Но нечего бояться негодяя, который бил ее, теперь он сидит в тюрьме. Не пытайтесь увидеть ее теперь, сэр, пожалуйста, не пытайтесь. Я боюсь, что вы ей повредите, если пойдете теперь со мной. Я не осмелюсь на такой риск. Ее нужно бы заставить уснуть, и мы уже думали о том, чтоб взять ей что-нибудь снотворное в аптеке. А лучше всего привести к ней доктора, сэр. Но я не могла позвать доктора. Говоря по правде, я должна была снять простыню с постели, чтоб добыть немного денег, я шла теперь к закладчику. – Она взглянула на узелок, бывший у нее под мышкой, и улыбнулась. – Теперь, встретив вас, я могу снести простыни назад, а здесь совсем поблизости живет хороший доктор, я могу вам указать дорогу к нему. Ах, как вы бледны! Вы очень устали? До доктора недалеко. Я бы предложила руку помощи, но разве вам можно показаться на улице в обществе такой женщины, как я!
Амелиус умственно и физически был в совершенном изнеможении. Грустный рассказ женщины окончательно расстроил его, он не мог ни говорить, ни действовать. Он машинально подал ей кошелек и пошел с ней к дому ближайшего доктора.
Доктор был дома, составлял лекарство в своей аптеке. Едва взглянул он на Амелиуса, как бросился в другую комнату и принес стакан вина.
– Выпейте это, сэр, – сказал он, – или с вами случится обморок от истощения. Не слишком надейтесь на свою молодость и силу и не обращайтесь с собой, точно вы сделаны из железа. – Он усадил Амелиуса и обратился к женщине с расспросами о том, что ей нужно. Спустя несколько минут он объявил ей, что она может идти, что он последует за ней тотчас же, как только джентльмен будет в состоянии сопровождать его.
– Что, сэр, приходите ли вы хоть сколько-нибудь в себя? – Он продолжал составлять лекарство, обращаясь с этим вопросом к Амелиусу. – Вы можете положиться на эту женщину, она как следует позаботится о больной девушке, – продолжал он дружеским тоном, как видно, свойственным ему. – Я вас не спрашиваю, каким образом попали вы в это общество, это не мое дело. Я отлично знаю всех живущих по соседству, и я могу вам сказать одно на случай, если вы беспокоитесь. Женщина, которая привела вас сюда, беднейшая и несчастнейшая на свете, добрейшее существо, и другая, живущая с нею вместе, такая же. Когда я думаю, чему они подвергаются, что выносят, я берусь за трубку и принимаюсь размышлять. Всю свою молодость провел я лекарем на корабле. Я бы нашел обеим женщинам почтенное занятие в Австралии, если б только имел деньги на то, чтоб свезти их туда. Им придется умереть в госпитале, если никто ничего для них не сделает. В минуты своих мечтаний я предполагаю устроить подписку. Что вы на это скажете? Не дадите ли вы несколько шиллингов, чтоб показать пример?
– Я сделаю больше, – отвечал Амелиус, – я имею причины сделать добро этим двум бедным женщинам. И я с радостью беру на себя устроить это.
Добродушный старый доктор протянул руку через прилавок. «Вы добрый, хороший человек, – сказал он. – Я могу показать вам рекомендации, которые удостоверят вас, что я не мошенник. А между тем объясните мне, что с девушкой, вы можете рассказать мне это дорогой».
Он положил лекарство в карман и, взяв Амелиуса под руку, вышел.
Когда они пришли к ужасной квартире, в которой проживали эти женщины, он посоветовал своему спутнику подождать его у двери.
– Я привык к печальным картинам, а вам тяжело будет видеть это жилище. Я не заставлю вас долго ждать.
Доктор сдержал свое слов. Десять минут спустя он присоединился к Амелиусу на улице.
– Не беспокойтесь, – сказал он. – Болезнь не так серьезна, как кажется. Бедное дитя страдает от расстройства мозга и нервной системы, причиненного ей внезапным и сильным огорчением. Мое лекарство доставит ей самое необходимое в ее настоящем положении – спокойную ночь.
Амелиус спросил, скоро ли она будет в состоянии увидеться с ним.
– Ах, мой юный друг, это не так-то легко сказать теперь же. Я смогу лучше ответить на это завтра. Не лучше ли это? К чему высказывать опрометчивое мнение. Она, может быть, достаточно успокоится, чтоб увидеться с вами дня через три – четыре. А когда это время наступит, то я уверен, что вы поможете ей лучше моего.
Амелиус был несколько успокоен, но далеко не удовлетворен. Он спросил, нельзя ли удалить ее из этого неприятного места.
– Совершенно невозможно, не причиняя ей серьезного вреда. У них теперь есть деньги, они доставят ей все, что нужно, и я уже говорил вам, что они будут отлично за ней ухаживать. Я завтра утром навещу ее. Ступайте домой и ложитесь в постель, предварительно поужинав, успокойтесь и отдохните. Завтра в двенадцать часов приходите ко мне, и вы можете увидеть мои рекомендации и услышать известия о моей пациентке. Хирург Пинфольд, Блаквер Буильдинг, вот мой адрес. Прощайте.
Глава XLIII
Руфус, оставшись один, вспомнил, что обещал Регине телеграфировать.
При его строгом отношении к истине нелегко было решить, что он ей напишет. Постараться, если возможно, внушить Регине свою собственную, непоколебимую веру в верность Амелиуса после некоторого размышления оказалось при настоящих обстоятельствах самым лучшим, наиболее честным исходом. С тревожной душой, полной тяжелых предчувствий, он отправил в Париж следующую телеграмму. «Имейте терпение и будьте справедливы к А. Он этого заслуживает».
Окончив свое дело на телеграфе, Руфус отправился к мистрис Пейзон.
Почтенная леди приняла его с холодностью и церемонностью, совершенно противоложной се обычной теплоте и дружелюбию.
– Я вас принимала за человека, выделяющегося из тысячи, – начала она сурово, – а вы оказались не лучше других. Если вы пришли говорить со мной об этом подлом, молодом социалисте, то поймите, что меня не так легко одурачить, как мисс Регину. Я исполнила свою обязанность, я раскрыла глаза этому бедному созданию. А вы должны стыдиться самого себя.
Руфус выслушал все это со свойственным ему самообладанием.
– Может быть, вы и правы, – спокойно заметил он, – но и самый бездельник имеет право оправдываться и требовать объяснений, когда на него нападает леди. Не можете ли вы объяснить мне, старый друг, что вы подразумеваете под этим?
Объяснение было не такого рода, чтоб могло успокоить встревоженного американца. Регина отправила письмо ей с тем же поездом, с которым Руфус приехал в Англию, рассказала все происшедшее между нею и Руфусом в Елисейских полях и обращалась к ней за сочувствием и советом. Получив письмо утром, мистрис Пейзон уже ответила и отправила ответ на почту. Ее опытность и столкновения с несчастными, принимаемыми в приют, не располагали ее верить в невинность убежавшей девушки, подвергаемой искушениям при подобных обстоятельствах. Она вложила в свое письмо записку Амелиуса, в которой тот признавался ей, что Салли провела ночь у него в доме.
«Я уверена, что скажу вам истину, – писала она, – если прибавлю, что девушка с тех пор не покидала коттеджа. Если вы можете согласить подобное положение дел с уверениями мистера Руфуса Дингуэля в верности его друга, то я не имею ни права, ни желания стараться изменить ваше мнение. Но вы просили моего совета, и я не должна отказать вам в нем. Я, как честная женщина, обязана сказать, что поступила бы совершенно так же, как ваш дядя, разорвала бы обязательство, если б моя дочь была поставлена в неловкое и унизительное положение, подобное вашему».
Можно было бы еще сегодня смягчить это суровое мнение, но сколько Руфус ни убеждал мистрис Пейзон изменить свое заключение, все было тщетно. Невозможно было встретить более почтенной и разумной женщины, столь преданной рутине. Она так въелась в нее, так твердо держалась общих правил, что не могла понять, как другие верили в исключения. Двое старых друзей первый раз в жизни расстались весьма холодно.
Руфус вернулся в свой отель ожидать известий от Амелиуса.
День прошел, и один только посетитель нарушил его уединение, то был американец, друг и корреспондент, имевший сношения с агентством, ведшим его дела в Англии. Ему было поручено передать Руфусу важные и спешные сведения насчет денежных дел, к которым посетитель прибавил еще указание относительно надежных спекуляций и предостережения против рискованных и опасных, «как, например, банк Фарнеби…» – прибавил он.
– Нет надобности предостерегать меня против Фарнеби. Я не принял бы в нем участия, если б он подарил мне его.
Американец с удивлением взглянул на него.
– Однако невозможно, чтоб вы уже слышали новость! – воскликнул он. – Еще никто не знает ее на бирже.
Руфус отвечал, что он говорил под влиянием личного впечатления.
– А что же нового? – спросил он.
Ему было по секрету сообщено, что в воздухе носится гроза или, другими словами, в банке сделано весьма серьезное открытие. Несколько времени тому назад банк дал большую сумму взаймы одному коммерсанту за поручительством мистера Фарнеби. Человек этот умер, и по рассмотрении его бумаг оказалось, что он получил лишь несколько сот фунтов в вознаграждение за свое молчание. Большая часть денег перешла к самому мистеру Фарнеби и была поглощена его газетой, патентованными лекарствами и другими никуда негодными спекуляциями, отдельно от его собственных частных дел. «Вы не можете знать этого, – прибавил американский друг, – но Фарнеби вылез из грязи, это выскочка. Его банкротство лишь вопрос времени, и очень может быть, что поведет его на скамью подсудимых. Я слышал, что Мильтон, кредит которого за последнее время значительно увеличился в банке, отправился навестить своего друга в Париже. Говорят, что племянница Фарнеби красива, и Мильтон влюблен в нее. Неудобно для Мильтона». Руфус слушал внимательно, но решился не вмешиваться более в любовные дела своего друга. Весь день и весь вечер ждал он Амелиуса, но тщетно. Было уже около полуночи, когда явился Тоф с поручением от своего господина. Амелиус отыскал Салли и вернулся до того измученным, что нуждается в отдыхе и лег в постель. Утром, как встанет, уйдет снова из дома и в течение дня надеется зайти к нему в отель. Глядя испытующим взором на важное, непроницаемое лицо Тофа, он старался вытянуть от него побольше сведений. Но старый француз сохранил свое достоинство и был весьма сдержан.
– Вы взяли меня за плечи сегодня утром, сэр, и вытолкали меня вон, – сказал он. – Я не желаю подвергаться подобному обращению в другой раз, к тому же я не имею привычки совать нос в тайны моего господина.
– Я не имею привычки долго сердиться, – холодно заметил Руфус. – Чистосердечно прошу вас извинить меня за мое с вами обращение и протягиваю вам руку.
Тоф держался у двери, теперь он приблизился к нему с достоинством, свойственным французу в серьезных случаях его жизни.
– Вы обращаетесь к моему сердцу и моей чести, сэр, – сказал он. – Я предаю забвению утреннее приключение и имею честь пожать вашу руку.
Когда дверь за ним затворилась, Руфус многозначительно улыбнулся. «Вы не имеете привычки совать нос в тайны вашего господина, – повторил он про себя. – Если б Амелиус читал на вашем лице, как я читаю на нем, то завтра утром, выйдя из дома, он оглянулся бы через плечо и увидел бы, что вы следуете за ним на почтительном расстоянии!»
Позднее на следующий день сам Амелиус появился в отеле. Говоря о Салли, он был чрезвычайно сдержан. Заявив, что она больна и нуждается в медицинском уходе, он переменил тему разговора. Пораженный его печальным и встревоженным видом, Руфус спросил его, не имеет ли он известий о Регине. Нет, она дольше обыкновенного не писала ему.
– Я не понимаю этого, – сказал он, – вы не видали ее в Париже?
Руфус сдержал слово, не упомянув ее имени в присутствии Салли, но он не мог не ответить откровенно Амелиусу, которого он так любил.
– Я боюсь, сын мой, что вы получите оттуда неприятности. – После этого предостережения он сообщил ему обо всем, происшедшем между ним и Региной. – Какой-то неизвестный враг ваш наговорил на вас ее дяде, – заключил он. – Вы, как видно, нажили себе врагов с тех пор, как находитесь в Лондоне.
– Я знаю, кто это, – отвечал Амелиус. – Это человек, искавший руки Регины до моей встречи с ней. Его зовут Мильтоном.
Руфус был поражен.
– Я слышал сегодня, что он в Париже у Фарнеби. Но это еще не самое худшее, Амелиус. Другой человек нанес еще больше вреда, и это мой старый друг, которого я знал более двадцати лет. Я убедился теперь, что в характере самой лучшей женщины есть частичка злости, и мужчины замечают это лишь тогда, когда вмешается другая женщина и злость выходит наружу. Подождите немного! – и он рассказал ему о результате своего визита к мистрис Пейзон. «Я телеграфировал мисс Регине, убеждая ее иметь терпение и верить вам. Не пишите ей и не оправдывайтесь, пока не узнаете, сохранили ли вы ее уважение после моего послания. Завтрашняя почта принесет известие».
Так и случилось. Амелиус получил два письма из Парижа. Одно – от Фарнеби, короткое и дерзкое, содержащее в себе уведомление о разрыве, другое, от Регины, строгое, полное порицаний. Ее слабая натура, как и все слабые натуры, впадала в крайности и, чтоб защитить себя, прибегла к гневу, как трусы прибегают к дерзости. Женщина с душой более возвышенной и твердой написала бы с большей справедливостью и более умеренным тоном.
Регина начала предисловием: она не имеет духу упрекать Амелиуса и не хочет говорить о своих страданиях человеку, который так ясно показал, что не имеет ни малейшего уважения к себе и ни малейшей любви и сострадания к ней. Отдавая справедливость себе, она возвращает ему его слово, его письма и его подарки. Ее же письма может он возвратить в запечатанном пакете в контору ее дяди в Лондоне. Она будет молить Бога, чтоб он раскаялся в совершенном им грехе, и вел в будущем жизнь достойную и счастливую. Решение ее неизменно. Его собственное письмо к мистрис Пейзон служит его осуждением, а свидетельство почтенного друга ее дяди доказывает, что бесчестный поступок был совершен не под влиянием минутного увлечения, а представляет обдуманное действие, длившееся в продолжение нескольких недель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46