— Подайте измеритель черепа, — оборвал я их диалог, указывая на первый инструмент: металлический обруч с четырьмя винтами на четвертях окружности. И мы приступили.
Прикасаясь к блестящей, как спинка жука, коже Странника, мне приходилось бороться с отвращением. Еще на первом курсе Академии мы учили, что темная пигментация кожи есть верный признак ограниченного интеллекта и моральной неустойчивости. Кроме того, качество кожи, напоминающей также тонкую и немного податливую скорлупу яйца, заставляла опасаться, что от прикосновения острия циркуля она может лопнуть по всей длине черепа. Я натянул свои перчатки и начал исследование.
По сравнению с этим черепом вытянутая голова Мантакиса казалась едва ли не массивной, однако в отношениях величин его черт была некая гармония, и измерения, произведенные мною в блокноте (небольшом переплетенном в кожу томе, куда я тонкой иглой записывал зашифрованные данные измерений), показании приближение к возвышенной божественности. Трудно было поверить, что числа не обманывают меня, но должен был признать, что никогда еще не читал никого, подобного Страннику. «Человек ли он?» — записал я внизу страницы.
— Дайте калибратор носа, — обратился я к Арле, Любознательно следившей за моими манипуляциями.
Я уже задумывался, не совершил ли ошибку, взяв ее с собой. Мне не нужны были свидетели моей неуверенности перед лицом Странника. Что может быть вреднее, чем позволить ученику заметить колебания наставника?
— Вблизи он выглядит очень необычно, — заметила она. — Внешность, едва позволяющая назвать его человеком. Но в ней видится что-то большее.
— Прошу вас, — остановил я ее, — Пусть цифры думают за нас. — Испугавшись, что она сочтет мои слова упреком, я умолк.
Спинка переносицы была немногим толще волоса и вместо того чтобы утолщаться к ноздрям, нос заканчивался острым кончиком с двумя узкими щели, напоминающими разрезы острием карманного ножа.
— Невероятно, — пробормотал я, однако снова аккуратно записал свои наблюдения. Я произвел расчеты, надеясь подтвердить свои подозрения, что имеем дело с доисторической разновидностью прачеловека, однако цифры неуклонно указывали на Звезду Пять — физиогномический класс, к которому относились и мы с Арлой.
Волосы были длинными и черными. Они распадались на пряди, столь же здорового вида, как и чудесные локоны Арлы. Разглядывая их, я задумался, не продолжают ли они расти долгие века, прошедшие после смерти Странника. Сняв перчатку, я осторожно коснулся волос пальцами. Они были мягче шелка и словно живые. Я вытер руку о штанину и поспешно натянул перчатку.
Продолжая обследование, я то и дело обращался к Арле за инструментами: «Губной зажим Хадриса, глазной эталон, измеритель ушной раковины» и тому подобное. Я не торопился, работал медленно и тщательно, и тем не менее во мне росла досада. Математические показатели измерений этой странной головы выглядели скорее некой кабалистикой, колдовским образом создававшей нечто превосходящее даже мои собственные параметры. Когда неиспользованным остался только кронциркуль, мой любимый инструмент, я отошел от алтаря и жестом предложил Арле прерваться.
Стоя спиной к Страннику, я, чтобы успокоить нервы, закурил сигарету. По лбу у меня стекали ручейки пота, и рубаха промокла. Арла не сказала ни слова, но смотрела на меня с любопытством, словно ожидая услышать мое мнение.
— Делать выводы еще рано, — сказал я.
Она кивнула и кинула взгляд через мое плечо на это странное лицо. По направлению взгляда я догадался, что ее интересует: то самое расстояние от глазной щели до скулы, которое мы обсуждали, говоря о ее дедушке. Я и без кронциркуля знал, что расстояние это отлично укладывается в параметры Числа Величия.
— Ваша честь, — сказала она. — По-моему, он шевельнулся.
Я дернулся к мумии, но она опередила меня и пока руку на грудь трупа.
— Чувствуется легчайшее движение, — сказала она. Я взял ее руку в свои.
— Ну-ну. Глаза иногда обманывают нас, но, боюсь, смерть не узнать невозможно. Особенно в этом парне, в котором она обосновалась лет с тысячу назад.
Но я чувствовала движение, — упорствовала девушка. В ее глазах стоял страх, и я не мог отпустить ее.
— Возможно, Гарланд, перемещая образец, нарушил его внутреннюю структуру. Вы могли уловить оседание костей, превратившихся в соль, или перемещение окаменевших органов, только и всего.
— Да, ваша честь, — согласилась она, отступая, однако лицо ее по-прежнему было искажено страхом.
Мог ли я сказать ей, что все мои расчеты указывали на великий разум и тончайшую восприимчивость? Как было признаться, что в этом жалком обломке живого существа, с кожей жука и перепончатыми ладонями, воплощена, насколько я мог судить, вершина человеческого развития?
Передо мной встал мучительный вопрос: «Что делать?». Как счастлив был бы я, обнаружив свою ошибку Подправить результаты было несложно, и возможно, так было бы лучше для всех, но та же дикая магия, которая вмешалась в мои расчеты, заставила меня признать горькую истину.
Вооружившись кронциркулем, я снова занялся образцом. Только сейчас я увидел перед собой лицо, а не геометрические фигуры и числовые значения. Вместо узлов и радиусов я увидел легкую улыбку и по форме и расположению закрытых веками глаз угадал в этом человеке глубокую мудрость и доброту. Подняв глаза, я увидел мерцающие вокруг огни свечей. В моих ушах прозвучал голос Создателя. «Клэй, — сказал он, — ты горишь заживо». Я, как пойманный в капкан зверь, рвался на свободу. Скрыв страх, я установил одну иглу инструмента точно посередине лба, а вторую — на кончик длинного подбородка, покрытого остроконечной бородкой.
Производя это последнее измерение, я вдруг осознал, что перестал понимать, что делаю. Физиогномика, со всем ее мощным основанием, покоящимся в истории цивилизации, вдруг растворилась в моем сознании, словно сахар в воде. Я стоял между своей возлюбленной и этим обломком живой смерти и чувствовал, как обрушивается на меня Гарландово определение греха.
— Ага, — сказал я несколько слишком напыщенно, — вот оно, наконец.
— Что? — вскинулась Арла.
— Ну, принимая во внимание отношение раствора ноздревых щелей к расстоянию «лоб—подбородок», следует ввести в расчеты вектор Флока, после чего получаем результат, доказывающий, что наш образчик немногим отличается от прямоходящего животного.
— Вектор Флока? — переспросила Арла. — Я нигде не встречала.
Как и я. Однако я сочинил историю его открытия и долго распространялся о блестящих способностях своего старого учителя. На лице Арлы отразилось разочарование, и я не понимал, сожаление ли это об ускользающем великом открытии, или оно относится ко мне. Впрочем, сейчас мне нужна была только красота и долгий-долгий сон.
Пока я складывал инструменты, девушка спросила, не привести ли отца Гарланда. Я приложил палец к губам и поманил ее за собой. Она ответила удивленным взглядом, но послушно подала мне плащ и оделась сама. Прежде чем обратиться в бегство, я бросил последний взгляд на Странника. Его лицо как-то переменилось. Губы приоткрылись, словно, высосав из меня физиогномику и насытившись ею, их владелец дремал.
А я, хоть убей, не мог припомнить даже базисной теории, из всей же геометрии знал только, что такое круг. От внезапности потери я чувствовал себя больным. Я потерял и точку соприкосновения с миром, и якорь в себе самом. Арла помогла мне перейти качающийся мост и спуститься по ступеням. Она не выпустила мою руку и под ударами метели, так что я понял: девушка почувствовала мою слабость.
Несколько раз глубоко вздохнув, я отнял руку и волевым усилием вернул себе прежнюю энергичную походку. Мои глаза, лишившись способности измерять, больше не видели цели. Все здесь было неопределенно и зыбко. Структура в физическом мире определяет существование, сказал я себе. Слова я еще помнил, но их значение, растаяв, стекло вниз по позвоночнику и застыло там.
Я отпустил ее на улице перед «Отелем де Скри».
— Завтра ровно в десять, — сказал я. — Не опаздывайте.
7
Очутившись у себя в комнате, я ввел полторы ампулы красоты в свою излюбленную вену. Был риск передозировки, но я нуждался в сильнодействующем лекарстве, чтобы справиться с паникой. Лиловая жидкость почти сразу забилась в висках и в груди, но прежде полностью отдаться ей, я добрался до саквояжа и достал оттуда «дерринджер», который носил с собой на случай встречи с враждебно настроенными личностями. Кресло я поставил лицом к стене и забрался в него с ногами, прислушиваясь к звукам таящейся в тишине неведомой угрозы. Проклятая Анамасобия стала адом физиономистов, и я молился всему на свете — Гронусу, Арле, Отличному Городу, — чтобы память вернулась ко мне. В противном случае моей жизни пришел конец, и я знал, что мой дерринджер рано или поздно выстрелит в меня самого.
— Вектор Флока, надо же! — рассмеялся возникший рядом со мной профессор. Он снова был в белом и выглядел моложе, чем в тот день, когда я впервые слушал его в Академии.
— Этот проклятый Странник стер все подчистую, — пожаловался я, не разделяя его веселья.
— Может быть, ты скоро присоединишься ко мне? — спросил он.
— Убирайтесь! — выкрикнул я. Он мгновенно испарился, но звук его смеха остался висеть в комнате, как дым погашенной сигареты.
В шуме ветра за окном сплетничали низкие голоса. Не то пели, не то стонали Мантакисы, а пол вдруг пошел волнами. Я барахтался в прибое, вспоминая числа и законы, но перед мысленным взором вставали только ряды лишенных значения лиц. Чем больше я напрягал память, тем быстрее они проносились мимо меня, исчезая в стене за кроватью. За время службы каждое из них было мной прочитано, каждое открыло моему опыту и инструментам свою долю порока, теперь же они были пусты, как куски кремата. Я не умел найти суммы, а при попытке произвести деление мозг пронзала раскаленная проволока, от которой разлетались зеленые искры. Я пытался вспомнить формулу, по которой определяется соотношение «глубина—поверхность», но в памяти вставало лицо мэра Батальдо, с улыбкой прирожденного кретина, выходящего на балкон со словами: «Первоклассная трепка»...
Зато мне легко удалось прочитать приговор судьбы, записанный в моих собственных чертах, выплывавших из зеркала Ардена. Руки мои дрожали в ознобе красоты, поражающем иногда людей, давно пристрастившихся к ней, и мания преследования обострилась до изысканности. На миг мне привиделась за окном морда демона, уставившегося на меня сквозь снегопад. Чтобы прийти в себя, я взял к себе в постель пакет с инструментами. Держа в одной руке дерринджер, другой я открыл пакет и один за другим извлек инструменты. Разложил их на постели сверкающим рядом и встал, уставившись вниз. Вид каждого из них напоминал мне проклятую рожу Странника. Я потянулся за циркулем и тут услышал шаги на лестнице. Пока я разворачивался к двери, старательно наводил дерринджер, в голове у меня возник вопрос: «С какой кстати они называют это человекообразное Странником?»« Насколько я понял, труп уже много веков не трогался с места. Но он уже шел ко мне по лестнице, шелестя как солома на ветру, устало переступая по теням, скрипя суставами и осыпая лестницу пылью веков. Я не мог разглядеть, опирается ли он на перила.
— Мантакис! — попытался завопить я, но только невнятный стон сорвался с моих губ. Звук шагов оборвался на площадке, и я взвел курок. До сих пор мне никогда не приходилось стрелять, я гадал, заряжен ли пистолет. Раздались три размеренных удара в дверь, и в последовавшей за ними тишине я различил чье-то натужное дыхание.
— Войдите, — сказал я.
Дверь отворилась, и хорошо, что я не поддался побуждению спустить курок, потому что на пороге стоял тот же свиномордый погонщик четверки коней. Несчастный пялился на меня остекленевшим взглядом лунатика.
— Создатель велел мне доставить вас, — проговорил он без малейшего признака своего недоношенного юмора.
— Драктон Белоу здесь? — я не сумел скрыть изумления.
— Вы должны следовать за мной, — сказал он.
— Хорошо, — выдавил я, накидывая плащ и собирая инструменты. Сложив их в чемоданчик, я защелкнул замок и, когда погонщик повернулся спиной, опустил дерринджер в карман плаща. Дрожа как осенний лист, с сознанием, утопающим в море красоты, я поплелся к дверям. Что бы ни ожидало меня, добра оно не сулило.
Погонщик переступал со ступени на ступень с той же натужной торжественностью, что и на пути вверх. Оказавшись на площадке перед спальней Мантакисов, я услышал трескучую болтовню хозяйки, и самый звук ее голоса вытянул из меня остаток сил. Я привалился к стене и закрыл глаза.
— Ваша честь, — окликнул погонщик.
Я тут же очнулся, и мы кое-как выбрались из отеля. Ярко светила луна, и я с удивлением понял, что на улице потеплело. Снег, по-видимому, весь растаял.
— Как же так? — спросил я.
— Создатель ждет, — сказал он, открывая передо мной дверцу кареты.
Я кивнул и сел.
Глядя в окно на главную улицу городка, я гадал, куда он меня везет. В голове жужжали тысячи вопросов, но скоро я понял, что все происходящее навеяно на меня чарами красоты. Ничего этого нет, сказал я себе. Когда карета, проехав мимо церкви, направилась через поле к опушке чащи, я откинулся на подушках и закрыл глаза в надежде, что, проснувшись, увижу себя в спальне «Отеля де Скри» или, еще лучше, в Отличном Городе.
Должно быть, мне удалось задремать, потому что разбудил меня рывок внезапно остановившейся кареты.
Устойчивая галлюцинация, заметил я. Глядеть в окно то все равно что заглядывать в чернильницу. Ни малейшего проблеска. Дверь кареты вдруг распахнулась, и передо мной оказался погонщик с факелом в руках. Пламя срывалось и сыпало искрами на теплом ветру, в его отблесках уродливое лицо казалось не столько тупым, сколько зловещим.
— Где мы, во имя задницы Харро, добрый человек? — спросил я, выбираясь в ночь. Левая рука скользнула в карман плаща, и пальцы мои сомкнулись на рукояти дерринджера. Правая повторила ее движение, нащупав во втором кармане скальпель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27