Я приехал в деревню через месяц после своей первой персональной выставк
и и разминулся с телеграммой, потому что ехал поездом. Мать уже похоронил
и. Она была последней, кого похоронили на нашем деревенском кладбище. И на
ша изба была в бывшей деревне последней, еще уцелевшей с тех пор, как всех,
за год до того, переселили на центральную усадьбу и бульдозер порушил ст
ены домов и построек. Изба, колодец, пустой сарай для коровы, а вокруг, прям
о к избе, к колодцу, небольшому огороду подступало поле овса. Было жутко от
того, что наш проселок вел только к одной избе: мать вместе со всеми не пое
хала. Она написала мне, когда пошли разговоры о переселении, и я ответил, ч
тобы тянула, никуда не двигалась, покуда не приеду. Она стерегла хозяйств
о и все мои этюды, наброски, которые я каждое лето, не имея еще квартиры в Мо
скве, свозил к ней. Я ей написал: "Ничего не трогай. Я все разберу сам. Когда-н
ибудь это будет стоить большие тысячи". По моей просьбе Ц тогда это было е
ще немодным Ц мать несколько лет собирала иконы из покидаемых домов, ст
арые расшитые полотенца, прялки, утварь, ходила даже к умирающим бабкам в
дальние деревеньки. Я ей наказывал брать все Ц и, с ее точки зрения, плохи
е, и хорошие. Потом я сам рассортирую. И с таким грузом она тронуться не мог
ла.
До материнской избы меня никто не провожал. Наши свойственники, которых
я встретил на центральной усадьбе, смотрели на меня косо, как на пьяницу и
ли непутевого. Меня в чем-то будто подозревали. Ну, черт с ними, тогда же ска
зал я себе. Родни у меня больше нет. Однажды, когда появилась у меня мастер
ская, а "Огонек" несколько раз печатал репродукции с моих картин, вдруг при
ехал кто-то из родни с сумкой, с медом, с нашим пахучим малиновым вареньем,
я попоил незваного гостя чаем на кухне, собрал все его дары и сказал: "Сего
дня можешь переночевать, но чтобы это было в последний раз". Нет у меня род
ни. Я один за себя.
В избе все было прибрано, мои этюды хранились в холодной летней половине.
А в зимней еще пахло матерью, долгой ее болезнью.
В избе я прожил четыре дня. На следующее же утро пришел бригадир, постучал
кнутовищем в окно и, не здороваясь, сказал: "Ты скоро уезжаешь? Я собираюсь
запахивать и это место". Четыре дня я подкапывал картошку на огороде, реза
л зеленый лук и ел без хлеба с прошлогодними солеными грибами. С утра до ве
чера я смотрел старые свои этюды, увязывал в пачки, и накануне своего отъе
зда, когда бригадир рано поутру должен был пригнать мне грузовик под иму
щество, я вдруг подумал, что почти не помню лица матери. Помню ее руки, тепл
о и уют, которые она распространяла вокруг себя, а лица не помню. Помню лиц
о своей первой учительницы Лидии Владимировны, помню угрюмое лицо отца и
его недоверчивый, недоуменный взгляд, который он часто останавливал на
мне, а лицо матери забыл. И вдруг ночью непонятная иррациональная паника
овладела мною. Я начал вспоминать это лицо. Я засветил две керосиновые ла
мпы, поставил мольберт и в зловещем разгроме переезда, в неприбранной из
бе с разбросанными вещами и остатками пищи на столе, начал вспоминать…
Руки, оказывается, помнили, помнили лучше, чем мои глаза. Черту за чертой я
вспоминал лицо матери. Я написал ее в осеннем теплом платке, стоящей возл
е старой яблони с облетевшими листьями и с одиноким, тронутым морозцем я
блоком, чудом уцелевшим среди ветвей. Здесь так пригодилось мое умение п
исать все до конца, до каждой морщинки. Две керосиновые лампы отбрасывал
и на стену мою чудовищную, ломающуюся тень. Мне стало страшно, и как в детс
тве, когда бывает страшно, кидаешься к матери, так и я кинулся к памяти о не
й, силой своего искусства пытаясь в ее старом доме, где она прожила жизнь,
вызвать ее, оживить ее своим сыновьим чувством, пытаясь хоть на мгновень
е увидеть ее перед собою.
Работая тот раз, я будто бы ничего и не придумывал. Рисунок возник сам собо
ю: старое дерево и старая женщина. В ту ночь я работал и гнал раздумья от се
бя прочь. Но невольно я все время задумывался над тем, как же сильно у прос
тых крестьянских людей чувство крови, чувство родного. Ведь ни разу не по
ступила, чтобы было удобно только ей. Я написал, и она стала ждать меня в ра
зоренной деревне, твердя: "Вот приедет сын, тогда и я двинусь". И ведь я дейст
вительно собирался приехать сразу после майских праздников. Но тут зака
нчивалась выставка, стало ясно, что много картин купят коллекционеры. Я п
онимал, что мать нездорова, у нее одно воспаление легких за другим, надо ех
ать, ехать. Но я уговаривал себя: привезу кучу денег, отрез ей на платье, туф
ли новые, приеду и скажу: "На тебе, мать, три тысячи рублей на корову". Я бы дал
ей на тысячу, на две тысячи больше, чем она прислала мне.
Когда под утро я заканчивал портрет, я боялся дописать губы. Мне казалось,
что, как только я положу последний мазок, мать откроет рот и скажет: "Что же
ты так поздно, сынок? Я ведь здесь почти голодом изошла". Я знал, что так, нав
ерное, все и было, потому, как зачумленного, сторонились меня родичи и знак
омые на центральной усадьбе. Когда я хотел устроить поминки, все отнесли
сь к этому так, что я понял: никто не придет. Только одна самая дряхлая в сел
е старуха сказала мне прямо: "Ты поминок не делай, парень. Мы твою матушку у
же помянули. А вот будет девять дней, у меня в хате станем их править, и если
ты не уедешь, дождешься Ц приходи. Только смотри, народ у нас серьезный". О
т этого с е р ь е з н о г о народа я и сбежал. Ведь на глазах у всех, все знали, ма
ть получала от меня письма, наверное, еще, простая душа, хвасталась: "Сын-ст
удент из Москвы пишет, чтобы пока не переезжала, ждала его". Наверное, еще п
одчеркивала: "Пишет, чтобы не трогалась, сам меня будет перевозить, заботл
ивый. Знает, что мать здесь одна. Не хочет посторонних утруждать". На глаза
х у всех и корову мать в марте продавала. Стельную корову. Наверное, все су
секи уже повымела, запасы съела, думала, того и гляди отелится Буренка, и п
одкормлюсь, отопьюсь парным молочком. Все небось отговаривали: "Да подож
ди, старая. Кто же весною стельную корову продает?" Но сынок прислал телегр
амму, из студенческого скромного достатка за эту телеграмму немалые ден
ьги заплатил, значит, нужда у него крайняя. А сын, крестьянская косточка, о
н все про крестьянское житье знает, знает, что в деревне корова Ц кормили
ца, понимает все ее ученый сын, значит, положение у него пиковое. А сын, зная
материнскую безотказность для единого чада, был категоричен. Понимал ма
менькину психологию. "Срочно продай корову, вышли две тысячи. Юрий". У сына
не одна, две незадачи сразу. Доигрался: хотел Марии денег дать, от собствен
ного ребенка хотел откупиться. И первая выставка Ц тоже образовался неп
редвиденный расход. Все-таки, скорее, выставка. С Марией уже была ясность.

С выставкой к тому времени все почти сладилось. Дали зал, комиссии посмот
рели и одобрили мои картины. Даже отметили, что персональная выставка ст
удента в тот момент, когда за рубежом студенты бунтуют, даже будет иметь п
олитический резонанс. Валяй, студент, шуруй! Но все срывалось, хотя все был
о разрешено. Стрелочник, как всегда, был виноват. И зал дали, и картины одоб
рили, но вдруг запил институтский столяр-багетчик и был отправлен на леч
ение в больницу. Не было на картиных рам. Все тянули, крутили, думали, что об
разуется, в ректорате искали разные выходы, но когда до открытия осталос
ь пятнадцать дней и уже стало ясно, что по перечислению ни один багетный ц
ех в Москве обрамить семьдесят картин не возьмется, начали вдруг поговар
ивать, что можно бы взамен индивидуальной сделать отчетную выставку дип
ломных работ за последнее пятилетие, благо все они в рамах и хранятся в ин
ституте. Тут-то и нашел я некоего дядю Васю, который обещал за две тысячи в
неделю все качественно сделать, "как у академика".
Ребята с курса, для которых моя выставка как нож в сердце Ц все-таки вмес
те учились, и я ничем особенным, кроме настырности, не отличался, а на курс
е были и таланты и гении, Ц ребята с курса уже ходили бодренькие. Каждый с
читал, что он по крайней мере сделал свою Олимпию, которая, как когда-то в С
алоне, сразу вознесет его к известности. А главное, они радовались, что гам
узом, все вместе оттеснят настырного втирушку и конъюнктурщика. Они зама
хнулись на меня! Но я уже созрел. Никто не ожидал, что из скромного деревен
ского парнишечки вырос боец.
У меня не оставалось выхода, и я дал телеграмму. А что мне было делать? Кем б
ы без этой выставки я был сейчас? Фортуну только единожды можно оседлать.
Тогда-то, обвязав за рога нашу Буренку веревкой, мать и повела продавать е
е в райцентр. Моя выставка и мой шедевр стали мне дорого.
Плата уже уплачена, ее не вернуть. О ней можно лишь говорить и сожалеть. Пр
оизносить разные слова. Все обертывать словами. Слова в конечном счете п
окрывают все поступки. Надо только уметь называть вещи своими именами. И
уже нет копииста Ц есть изучение натуры. Нет брошенной матери Ц есть до
лг художника. Смерть Марии Ц выход из душевного тупика. А обвинение доче
ри Ц инцидент.
Ц Ты говоришь, папа, об инциденте, Ц теперь уже Маша отвечает мне, давая п
онять, что прекрасно поняла мою мысль, Ц но я колочусь о другом. И дело не в
твоем методе работы. Ты говоришь, что должен изучать натуру всеми доступ
ными способами. Но зачем эти способы? В летчики не берут людей с дефектами
зрения. Понимаешь, ты очень много делаешь у х и щ р е н и й, чтобы получить ре
зультат. Мне все время кажется, что, создавая то же самое, что и ты, безвестн
ый, еще не пробившийся кто-то мог бы сделать лучше, а ты со своим методом, со
своими возможностями, наработанным авторитетом и связями уже з а н и м а е
ш ь ячейку. Ведь в искусстве не ходят одними и теми же тропами, а ты слишком
много захватил. Кого ты только в Москве не писал! Ну вот как, например, буде
т пробиваться Слава?
Ц А как я пробивался? Почему ты думаешь, что меня кто-то толкал, поддержив
ал, создавал условия? А тебе и Славе уже своим именем я, кстати, создаю режи
м наибольшего благоприятствия. Значит, ваше будущее зависит от…
Ц Ты хочешь сказать, что наше будущее зависит от твоего положения? А я не
хочу, чтобы мое будущее в искусстве от кого-нибудь зависело. Мне надо знат
ь, что я стою что-то сама по себе.
Ц Я понимаю Машу, Ц Слава вмешался в разговор очень осторожно, и в тоне е
го чувствовалось стремление сгладить возникший конфликт, Ц речь идет о
том, что в ваше время и художников было меньше, поэтому все было на виду. Зд
есь, наверное, отбор был органичнее.
Но Машу оттеснить от спора Славе не удалось. Откуда у нее вдруг появились
такое спокойствие, логически стройная концепция, такая убежденность? И ч
то это за поколение в искусстве, которое начинает биться за все сразу? Но о
ни совершают ошибку. Они соскальзывают в какую-то теоретическую область
. "Теория, друг мой, сера..". Если им хочется отстоять "взгляд на жизнь", "стройн
ую теорию", бог с ними, пусть отстаивают. Пусть говорят, приобретают победы
в спорах. Моя стихия Ц практика. Они мне, Слава и Маша, сейчас нужны на э т у
единственную работу. После "Реалистов" я буду вне досягаемости, как спутн
ик. Надо дать им выговориться. В запасе у меня есть и другая тактика: если н
е получается сразу, с наскока, что же, возьмем в "долгую терку". Пускай говор
ят, говорят, говорят. А я буду слушать, соглашаться с мелочами, поддакивать
, слушать и поступать по-своему. Потому что практические приемы жизни оди
наковы, вечны. И в мире искусства сегодня, как и десять лет назад, как и сто,
как и при Цезаре Борджиа. Возьмем измором, терпением, соглашательством. П
усть чувствуют себя победителями в теории.
А разве, когда начинал я, некоторым нашим молодым гениям тоже не казалось,
что мэтры все захватили? Что нигде нельзя выставиться, что критики пишут
об одних и тех же именах? Но если ты чувствуешь себя бойцом, надо не трепат
ься, а выходить на ринг, не забывать, что не только ты, но и тебе там могут по
портить шевро.
Ц Если чувствуешь себя бойцом, Слава, надо выходить на ринг. Вот вы с Маше
й рассуждаете об органичном отборе, а что отбирать, из чего? У вас двоих пя
ток картин и десяток законченных портретов. Это очень немного, чтобы нач
ать бомбардировать выставкомы. Ведь в нашем деле, как в выездке, где неско
лько лет приходится работать на судей, приучать их к новой манере, к привы
чкам, к посадке, а в живописи Ц к своей школе, к манере, к кругу интересов. Н
адо действовать потихоньку, не торопясь, имея в виду, что впереди жизнь.
Ц Но зачем ты лукавишь, папа? Ты сам стал известен после первой своей пер
сональной выставки, которую получил, будучи студентом.
Ц Я просто был добросовестным студентом.
Я просто имел голову на плечах.
Ц Добросовестных студентов Ц пруд пруди. Ты же понимаешь, папа, что я сп
рашиваю тебя о другом. Как же ты получил эту выставку? После этого случая н
аш институт выпускал живописцев еще более двадцати лет, а персональной в
ыставки ни одному студенту не устраивали.
Ц Ваши студенты пишут изящные ростовские пейзажи, Плещеево озеро, крас
оты Заполярного Урала. Совмещают учебный процесс и туризм. Здоровое жела
ние забраться подальше и увидеть побольше. А уж если нужда подопрет, и вые
зжают на Ангару или Енисей, то и тут, побродивши по окрестностям, насмотре
вшись достопримечательностей, быстро, быстро отписывают свой производ
ственный урок Ц краны, буровые, пневматические молотки, самосвалы, есте
ственно, на фоне экзотического пейзажа. Или по-другому: пяток акварелей. К
расивая девушка со сдвинутой на затылок каской Ц маляр? штукатур? крано
вщица? К такой девушке это все подходит. Парень с физкультурным разворот
ом плеч, со сдвинутой на затылок каской. Если за физкультурными плечами к
рыло самосвала, буровая вышка, значит, водитель, бурильщик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18