— Боюсь, ты права. — Имоджин некоторое время молча смотрела в окно.
— Тебя что-то беспокоит, дорогая.
— Я уже два дня обдумываю одно предположение, объясняющее поведение Люси, — медленно проговорила Имоджин.
— Что за предположение?
— Мне думается, что Люси была больна.
— Больна?
— Возможно, это одна из разновидностей душевного расстройства. — Имоджин повернулась к Горации и со все возрастающей уверенностью стала объяснять:
— И тогда очень многое становится понятным. Ее безрассудство… Ее отчаяние… Эти странные перепады настроения.
— Ах, Имоджин…
— В этом есть резон, тетя Горация!.. Я подозреваю, что ее дядя был причиной многих страданий Люси. В том числе и таких, о которых она .никогда не признавалась. Ты ведь знаешь, она нередко спасалась у меня от его пьяных приставаний. Должно быть, это не всегда ей удавалось… И возможно, это подействовало на ее рассудок. С годами это усугублялось. И неудивительно, что в Лондоне она была совсем не такой, как в Аппер-Стиклфорде. — Я бы не сказала, чтобы она очень уж изменилась, — усомнилась Горация.
Имоджин пропустила мимо ушей реплику Горации. Со всевозрастающим энтузиазмом она продолжала развивать свою теорию:
— Теперь я понимаю, почему она задумала использовать меня для сокрытия своей связи с Аластером Дрейком… Неужели вы не видите этого, тетя Горация? К тому времени когда я приехала в Лондон, Люси была уже совсем не Люси.
Горация некоторое время пристально смотрела на племянницу.
— Возможно, что ты права, дорогая, — сказала она, наконец.
— Это единственно возможное объяснение, — твердо заявила Имоджин. — Нервы Люси никогда не отличались особой крепостью. Потрясения, связанные сначала с дядей, затем с мужем, тяжело сказались на ней… Так же как и употребление опиума… Да, именно так… Это подействовало и на ее разум. И это все объясняет.
Имоджин испытала умиротворение. Она все-таки не ошибалась в своей подруге! Просто Люси была тяжелобольным и очень несчастным человеком, когда писала о ней в дневнике всякие чудовищные вещи.
Имоджин выпорхнула из кареты и стала подниматься по лестнице, чувствуя, насколько легче сейчас у нее на душе. Совсем в ином настроении ехала она к тете Горации. Конечно, Люси невозможно вернуть, но теплые воспоминания об их дружбе грели сердце Имоджин. Бедняжка Люси! Как она страдала!
Когда Имоджин достигла верхней площадки лестницы, дверь открылась. Перед ней предстал Уфтон:
— Добро пожаловать, мадам.
— Благодарю вас, Уфтон. — Развязывая ленточки шляпки, она приветливо улыбнулась дворецкому. — Милорд в библиотеке?
— Нет, мадам. Его светлости нет дома.
— Нет дома? И где же он? — встревожилась она.
— Он не сказал, мадам.
— Но как же его рана? Он не должен уходить из дома. Уфтон закрыл за Имоджин дверь.
— Его светлость не склонен выслушивать советы в таких делах, мадам.
— Я поговорю с ним, как только он вернется.
— Да, конечно, мадам. — После недолгого колебания Уфтон спросил:
— Вам не потребуется карета во второй половине дня?
Имоджин задержалась и повернулась к Уфтону:
— Нет. Я не планирую выезд. А почему вы спрашиваете?
Уфтон наклонил голову:
— Просто я хотел удостовериться, что вам не понадобится экипаж. Леди Патриция говорила, что она хотела нанести визит леди Линдхерст. И я подумал, не понадобятся ли нам сегодня два экипажа.
— Не понадобятся. — Имоджин улыбнулась и стала подниматься на второй этаж. Она намеревалась до вечера закончить чтение дневника Люси. Теперь, когда Имоджин знала о болезни подруги, она могла смотреть на все бесстрастным, аналитическим взглядом. До этого она впала в меланхолию из-за того, что не правильно истолковала прочитанное.
Открыв дверь в свою спальню, она вошла, бросила шляпу на кровать — и замерла от удивления.
Возле окна стояла Патриция, сжимая в руке дневник. Лицо у нее было изрядно перепуганное.
— Патриция? — Имоджин шагнула к ней. — Черт возьми, что ты здесь делаешь? Зачем ты взяла дневник?!
— Имоджин, простите меня. Я понимаю, вы станете считать меня ужасным человеком, но прошу вас понять: у меня не было выбора.
— О чем ты говоришь, черт побери?
— О проклятии Ратледжа.
— Опять ты несешь вздор о каком-то проклятии!
— Разве вы не видите? Маттиаса едва не убили из-за этого! Я единственный человек, который может положить этому конец, пока еще не поздно.
— Чушь!
— Нет, Имоджин, так оно и есть. Мы договорились не обсуждать этого вопроса, но меня это очень тревожило. Я не могу больше терпеть. Все идет так, как предсказывает надпись на глиняной табличке,
— На какой табличке? — быстро спросила Имоджин.
— У леди Линдхерст есть древние глиняные замарские таблички. На одной из них написано проклятие.
— Не может быть! Успокойся, Патриция. — Имоджин сделала еще один шаг к Патриции, но внезапно остановилась, словно ее осенила мысль. — А какое отношение имеет проклятие Ратледжа к дневнику моей подруги?
— Я услышала, как вы и Маттиас говорили о дневнике. Я знаю, что он взял его в доме Ваннека в тот вечер, когда брата ранили. Именно поэтому он едва не погиб.
— Так что же, по-твоему, произошло? — осторожно спросила Имоджин.
— Разве вы не догадываетесь? Ваннек стал жертвой проклятия Ратледжа, потому что дневник оказался у него. Затем Маттиас взял дневник в его доме и чуть было не погиб, потому что дневник отмечен проклятием. Все, что принадлежало Ратледжу, проклято.
— Господи, Патриция…
— Я не хочу, чтобы это распространялось дальше. Кто-то должен все остановить. Леди Линдхерст изучала замарские проклятия. Она знает, что делать.
— Вздор! — Имоджин подошла к кровати и потянулась за шляпкой. — С меня довольно болтовни о проклятии Ратледжа! Пора положить конец подобным бредовым слухам!
Патриция недоуменно смотрела на то, как Имоджин принялась снова завязывать ленты шляпы:
— Что вы собираетесь делать?
— Разве не ясно? — Имоджин ободряюще улыбнулась. — Я намерена вместе с тобой посетить салон леди Линдхерст. Хочу сама увидеть табличку с проклятием.
Маттиас вернулся домой вскоре после отъезда Патриции и Имоджин. Он искал спасение от гнетущих мыслей в клубе и на аукционе лошадей. Однако даже вид великолепных породистых животных не исправил ему настроения.
Он был одновременно и разочарован, узнав, что Имоджин нет дома, и в то же время испытал некоторое облегчение. Ему хотелось обнять ее, однако он боялся посмотреть ей в глаза. Правды он боялся больше, чем ночных теней. В конце концов, он привык к общению с духами.
Маттиас вошел в библиотеку, испытывая раздражение по поводу противоречивости своих эмоций. Он подумал, что с момента знакомства с Имоджин он пережил множество самых различных чувств и настроений.
Развязав галстук, Маттиас отбросил его в сторону и сел за письменный стол. Открыв толстый том на древнегреческом языке, содержавший упоминания о таинственном острове, он попытался сосредоточиться на чтении. Маттиас был убежден, что упоминаемый остров и есть древний Замар, а стало быть, верны его предположения о существовании торговых связей между древними греками и замарцами.
Однако греческие слова — а по-гречески он читал так же легко, как и по-английски, — прыгали перед глазами. Смысл их ускользал от него. Он вынужден был прочитать абзац второй, затем третий раз, и все же ему с огромным трудом удалось понять прочитанное.
«Говорят, что люди этого отдаленного острова искусны в математике. Они способны вычислить высоту зданий и гор, предсказывают подъем и спад приливов…»
Читать было бесполезно. Он смотрел на текст, а видел перед собой несчастные глаза Имоджин, которая рассказывает ему о том, что она вычитала в дневнике. Казалось, он даже ощущает влагу ее слез. Последние две ночи Маттиас много часов провел без сна. Его мучило предчувствие надвигающейся беды. Беды, которую он накликал себе сам.
Зачем он заставил Имоджин читать дневник? Он снова и снова задавал себе этот мучивший его вопрос, но ответа не находил.
Маттиас закрыл толстый том и провел ладонью по шее. Он испытывал какую-то непонятную усталость. Занимаясь исследованием Замара, он привык пользоваться категориями логики, но не мог понять, что теперь руководит его действиями. Что же с ним все-таки происходит, черт возьми?
Его невеселые размышления были прерваны стуком в дверь.
— Войдите. Появился Уфтон:
— Вас хочет видеть миссис Элибанк, сэр.
— Горация? Интересно, что ей надо? Проси ее, Уфтон.
Горация вошла в библиотеку с гневным выражением на лице. Маттиас еще никогда не видел ее столь грозной. Он медленно и несколько настороженно поднялся из-за стола.
— Милорд!
— Добрый день, Горация. — Он изучающе смотрел на нее, пока она усаживалась в кресло по другую сторону письменного стола. — Уфтон сообщил вам, что Имоджин нет дома?
— Я пришла повидать вас, Колчестер.
— Понятно… Что-то случилось?
— Я не собираюсь ходить вокруг да около, милорд, — ледяным тоном произнесла Горация. — Зачем вы дали читать Имоджин дневник Люси?
— Прошу прощения?
— Вы отлично все слышали. Вы нашли дневник Люси, не правда ли?
— Да.
— И дали его Имоджин… Между тем вы должны были сообразить, что его чтение отнюдь не добавит ей покоя, а даже, наоборот, причинит боль. Так зачем вы дали ей дневник?
За годы жизни Маттиас выработал способность сохранять непроницаемое выражение лица при любых обстоятельствах. Он медленно откинулся в кресле назад.
— Люси была подруга Имоджин. Мне казалось логичным, чтобы она прочитала ее дневник.
— Вздор! Вы дали ей дневник, потому что хотели рассеять ее иллюзии в отношении подруги… Не пытайтесь это отрицать.
Маттиас промолчал.
— Я так и думала. — Подавшись вперед, Горация впилась в него гневным взглядом. — Что вы надеялись выиграть, разрушив в глазах Имоджин привычный для нее образ Люси? Какую жестокую цель преследовали?
— Но именно вы были первым человеком, который сообщил мне, что Люси — совсем не такая прекрасная и благородная подруга, какой ее считала Имоджин. Я самостоятельно навел несколько справок, когда вернулся в город, и получил подтверждение справедливости ваших слов.
— И что из этого?
Маттиас покрутил в руках гусиное перо.
— Всегда разумно смотреть правде в лицо. Разве вы так не считаете? В конечном итоге человеку приходится иметь дело именно с ней.
— Люси была единственным другом Имоджин после смерти ее родителей. Имоджин оказалась бы совершенно одинокой, если бы не Люси… Она имеет право на то, чтобы сохранить о ней добрую память, а возможно, даже иллюзии.
— Люси и этот треклятый Аластер Дрейк использовали Имоджин как ширму, чтобы скрыть свою преступную связь. Вы называете это дружбой?
— Нет, не называю. — Горация прищурилась. — Но какой прок от того, что вы обрушили правду на Имоджин сейчас, когда ничего не изменишь?
— Есть вопросы, связанные со смертью Ваннека, которые требуют ответа. — Маттиас стал сосредоточен но рассматривать кончик пера. — Я полагал, что некоторые из ответов можно отыскать в дневнике Люси.
— Вы могли бы прочитать дневник и сами, милорд. Не было никакой необходимости говорить о нем Имоджин, а тем более с помощью шантажа заставлять ее читать.
В Маттиасе шевельнулось какое-то болезненное чувство, перешедшее в гнев.
— Я вовсе не прибегал к шантажу, чтобы заставить ее прочитать этот злосчастный дневник.
— С моей точки зрения, это шантаж, сэр. Она сказала, что вы угрожали прочитать дневник сами, если она откажется. Она была озабочена тем, чтобы сохранить в тайне то, что написано в дневнике.
— Проклятие, Горация! Я сделал так, как считал нужным! Имоджин должна знать правду о Люси,
— Да полноте! Здесь дело не в правде. В ваши намерения входило вытравить дорогие сердцу Имоджин воспоминания о ее единственной подруге. Сэр, позвольте мне сказать, что вы заслуживаете того, чтобы вас называли Безжалостным Колчестером. То, что вы сделали, свидетельствует о вашей черствости и отсутствии доброты. Я гадала, когда же ваша подлинная натура проявит себя. К сожалению, теперь уже слишком поздно, и невозможно спасти мою племянницу от постигшего ее бедствия — брака с вами.
Гусиное перо разломилось пополам. Маттиас с удивлением посмотрел на половинки пера в руках. Он аккуратно положил их на стол.
— Не приходится сомневаться, вы имеете право на собственное мнение, миссис Элибанк.
— Можно лишь строить предположения относительно ваших мотивов. — Горация поднялась с кресла и посмотрела на Маттиаса сверху вниз. И в этот момент трудно было усомниться в том, что в ее жилах течет голубая кровь и что она в родстве с маркизом. Маттиас также встал. Их взгляды пересеклись.
— У меня нет иных мотивов, кроме как выяснить правду.
— Я ни на секунду в это не поверю. Проклятие, сэр! Ведь я была уверена, что вы любите мою племянницу. Как вы могли поступить с ней таким образом?
Маттиас сжал руку в кулак, повернулся и в сердцах стукнул им по стене.
— Не приходило ли вам в голову, мадам, что мне может надоесть жить с женой во лжи?
Повисла тяжелая пауза.
— Ради Бога, что вы имеете в виду? — тихо спросила Горация?
Маттиас сделал глубокий вдох и взял себя в руки.
— Ничего… Это не важно… До свидания, миссис Элибанк. Уфтон вас проводит.
Некоторое время Горация продолжала смотреть на Маттиаса, затем, не сказав более ни слова, повернулась и направилась к двери.
Маттиас не пошевелился до тех пор, пока за Горацией не закрылась дверь. Затем подошел к окну и долго смотрел в сад.
Наконец-то он нашел ответ на вопрос, который постоянно себе задавал. Теперь он точно знал, почему дневник Люси он отдал Имоджин.
Вовсе не потому, что хотел донести правду о Люси. Он сделал это потому, что чувствовал необходимость в том, чтобы она узнала правду о нем самом.
То, что он сказал Горации в порыве гнева несколько минут назад, было суровой правдой. Он не мог более жить с Имоджин во лжи. Ему нужно знать, сможет ли она любить его, если узнает, что он представляет собой на самом деле. Он должен знать, в состоянии ли она любить Безжалостного Колчестера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41