– Очаровательно! – сказала супруга мэра Гатьену. – Пожалуйста, господин Лусто, продолжайте.
Лусто взглянул на обеих женщин, похожих на две индийские пагоды, и насилу удержался от смеха. Он счел уместным воскликнуть: «Внимание!» и продолжал:
ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.
209
в тишине зашуршало платье. Вдруг взорам герцогини предстал кардинал Борборигано. Лицо его было мрачно; надо лбом его, казалось, нависли тучи, а в его морщинах рисовалась горькая усмешка.
– Сударыня, – сказал он, – вас подозревают. Если вы виновны – спасайтесь! Если вы невинны – тем более спасайтесь, ибо, добродетельны вы или преступны, издалека вам гораздо легче будет защищаться…
– Благодарю вас, ваше высокопреосвященство, за вашу заботливость, – сказала она, – герцог Браччиано появится вновь, когда я найду нужным доказать, что он существует.
– Кардинал Борборигано! – вскричал Бьяншон. – Клянусь ключами папы! Если вы не согласны со мной, что одно его имя – уже перл создания; если вы не чувствуете в словах «в тишине зашуршало платье» всей поэзии образа Скедони, созданного госпожой Радклиф в «Исповедальне чернецов», вы недостойны читать романы…
– По-моему, – сказала Дина, которой стало жаль восемнадцати сансерцев, уставившихся на Лусто, – действие развивается. Мне ясно все: я в Риме, я вижу труп убитого мужа, я вижу его дерзкую и развратную жену, которая устроила свое ложе в кратере вулкана. Всякую ночь, при каждом объятии она говорит себе: «Все откроется!..»
– Видите вы ее, – вскричал Лусто, – как обнимает она этого господина Адольфа, как прижимает к себе, как хочет всю свою жизнь вложить в поцелуй?.. Адольф представляется мне великолепно сложенным молодым человеком, но не умным, – из тех молодых людей, какие и нужны итальянкам. Ринальдо парит над интригой нам неизвестной, но которая, должно быть, так же сложна, как в какой-нибудь мелодраме Пиксерекура. Впрочем, мы можем вообразить, что Ринальдо проходит где-то в глубине сцены, как персонаж из драм Виктора Гюго.
– А может быть, он-то и есть муж! – воскликнула г-жа де ла Бодрэ.
– Понимаете вы во всем этом хоть что-нибудь? – спросила г-жа Пьедефер у жены председателя суда.
– Это прелесть! – сказала г-жа де ла Бодрэ матери.
У всех сансерцев глаза стали круглые, как пятифранковая монета.
– Читайте же, прошу вас, – сказала г-жа де ла Бодрэ.
Лусто продолжал:
216
ОЛИМПИЯ,
– Ваш ключ!..
– Вы потеряли его?
– Он в роще…
– Бежим…
– Не захватил ли его кардинал?..
– Нет… Вот он…
– Какой опасности мы избегли!
Олимпия взглянула на ключ, ей показалось, что это ее собственный ключ; но Ринальдо его подменил; хитрость его удалась, – теперь он владел настоящим ключом. Современный Картуш39, он столь же был ловок, сколь храбр, и, подозревая, что только громадные сокровища могут заставить герцогиню всегда носить на поясе!
– Ну-ка поищем!.. – вскричал Лусто. – Следующей нечетной страницы здесь нет. – Рассеять наше недоумение может только страница двести двенадцатая.
212
ОЛИМПИЯ,
– Что, если б ключ потерялся!
– Он бы умер…
– Умер! Вы должны были бы снизойти к последней просьбе, с которой он обратился к вам, и дать ему свободу при условии, что…
– Вы его не знаете…
– Однако…
– Молчи. Я взяла тебя в любовники, а не в духовники…
Адольф умолк.
– Дальше изображен амур на скачущей козочке – виньетка, рисованная Норманом40, гравированная Дюпла…41 О! Вот и имена, – сказал Лусто.
– А что же дальше? – спросили те слушатели, которые понимали.
– Да ведь глава кончена, – ответил Лусто. – Наличие виньетки полностью меняет мое мнение об авторе. Чтобы во времена Империи добиться гравированной на дереве виньетки, автор должен был быть государственным советником или госпожой Бартелем-Адо, покойным Дефоржем или Севреном.
– «Адольф умолк»… Ага! – сказал Бьяншон. – Значит, герцогине меньше тридцати лет.
– Если это все, придумайте конец! – сказала г-жа де ла Бодрэ.
– Увы, на этом листе оттиск сделан только с одной стороны, – сказал Лусто. – На обороте «верстки», как говорят типографы, или, чтобы вам было понятнее, на обратной стороне листа, где должно было быть оттиснуто продолжение, оказалось несчетное множество разных отпечатков, поэтому он и принадлежит к разряду так называемых «бракованных листов». Так как было бы ужасно долго объяснять вам, в чем заключается непригодность «бракованного листа», проще будет, если я вам скажу, что он так же мало может сохранить на себе след первоначальных двенадцати страниц, тиснутых на нем печатником, как вы не могли бы сохранить и малейшего воспоминания о первом палочном ударе, если бы какой-нибудь паша приговорил вас к ста пятидесяти таких ударов по пяткам.
– У меня прямо в голове мешается, – сказала г-жа Попино-Шандье г-ну Гравье. – Ума не приложу, какой-такой государственный советник, кардинал, ключ и эти отти…
– У вас нет ключа к этой шутке, – сказал г-н Гравье, – но не огорчайтесь, сударыня, у меня его тоже нет.
– Да ведь вот еще лист, – сказал Бьяншон, взглянув на стол, где лежали корректуры.
– Превосходно, – ответил Лусто, – к тому же он цел и исправен! На нем пометка: «IV; 2-е издание». Милостивые государыни, римская цифра IV означает четвертый том; j, десятая буква алфавита, – десятый лист. Таким образом, если только это не хитрость издателя, я считаю доказанным, что роман «Римская месть» в четырех томах, в двенадцатую долю листа, имел успех, раз выдержал два издания. Почитаем же и разгадаем эту загадку:
ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.
217
коридор; но, чувствуя, что его настигают люди герцогини, Ринальдо
– Вот так раз!
– О, – воскликнула г-жа де ла Бодрэ, – между тем обрывком и этой страницей произошли немаловажные события!
– Сударыня, скажите лучше – этим драгоценным «чистым листом». Однако к четвертому ли тому относится оттиск, где герцогиня забыла в роще свои перчатки? Ну бог с ним! Продолжаем!
нашел самым надежным убежищем немедленно спуститься в подземелье, где должны были находиться сокровища дома Браччиано. Легкий, как Камилла латинского поэта,42 он бросился к таинственному входу бань Веспасиана. Уже факелы преследователей освещали за ним стены, когда ловкий Ринальдо благодаря зоркости, которой одарила его природа, обнаружил потайную дверь и быстро скрылся. Ужасная мысль, как молния, когда она рассекает тучи, пронзила душу Ринальдо. Он сам заключил себя в темницу!.. С лихорадочной
– Ах! Этот чистый лист оказывается продолжением обрывка оттиска! Последняя страница обрывка была двести двенадцатая, у нас тут двести семнадцатая! И, право, если тот Ринальдо, который в оттиске крадет у герцогини Олимпии ключ от сокровищ, подменив его более или менее схожим, в этом чистом листе уже попадает во дворец герцогов Браччиано, то роман, по-моему, подходит к какой-то развязке. Я хотел бы, чтоб и вам все стало так же ясно, как мне… На мой взгляд, праздник кончен, оба любовника вернулись во дворец Браччиано, ночь, первый час утра. Ринальдо славное готовит дельце!
– А Адольф? – спросил председатель суда Буаруж, за которым водилась слава любителя вольностей.
– Стиль-то каков! – сказал Бьяншон. – Ринальдо, который нашел убежищем спуститься!..
– Конечно, роман этот напечатан не у Марадана, не у Трейтеля и Вурца и не у Догеро, – сказал Лусто, – у них на жалованье были правщики, просматривавшие корректурные листы, – роскошь, которую должны были бы себе позволить нынешние издатели: нашим авторам это пошло бы на пользу… Должно быть, его написал какой-нибудь торгаш с набережной…
– С какой набережной? – обратилась одна дама к своей соседке. – Ведь говорилось про бани…
– Продолжайте, – сказала г-жа де ла Бодрэ.
– Во всяком случае, автор – не государственный советник, – заметил Бьяншон.
– А может быть, это написано госпожой Адо? – сказал Лусто.
– При чем еще тут госпожа Адо, наша дама-благотворительница? – спросила жена председателя суда у сына.
– Эта госпожа Адо, любезный друг, – отвечала ей хозяйка дома, – была женщина-писательница, жившая во времена Консульства…
– Как? Разве женщины писали при императоре? – спросила г-жа Попино-Шандье.
– А госпожа де Жанлис43, а госпожа де Сталь? – ответил прокурор, обидевшись за Дину.
– О!
– Продолжайте, пожалуйста, – обратилась г-жа де ла Бодрэ к Лусто.
Лусто вновь начал чтение, объявив: «Страница двести восемнадцатая!»
218
ОЛИМПИЯ,
поспешностью он ощупал стену и испустил крик отчаяния, когда поиски следов секретной пружины оказались тщетны. Не признать ужасной истины было невозможно. Дверь, искусно устроенная, чтобы служить мести герцогини, не открывалась внутрь. Ринальдо к разным местам приникал щекой и нигде не почувствовал тяги теплого воздуха из галереи. Он надеялся наткнуться на щель, которая указала бы, где кончается стена, но – ничего, ничего! Стена казалась высеченной из цельной глыбы мрамора… Тогда у него вырвался глухой вой гиены…
– Скажите, пожалуйста! А мы-то воображали, будто сами только что выдумали крики гиены! – заметил Лусто. – Оказывается, при Империи литература о них уже знала и даже выводила на сцену, проявляя некоторое знакомство с естественной историей, что доказывается словом «глухой».
– Не отвлекайтесь, сударь, – сказала г-жа де ла Бодрэ.
– Ага, попались! – воскликнул Бьяншон. – Интерес, это исчадие романтизма, и вас схватил за шиворот, как давеча меня.
– Читайте же! – воскликнул прокурор. – Я понимаю!
– Какой фат! – шепнул председатель суда на ухо своему соседу, супрефекту.
– Он хочет подольститься к госпоже де ла Бодрэ, – отвечал новый супрефект.
– Итак, я продолжаю, – торжественно провозгласил Лусто.
Все в глубоком молчании стали слушать журналиста.
ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.
219
Отдаленный стон ответил на вопль Ринальдо; но, в своем смятении, он принял его за эхо, – так слаб и беззвучен был этот стон! Он не мог исходить из человеческой груди…
– Santa Maria!44 – проговорил неизвестный. «Если я двинусь с этого места, то больше мне его не найти! – подумал Ринальдо, когда к нему вернулось его обычное хладнокровие. – Постучать? Но тогда узнают, что я здесь. Как быть?»
– Кто тут? – спросил голос.
– Эге! – сказал разбойник. – Уж не жабы ли здесь разговаривают?
– Я – герцог Браччиано! Кто бы
220
ОЛИМПИЯ,
Вы ни были, если только вы не из людей герцогини, именем всех святых умоляю, подойдите ко мне…
– Для этого нужно знать, где ты находишься, светлейший герцог, – ответил Ринальдо с дерзостью человека, который понял, что в нем нуждаются.
– Я вижу тебя, друг мой, потому что мои глаза привыкли к темноте. Послушай, иди прямо… Так… Поверни налево… Иди… Здесь!.. Вот мы и встретились.
Ринальдо, из предосторожности протянувший руки вперед, наткнулся на железные прутья.
– Меня обманывают! – вскричал разбойник.
– Нет, ты дотронулся до моей клетки…
ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.
221
Садись вон там, на цоколь порфировой колонны.
– Каким образом герцог Браччиано мог очутиться в клетке? – спросил разбойник.
– Друг мой, я тридцать месяцев стою в ней стоймя, ни разу не присев… Но ты-то кто такой?
– Я – Ринальдо, принц Кампаньи, атаман восьмидесяти храбрецов, которых закон напрасно называет злодеями, тогда как все дамы от них без ума, а судьи – те вешают их по застарелой привычке.
– Хвала создателю!.. Я спасен… Всякий добрый человек испугался бы, а я так уверен, что пре
222
ОЛИМПИЯ,
красно столкуюсь с тобой! – воскликнул герцог. – О мой дорогой освободитель, ты, должно быть, вооружен до зубов…
– Е verissimo!45
– Есть у тебя?..
– О да, напильники, клещи… Corpo di Basso!46 Я явился сюда позаимствовать на неопределенное время сокровища герцогов Браччиано.
– Ты добрую их долю получишь законно, мой дорогой Ринальдо, и, может быть, я в твоем обществе отправлюсь на охоту за людьми…
– Вы удивляете меня, ваша светлость!..
– Послушай, Ринальдо! Не буду говорить тебе о жажде мести, грызущей мне сердце: я здесь тридцать месяцев – ты ведь итальянец, ты
ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.
223
меня поймешь! Ах, мой друг, моя усталость и этот неслыханный плен – ничто по сравнению с болью, грызущей мое сердце. Герцогиня Браччиано по-прежнему одна из прекраснейших женщин Рима, я любил ее достаточно сильно, чтобы ревновать…
– Вы, ее муж!..
– Да, быть может, я был не прав!
– Конечно, так не делается, – сказал Ринальдо.
– Ревность моя была возбуждена поведением герцогини, – продолжал герцог. – Случай показал мне, что я не ошибся. Молодой француз любил Олимпию, был любим ею, я имел доказательства их взаимной склонности…
– Тысяча извинений, милостивые государыни, – сказал Лусто, – но, видите ли, я не могу не обратить ваше внимание на то, что литература эпохи Империи шла прямо к фактам, минуя всякие детали, а это представляется мне особенностью времен первобытных. Литература той эпохи занимала среднее место между перечнем глав «Телемака»47 и обвинительными актами прокурорского надзора. У нее были идеи, но эта гордячка не развивала их! Она наблюдала, но эта скряга ни с кем не делилась своими наблюдениями! Один только Фуше делился иногда своими наблюдениями. «Литература тогда довольствовалась, по выражению одного из самых глупых критиков „Ревю де Де Монд“, простым наброском с весьма точным, в подражание античности, изображением персонажей; она не жонглировала длинными периодами!» Верю охотно, она не знала периодов и не знала, как заставить слово заиграть всеми красками; она говорила вам: «Любен любил Туанету, Туанета не любила Любена; Любен убил Туанету, жандармы схватили Любена; он был посажен в тюрьму, предстал перед судом присяжных и был гильотинирован». Яркий набросок, четкая обрисовка! Какая прекрасная драма! А нынче – нынче всякий невежда играет словами.
– Случается, и проигрывает, – буркнул г-н де Кланьи.
– Ого! – ответил Лусто. – Вам, значит, приходилось оставаться при пиковом интересе?
– Что он хочет сказать? – спросила г-жа де Кланьи, обеспокоенная этим каламбуром.
– Я точно в темном лесу, – ответила супруга мэра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26