проступок становится поступком, когда о нем не таясь, как об осоз
нанной необходимости, говорят при всех вслух.
Ц Слава Ц человек деликатный, Ц продолжаю я, все так же пристально вгл
ядываясь в лицо дочери. Глаза она не поднимает. Рассматривает и вертит на
пальце дешевое серебрянное колечко с бирюзой, которое ей досталось от ма
тери. Ц И Слава, дорогая дочь, после твоего бестактного замечания "как я р
аботаю", постарался увести разговор в сторону, но я хотел бы сейчас вернут
ься к нему. Мы сидим здесь все люди близкие, почти семья. И я готов, Маша, для
всех, во всеуслашанье, не только для тебя, расшифровать твои прозрачные н
амеки. Я очень жалею, дочь, что мы с тобою на эту тему не договорили раньше. Т
ы воспользовалась своим правом члена семьи и поступила не совсем этично
, вторгшись в мое личное. Для Славы и Сусанны я поясню: ты подобрала ключи и
вошла в мой кабинет в мастерской. Ты, Машенька, не лишена пространственно
го мышления, поэтому, видимо, давно уже поняла, что между мастерской и каби
нетом выгорожена еще небольшая темная комнатка. Ну, и что ты там нашла? Ору
дия пыток? Робота, который пишет за меня картины? Артель моих тайных помощ
ников? Что?
Дочь поднимает на меня ненавидящие глаза. Враги! Я понял, что на всю оставш
уюся жизнь будем врагами! Боже мой, Семираев, что ты делаешь, ради чего? Рад
и чего ты позоришь собственную дочь перед женихом ее? Ты ведь знаешь, что,
торопясь, ты просто забыл связку ключей в двери кабинета. Не "задернул" ниж
ний шкаф, прикрывающий вход в "тайную". Но, видимо, Семираев, тебе некуда отс
тупать, потому что ты до мозга костей художник и до мозга костей заражен ч
естолюбием. Ты подступил к запланированным вершинам, и тебе остался толь
ко штурм. И ты растопчешь свое отцовское сердце.
Ц Ты, Машенька, поступила безнравственно дважды: вошла в чужую мастерск
ую и плохо подумала об отце и учителе. Ты думаешь, я не осмелюсь при Славе и
Сусанне сказать, что ты нашла в этой комнате? Ты нашла фотолабораторию, мо
крые отпечатки и поняла, что часто я снимаю, фотографирую своих портрети
руемых перед тем, как начинаю их писать. Но я тебе скажу даже больше. Ты не н
ашла в стене щели с задвижкой. Туда становится автоматическая камера, пр
едварительно наведенная на портретируемого, который, не зная об этом, си
дит в мастерской в кресле. У меня здесь много приемов. Или навожу фокус на
кресло, или ставлю фокусное расстояние по метражу, а кресло передвигаю н
а размеченные места. Ты знаешь, я человек с воображением. И камера автомат
ически каждые десять секунд делает снимок. Тридцать шесть снимков. Как в
шпионском фильме. Итак, чтобы тебе был понятен процесс… Зарядив камеру, я
возвращаюсь в мастерскую, включаю музыку Ц обычно Вивальди или Моцарта
, эти композиторы делают людей безмятежными, расслабленными Ц и фотогра
фирую, фотокамера начинает работать в заданном режиме. Я вижу, Слава и Маш
а, у вас удивленные глаза, вам кажется, что это нарушение каких-то правил. А
каких? Я разве по клеточкам воссоздаю свой портрет? Вы видели когда-нибуд
ь, чтобы мой портрет был раскрашенной фотографией? Был без выдумки, был бе
з какой-нибудь острой детали? Но разве в таком случае я не имею права изуч
ать свою натуру? Не имею права изучить ее всеми доступными мне способами?
Ведь у микробиолога объектом его исследований такая мелкая частица при
роды, что он пользуется микроскопом, а от астронома звезда так далеко, что
он приникает к окуляру телескопа. Так что же, запретить им пользоваться у
величительными стеклами во имя того, чтобы данные их наук были более л и ч
н о с т н ы м и?
Ц Наука! Ц врезала в мой монолог свою реплику Маша. Ц А мы занимаемся ис
кусством.
Ц Ты не права, Маша. То, что ты говоришь, Ц это обскурантизм. Мы на своих по
лотнах проецируем мир, как его видим, то есть как мы его н а б л ю д а е м. Но чт
обы наблюдать, надо видеть. Здесь мы имеем право пользоваться всеми совр
еменными приемами. Вот сейчас мы начинаем работать над большой фреской,
скажем, над большой картиной. Разве кто-нибудь из нас видел Белинского, Са
лтыкова-Щедрина, Чайковского? Но писать-то мы их будем по чужим портретам
, по сделанным кем-то фотографиям. В чем же здесь разница? В чем же тогда обв
иняешь ты, Маша, меня? Я кончаю. Давайте похороним этот инцидент. И давайте
втроем спокойно работать. Я готов все забыть. Все это меня, положа руку на
сердце, не обидело, потому что я не нахожу ничего постыдного в самом факте.

Так я сказал.
Но я-то знаю, зачем мне нужны эти фотографии. Я знаю изъян, который природа
мне дала в отместку за верную руку. По складу своего дарования я копиист, в
еликий копиист, которому не дано зажечься непосредственно от самого огн
я природы. Моя стихия Ц поправки, дополнения, уточняющие моменты, соавто
рство. Мне нужен импульс. Я зажигаюсь лишь от опосредованного факта. Я спо
собен сделать гениальным хороший этюд своего ученика. Выправить интере
сно задуманную картину до первоклассной. Я способен удвоить яркую, самоб
ытную, острохарактерную натуру, но выявить скрытый огонь в ней или тайны
й порок на стертом, невыразительном лице я не в состоянии. Это будет похож
ее лицо, и не более. И здесь на помощь мне приходит фотография с ее разобла
чающими возможностями. В мгновенном стоп-кадре иной раз больше откровен
ий, чем в автобиографии или милицейском досье. Фотография дает мне ту кан
ву, по которой я уже вышиваю своими красками, направление идеи, которую я у
точняю, прибавляя свое, и довожу до нужного мне звучания. Здесь я могу выби
рать. У меня в руках дюжина зафиксированных состояний портретируемого и
невысказанное, т а й н о е ж е л а н и е: как человек видит сам себя. Да, и здесь н
адо догадываться, быть психологом, сердцеведом, потому что тайное желани
е не бывает однозначным. У него есть первооснова: каждый хочет себя видет
ь умным, благородным, талантливым и по возможности привлекательным. А да
льше в соответствии с умом, возрастом и профессией. Умным людям нельзя ль
стить слишком. Некрасивых надо делать только привлекательными. Актеру м
ожно приписать все положительные качества, он с этим согласится. Начальс
твующие дамы любят, чтобы их писали в старинных интерьерах. Молодые техн
ократы хотят в своих лицах видеть жестокость суперменов. Очень умного че
ловека можно написать жестоким и властным. Люди по натуре жестокие любят
сентиментальные аксессуары: цветы, собак, птиц. Общественные деятели до
лжны выглядеть реЦ пре-зен-та-тив-но.
Я иногда смотрел на Машу, когда она училась, и поражался: откуда она все бр
ала? Из каких своих тайников? Почему так быстро, небрежно и весело работал
а? За два сеанса она делала с натуры такой эскиз, на который мне потребовал
ась бы неделя. Счастливый талант. Ей не нужно было долго анализировать на
туру, как мне, отбирать и рассматривать отпечатки: казалось, только взгля
нув, она уже знала, как писать. Только мельком взглянув! И дальше уже писал
а по памяти, писала саму душу, суть модели, а внешняя похожесть Ц лицо, ман
ера держаться, руки Ц все это возникало как следствие, само по себе, рожде
нное этой сутью. И ей так всегда было мало надо, чтобы написать портрет. Вс
его глаз, прядь волос, закрывающих половину лица, как на ее незаконченном
автопротрете, чуть наметить овал лица, прописать руку Ц и все. Счастлива
я экономность, рожденная спецификой дарования. А мне нужен весь протокол
: и галстук, и булавку в галстуке, и отражение в этой булавке, и каждый завит
ок волос, и глаза, и морщинки под ними, и пористость кожи, и волоски на запяс
тье… На это уходила уйма времени. Я-то знаю Ц все решает талант. А копиист,
чтобы маскироваться, должен придумывать себе виртуозную манеру. Маша бы
могла написать сырой блин вместо лица да два обшитых обшлага, как у сухор
укого Репина, и было бы похоже. А я давлюсь, мучаюсь и колонковой кисточкой
выписываю каждый волосок.
Ничего не поделаешь, мне нужен импульс! Всем нужен импульс, но не каждый сп
равляется с ним. Это было бы очень легко, если бы каждый мало-мальски умею
щий держать кисть в руках, пользуясь и м п у л ь с о м, перерисовывал бы портр
еты с фотографий. Я недаром обшарил почти все музеи мира. Я недаром в студе
нческие годы написал не один десяток копий. Пока мои сверстники витийств
овали за рюмкой водки, прижимали маленьких подружек в подъездах к пыльны
м батареям, я, как проклятый, одну за другой на каникулах писал копии в Тре
тьяковке, в Музее имени Пушкина, в Русском музее. Я копировал пейзажи, жанр
овые картины, натюрморты, портреты. Я никогда не соблазнялся суетностью,
чтобы продать уменьшенную копию "Неравного брака" или "Сватовства майора
". Эта суета могла принести деньги, но отняла бы столько времени… В молодос
ти, когда ум так быстро впитывает новое, когда для сна хватает пяти часов и
, кажется, сами пальцы готовы запомнить чужую манеру, дороже всего должно
быть время. Оно самое большое сокровище. Я знал, уверенный в своем призван
ии и надеждах, что закладываю фундамент для будущего, кую свое благополу
чие и, если повезет, славу. И поэтому безжалостно Ц денег-то и на лишний за
грунтованный холст не хватало, Ц безжалостно, только закончив одну коп
ию, доведя до возможной для меня в ту пору степени совершенства, безжалос
тно соскабливал еще не затвердевший красочный слой, чтобы написать нову
ю, следующую. И не было чувства отчаяния или сожаления, когда лезвие масти
хина разрушало гармонию и красоту, повторенную мною вслед за великими ма
стерами, не было сожаления, когда я представлял, что не пересчитываю, а рву
в мусорную корзину синие пятерки, соблазнительно розовые десятки, зелен
еющие, как молодые водоросли, полусотенные, которые могли перейти ко мне
в руки от любителей первоклассных копий. Я отверг предложение одного шус
трого любителя, восхитившегося моим исключительным умением выдерживат
ь не только рисунок, стиль автора, но и фактуру чужого мазка, густого пасто
зного ли, или подсвеченного изнутри мелкими прозрачными лессировками, я
отверг вполне деловое предложение организовать вместе с этим любителе
м некий синдикат по производству неизвестных шедевров крепостной живо
писи, найденных якобы по глухим углам, в маленьких городках и на чердаках
умирающих старух "из бывших". Как ни близки были, ни желанны эти соблазните
льные деньги, я поборол искушение. Мне дорого было время, потому что молод
ость проходила, я торопился выучиться, чтобы во всеоружии встретить жизн
ь.
Мои товарищи по учебе говорили: "Наше время Ц время динамики. Кому нужны м
елкие штудии? Ты перерисовываешь Федотова и Крамского Ц так никто тепер
ь не пишет. Надо работать размашисто, как Матисс или Леже. Юра, кому нужно т
вое вышивание? Ты учишься вышивать гладью, а жизнь заставляет кроить пар
ашюты". Но я знал, что делал. Штрих на портретах Левицкого и Боровиковского
. Каждый блик цвета. Я наизусть, на память смог бы повторить лучшие картины
Третьяковки или Русского музея. Импульс должен быть отработан, огранен.
И уже помимо моей воли, когда глаз скользит по пробным фотографиям в тайн
ой фотолаборатории, память, как листы расписаний в автоматических справ
очниках на вокзалах и аэропортах, переворачивает передо мною образцы ми
рового искусства. Я ничего не ворую, я творчески заимствую. Не компонуетс
я фон? А что там напридумали мастера раннего Возрождения? Не ложится плос
кое невыразительное лицо современной модели? А мы не будем его делать ин
ым. Мы его обобщим и стилизуем под старинный портрет. Стилизуем чуть-чуть
, придадим некую метафорическую недосказанность и обобщенность символ
а. Предшественники все сделали, все изобрели, умело компонуй и прячь конц
ы в воду, мастер! И всегда учись, никогда не ленись лишний раз заглянуть в м
онографию о великом живописце. И не стесняйся: курочка клюет только по зе
рнышку, а бывает сыта. Ищи и обрящешь. Разберется в истоках только такой же
хитрец с извращенным сознанием, как и ты. Только человек с извилистой, мно
гоемкой душой собирателя на дорогах и тропинках сделанного. Но тебя уже
никто не обвинит. Ты слишком известен. Слишком много сделал парадных пор
третов. Пока живы традиции, мы не пропадем. Они нас выручат, вывезут, просл
авят, спасительно позволят сослаться на них!
А может быть, и не было быстрых гениев? Может быть, эти гении, эти Рафаэли, за
першись в своих мастерских, неделями и годами отрабатывали композицию и
цвет, выверяли форму и ракурсы, а потом, спрятав подготовительные эскизы
в дальние папки, прилюдно, под звуки лютен и флейт приглашенных музыкант
ов, под щебет знатных дам и роскошных куртизанок, под всхлипы учеников, вп
адающих в угодливый экстаз перед несравненным мастерством мэтра, эти Ра
фаэли, эти прославленные Аппелесы в нарядных комзолах, ведя игривую курт
уазную беседу, творили к вящим легендам свои хорошо выверенные экспромт
ы? Может быть, все, так же как и я Ц в поте лица, в напряжении всех духовных с
ил, в мелком заимствовании у предшественников, добывали свою великую сла
ву и право быть непогрешимым? Но почему тогда столько шедевров у каждого!
А у меня, у известного, знаменитого, лишь м н о г о портретов и картин. Впроче
м, два шедевра есть и у меня. По большому счету. Настоящие. Недаром, как тали
сманы, я их не продаю, не отдаю музеям. В скромных рамочках висят они у меня
в мастерской. Портрет Марии-старшей и матери. Наверное, кистью водило пер
вое желание, первое страстное, захватывающее стремление обладать чужой
женской плотью. И все же нет. Настоящий, для знатоков, шедевр один. "Красави
цу"-Марию я ведь сфотографировал Ц на снежке, в Сокольниках, в жемчуге пе
рвого инея, в бликах первого, предвесеннего, еще февральского красновато
го солнца. А потом помогла верная рука и несравненный Венецианов. Мать! Зд
есь память, и горечь, и раскаяние, и любовь к себе, к своей грешной славолюб
ивой плоти, к своему желанию жить и выиграть жизнь, за которое она, мать, пе
рвая заплатила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18