И вот мы снова на борту, и змеи швартовых тянутся с причала на палубу. Идёт прощание с последней свободной от снега и льда землёй, теперь нам надолго привыкать к белому цвету.— Видишь тот небоскрёб? — спрашивает матрос приятеля.— Справа или в центре?Матрос терпеливо объясняет, на какой небоскрёб он хочет обратить внимание.— Ну, доложим, вижу. И что из этого?— Ничего особенного, — вздыхает матрос. — Я покупал там мороженое.И последнее видение: чуть не опоздав, к борту, запыхавшись, подбегают два знакомых старика.— Земляки, селёдки нема?И «Визе» уходит в океан. День с восточниками Утром Василий Семёнович Сидоров собрал восточников.— Все любят картошку? — опросил он.— Все!— Не верю! Если бы мы по-настоящему её, родную, любили, то не потеряли бы бдительность. А ни у кого из нас не поднялась рука, чтобы осмотреть купленные в Монтевидео мешки с картошкой. Те самые, что полетят с нами на Восток!Сидоров был расстроен и зол. Ночью, терзаемый дурными предчувствиями, он решил развеять свои сомнения и вскрыл один мешок, затем второй, третий…Надули нас здорово: по меньшей мере десятая часть картошки была выброшена в океан, хотя этого куда больше заслуживали наши поставщики, которые, наверное, в своих оффисах потирают руки и посмеиваются над доверчивыми покупателями. Сидеть Востоку лишний месяц на кашах и макаронах!— Какая похуже и помельче — сыпьте в отдельные мешки, съедим в первую очередь, — распоряжался хмурый Сидоров.В жизни я ещё не видел, чтобы люди с такой нежностью перебирали картошку! Судьба едва ли не каждой отдельной картофелины решалась судом присяжных: а вдруг она не совсем безнадёжна, а вдруг её можно спасти? И за борт летело только гнильё и никуда не годная мелочь.Весь день проработали, а вечером вновь собрались, на этот раз соблюдая строжайшую конспирацию. С интервалом в одну минуту восточники, разодетые «как в страшный день своей свадьбы» (Анатоль Франс), поднимались на самую верхотуру, где у гидрохимической лаборатории стоял дежурный и с безразличным видом профессионального заговорщика цедил сквозь зубы: «Пароль… „У вас продаётся славянский шкаф?“ — „Шкаф продан, есть никелированная кровать“.— «С тумбочкой?» — «С тумбочкой. Проходи в рай!»Лаборатория, в которой ещё несколько часов назад вдумчивые люди разоблачали тайны океана, выглядела антинаучно. Посреди стола, где днём возвышались аналитические весы, лежали шпроты, место реактивов заняла нарезанная ломтиками колбаса, а стройные ряды колб и реторт сменила батарея бутылок. Здесь священнодействовал Коля Фищев, зарастающий свежей бородой аэролог. Он расставлял стаканы, готовил бутерброды, бил по рукам нетерпеливых гостей и жутким шёпотом призывал:»— Ш-ш-ш! Капитан не спит!Происходило вопиющее нарушение правил внутреннего распорядка: восточники отмечали очередные дни рождения — астронома Геннадия Кузьмина и мой. Высокое начальство, поставленное в известность, выразило надежду, что будет соблюдаться «необходимый коэффициент спокойствия». И восточники проявили исключительную дисциплинированность, чему, кстати, способствовало до обидного малое количество спиртного — в переводе на душу населения. Из добытого спирта микробиолог Рустам Ташпулатов и Гена Арнаутов, проявив необычайную изобретательность, создали два вида напитков — «Ташпулатовку» и «Арнаутовку». «Ташпулатовка» содержала сорок семь процентов спирта и пятьдесят три процента воды, а «Арнаутовка» — сорок семь процентов спирта, пятьдесят процентов воды и три процента варенья. Пусть вас не удивляет процент спирта — по морской традиции он соответствовал широте, которую в данный момент преодолевает судно. Что же касается напитков, то они заслужили всеобщее одобрение и были рекомендованы к массовому производству, а их изготовители получили почётное звание «Мастер — золотые руки».Именинников посадили на два единственных в лаборатории стула и под завистливое перешептыванье вручили подарки. Кузьмин, как астроном, получил цейсовский бинокль — превосходный оптический инструмент, мастерски сделанный из двух пивных бутылок, а мне досталась (взамен пропавшей в Монтевидео) метровая деревянная ручка с пером, выдернутым из хвоста залётного альбатроса. Кроме того, в нашу честь была спета песня и продекламированы стихи. Оду, посвящённую автору этих строк, привожу полностью:Чтоб не сказали нам потом, Что о Востоке мы все врём, — С собой писателя везём.Теперь брехать не будем сами — Пусть это сделает В. Санин!Вечер удался ка славу. Валерий Ельсиновский и метеоролог Саша Дергунов, научные сотрудники Геннадий Степанов и Никита Бобин играли на гитарах, подпевая себе вполголоса, ребята пели, шутили, смеялись и так накурили, что предложение доктора по очереди сбегать в медпункт и подышать из баллона кислородом я готов был принять всерьёз.— В твоём распоряжении, Валерий, на Востоке будет несколько баллонов,— заметил Сидоров. — В первые дни на них все поглядывают, как коты на сметану. Только привыкать к кислороду не стоит; те, кто не выдерживал и прикладывался, говорили — тянет как к куреву. Лучше себя перебороть, рано или поздно одышка пройдёт.— А что? Давайте бросим курить! — пылко предложил Тимур Григорашвили.— Все вместе! А? Давайте! Голосуй, начальник!— Аналогичная ситуация произошла несколько лет назад, — заулыбался Сидоров. Прилетела на Восток новая смена и с энтузиазмом решила: бросаем курить! И бросили с лёгким сердцем, потому что, как легко догадаться, в первые дни при кислородном голодании на курево никого не тянет, даже сам себе удивляешься: лежит в кармане пачка сигарет, а о ней и думать противно. Итак, подписались новички под обязательством, а начальник сообщил в Мирный: «Сигарет не присылайте!» Я от души ему посоветовал: «Закажи, пока не поздно, несколько ящиков, а то тебя самого курить будут!» Куда там! Мы твёрдо, мол, решили — заяц трепаться не будет! История закончилась так, как я и предполагал: через несколько недель ребята акклиматизировались, — пришли в себя, а сигарет-то нет! И полёты на Восток закончились, Трагедия! Стали штурмовать Мирный радиограммами: «Погибаем без курева, признаем себя ослами, сбросьте на парашюте парочку ящиков». А морозы за семьдесят, ни один лётчик не станет рисковать. Окурки наши разыскивали! Ну как, бросаем курить?— Я что? Я как народ, — заметно поостыл Тимур.Ничего не скажешь — молодец Сидоров! Каждые тричетыре дня он собирает своих ребят — пусть знакомятся и притираются друг к другу. Очень важно, чтобы на станцию прибыл коллектив, а не разношёрстная группа людей. Василий Семёнович подчёркивает, что на Востоке будет очень трудно; ещё не поздно взвесить свои возможности и перейти на другую станцию — в этом нет ничего позорного. Тем более что к Сидорову рвутся десятки ребят из коллективов Мирного, Новолазаревской и Беллинсгаузена, потому что Восток — это марка! На каждом совещании начальник экспедиции напоминает, что лучшее оборудование, лучшие продукты, наибольшее внимание — станции, заброшенной на ледяной купол материка. Восточники это знают и этим гордятся. Они как полковая разведка, далеко уходящая от своих навстречу неизведанному. На шестом материке трудности и опасности подстерегают на каждом шагу, но к этой станции отношение особое. «Кто на Востоке не бывал, тот Антарктиды не видал» — поговорка, пошедшая в полярный фольклор после Второй экспедиции.И Сидоров все рассказывал и рассказывал о Востоке до глубокой ночи.Мы узнали, как открывали на станции физические законы. Вот история одного открытия. Поначалу горючее на станцию доставлялось в бочках; чтобы они не падали во время перехода, на санях сооружали решётки из металлических труб. И вот однажды, когда столбик термометра дрожал от холода у отметки минус восемьдесят, механик-дизелист никак не мог столкнуть с саней бочку и, раздосадованный, ударил кувалдой по решётке. Ударил — и не поверил своим глазам: металлическая труба разлетелась на куски, словно фарфоровая! О том, что при чрезвычайно низких температурах металл становится хрупким, наверное, учёные знали и раньше, но приоритет в этом открытии я всё равно отдаю тому механику.И ещё мы узнали, что при температуре минус 85 градусов в ведро с бензином можно запросто сунуть горящий факел: такой эксперимент был проведён, и факел потух, словно его окунули в воду.— Бывают на Востоке и криминальные случаи, — с улыбкой сказал Борис Сергеев. — Например, кража… павильона. Помнишь, Василий Семеныч?— Ещё бы! — откликнулся Сидоров. — Хоть милицию вызывай! А дело было так. Однажды поднялся сильный ветер — уникальное явление на Востоке в полярную ночь. Температура быстро повысилась с минус восьмидесяти до минус пятидесяти градусов, и все повеселели: тепло! И влажность повысилась, дышать стало легче. Вдруг прибегает дежурный: «Аэрологический павильон украли!» Думаю — шутка, а выхожу — нет павильона! Ветер унёс в неизвестном направлении. Теория — в чистом выигрыше: доказано, что и в центральной Антарктиде возможны сильные ветры при низких температурах. А практика? Что делать без павильона? Строительного материала нет, а запуск аэрозондов — одна из самых главных наших задач. Вышли из положения таким образом: выкопали в снегу площадку, накрыли её брезентом и в этих комфортабельнейших условиях вели работу до прибытия новой смены.— Красивое зрелище, — глядя в окно, проговорил Борис Сергеев. — Желающие могут полюбоваться и выразить свой восторг, по возможности сдержанно.Мы бросились к окну.— Айсберг!— Считайте, что Антарктида прислала визитную карточку, — констатировал Сидоров. — Напомнила: «Пора, товарищи полярники, переходить на зимнюю форму одежды!»Наутро мы вошли в пролив Дрейка. Южная Америка осталась позади. Отныне на долгие месяцы с цивилизацией нас будет связывать лишь капризная эфирная нить. Остров Ватерлоо Наверное, воистину великие свершения суждены людям скромным: непомерное самомнение само по себе поглощает слишком много энергии, и на дело её не хватает.Свои книги, теоретически разработавшие и вооружившие революцию, Ленин называл брошюрами; он совершенно нетерпимо относился к любого рода громким фразам и восхвалениям и, слыша, читая их, морщился как от зубной боли.Эйнштейн опубликовал теорию относительности на нескольких страницах малозаметного журнала. До конца жизни великий учёный терпеть не мог славословий по своему адресу и считал их проявлением дурного тона.Гений и скромность всегда рядом.Наполеон периода битвы при Маренго, тогда ещё мало кому известный генерал, испытывал отвращение к позе, мишуре и прочей «суете сует»; на Бородинском поле он уже и мысли не допускал, что император может ошибиться — самомнение убило гения.Подлинное величие не нуждается в искусственном пьедестале — оно в сердцах человечества.Я думал об этом, когда «Визе» бороздил воды бухты, по которой сто пятьдесят лет назад шли легендарные «Восток» и «Мирный». Здесь было «прорублено окно» в Антарктиду; здесь русские моряки ступили на берега континента, о котором в те времена люди звали куда меньше, чем ныне об обратной стороне Луны. Первооткрыватели страшно устали, их путешествие было долгим и мучительно тяжёлым, но можно себе представить, как волновались экипажи шлюпов при виде заветной «терра инкогнита», находящейся в семнадцати тысячах километрах от Петербурга.Сегодня об этом грандиознейшем открытии в истории географии знает каждый школьник, а тогда Беллинсгаузен ограничился простым отчётом, скромность которого удивляет и вызывает невольное уважение.Многие десятилетия имена Беллинсгаузена и Лазарева были известны только специалистам: на континенте, который они открыли, не валялись груды золота и драгоценных камней, не выращивались пряности и не паслись стада бизонов. Мир, ценящий в любом открытии прежде всего непосредственную выгоду, редко вспоминал о людях, подаривших ему четырнадцать миллионов квадратных километров суши. И даже сегодня, когда Антарктида уже не кажется столь обиженной природой и бесперспективной, незаслуженно редко вспоминают о них. Самые дальновидные учёные верят, что придёт время — и под пластами льда обнаружатся богатейшие залежи полезных ископаемых, пустынный пейзаж украсят сотни и тысячи буровых вышек, толщу снегов пронзят тоннели и шахты, а извечные обитатели материка — пингвины уйдут искать себе другие снега и льды, как из вырубленных лесов когда-то уходили олени.И тогда вновь вспомнят о Беллинсгаузене и Лазареве. О великих путешественниках возникнет целая литература, их будут славить и воспевать, сравнивать с Колумбами всех времён, их именами назовут новые страны и города. Наверное, на нашем веку мы этого не увидим, но это будет.А пока имя Беллинсгаузена присвоено омывающему Антарктический полуостров морю и станции, до которой нам осталось идти несколько миль В честь Лазарева была названа советская антарктическая станция, законсервированная в 1961 году. Ныне в ста километрах от неё действует станция Новолазаревская. (Здесь и далее примечания автора.)

.Скалы, снега, ледники — такой предстала перед нами Антарктида, вряд ли существенно изменившаяся за прошедшие сто пятьдесят лет. Для придания суровости этому перечню сам собой напрашивается эпитет «безжизненные», но его придётся оставить про запас. Антарктида была полна жизни! В воздухе звенели стаи птиц, на берегах загорали тюлени, не обращая внимания на деловито снующих взад и вперёд пингвинов. Вот тебе у ледовый континент — градусов пять выше нуля!Птицы летают повсюду, тюлени тоже не бог весть какая диковина, а вот пингвинов нигде больше не увидишь. На верхней палубе стоял хохот: ну где ещё можно полюбоваться таким зрелищем? На крохотном айсберге, чинно глядя перед собой и тесно прижавшись друг к другу, сидят шесть пингвинов. Куда их понесло, что им надо в открытом море — знает только их пингвиний всевышний. На наши дружеские приветствия пингвины не реагируют, они целиком поглощены своим путешествием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53