещаю тебе: я не позволю, чтобы моя жена испытывала в чем-нибудь недостаток. Если надо работать семь дней в неделю круглые сутки, чтобы обеспечить хорошую жизнь семье, я буду работать. Я докажу себе, как ценю тебя. И клянусь, никогда не дам тебе повода сожалеть о том, что ты вышла за меня замуж…
Он говорил тогда с полной сердечной искренностью. Но слова, сейчас она это понимала, ничего не стоят, если они не подкреплены делами.
Она еще не привыкла к свадебному кольцу на пальце, а он уже нарушил самые сокровенные обещания. Как он мог это сделать, если любил ее так, как говорил?
Слишком напряженная, чтобы уснуть, Джулия выключила свет и открыла окно. Ночное небо было ясным, на востоке горизонт закрывали призрачные очертания Маунт-Бейкер, покрытые круглый год снегом. На юго-западе воды бухты Семиахму спокойно бились о берег.
В теплом воздухе плавал аромат роз и другие ночные запахи. Серебряная луна проложила на море колеблющуюся тропинку света. Если высунуться из окна, можно увидеть сияние огней прибрежного ресторана «Марин Драйв». Там музыка и смех. Звон бокалов и мерцающий свет свечей…
Ночь, созданная для любовников, для новобрачных. Для того, чтобы лежать рядом с мужем в залитой лунным светом темноте и открывать истинную интимность. Никогда еще Джулия не чувствовала себя такой одинокой. Бен был всего в нескольких метрах. Но расстояние, разделявшее их, так велико, будто он находится на Марсе.
Подумав об этом, она почувствовала страшные разочарование и обиду. Эти чувства могли бы снова завладеть ею, но тут донесся слабый звук.
Она отвернулась от окна и прислушалась. Откуда-то из глубины дома снова донесся тоненький душераздирающий плач маленького ребенка.
Сына Бена.
Джулия не хотела прислушиваться. Не хотела знать, почему он плачет. Но ей не удавалось не обращать внимания на плач. Сама еще недавно ребенок, она не была расположена к детям. Скорее, относилась к ним пренебрежительно. Но Джулия понимала, что бедное маленькое существо лишилось матери…
Джулия снова включила свет и открыла сумку, которую принес Бен. Надо что-то найти, чтобы прикрыть тело. Не могла же она разгуливать в нижнем белье. Единственное, что она нашла, — это атласная ночная рубашка и в пару ей пеньюар.
Конечно, белые. Это приданое — подарок от матери. Очаровательные вещицы, щедро украшенные кружевами. Слишком легкомысленные и романтичные для нынешней ситуации. Но в любом случае ничего другого нет.
Когда она вышла в верхний холл, там было темно. Но внизу горел свет. Джулия молча подошла к лестнице. Она не рискнула продумать, что будет делать дальше. Не знала, сумеет ли успокоить ребенка. Она знала только одно: его жалобные вопли невыносимы.
Джулия спустилась по лестнице до середины, когда открылась дверь кухни, и поток света залил нижний холл. Через мгновение появился Бен, и девушка застыла па месте.
Он снял смокинг, но оставил галстук-бабочку, расслабив его, и теперь галстук свободно висел на шее. Верхняя пуговица белой рубашки расстегнута. Через плечо перекинуто чайное полотенце. А младенца он держал словно футбольный мяч. Голова в пальцах правой руки, а маленькая попка на ладони левой.
Бен что-то напевал сыну и укачивал его. Пожалуй, чересчур энергично. У нее сердце екнуло от страха, когда он приблизился к колонне винтовой лестницы. Еще сантиметр-два вправо, и малыш стукнулся бы головой о балясину перил.
Осторожней! — хотелось ей закричать. Смотри, куда идешь. Не крути его так, будто хочешь, чтобы его укачало и маленький желудок выбросил все, что малыш успел съесть. Держи его так, чтобы он слышал биение твоего сердца!
Наверно, она издала какой-то звук или пошевелилась. Бен посмотрел вверх. Она как раз протянула ногу, чтобы наступить на следующую ступеньку. Ей захотелось отвернуться и бежать назад. Туда, откуда она пришла. Но он держал ее взглядом, словно в капкане, и не отпускал.
Уходили секунды. Слышалось тиканье венских часов, висевших напротив парадного входа.
— Он срыгнул на меня, но наконец уснул, проговорил Бен.
Джулия кивнула. Огромный ком в горле мешал говорить. В голосе Бена слышалась хрипота.
В глазах трогательная нежность. И Джулия поняла, что то чувство, которое пробежало по его лицу, когда он первый раз посмотрел на сына, еще больше усилилось за те часы, что он держал мальчика на руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16