.. Да и вообще твоя затея старовата. Твои фразы всем знакомы, даже больше, чем секретные лекарства…
– Скажу тебе, как регент кардиналу Дюбуа: «Хватит с меня этих пинков!» – приглушенно воскликнул Лусто.
– О дряхлый юноша, – ответил Бисиу, – ты чувствуешь нож хирурга в своей ране… Ты уже выдохся, не так ли? Ну, а чего ты достиг в годы молодого пыла, под гнетом нужды? Ты не в первых рядах, у тебя нет и тысячи франков. Вот твое положение в цифрах. Сможешь ли ты, на склоне своих дней, содержать пером семью, если твоя жена – честная женщина и не умеет, как лоретка, извлекать тысячефранковые билеты из заповедных глубин мужского кармана? Ты опускаешься в «нижний трюм» общественной сцены… Это только денежная сторона. Рассмотрим сторону политическую. Мы маневрируем в эпоху по существу буржуазную, когда честь, добродетель, нежные чувства, талант, знание – словом, гений, – состоят в том, чтобы платить по векселям, не делать долгов и успешно обделывать свои делишки. Будьте солидны, будьте благопристойны, имейте жену и детей, платите за квартиру, платите налоги, выполняйте свои гражданские обязанности, будьте похожи на всех вам подобных – и вы добьетесь всего, даже станете министром. И у тебя на это есть надежда, ты ведь не какой-нибудь Монморанси! Ты мог бы удовлетворить всем условиям, необходимым, чтобы стать политическим деятелем, ты умел бы творить все пакости, которых требует это ремесло, даже играть в посредственность, – это вышло бы у тебя почти натурально. И ради женщины, которая, истощив твои последние интеллектуальные и физические силы, оставит тебя с носом, как только минует срок ее вечным страстям, – через три, пять или семь лет, – ты вдруг показываешь спину святому семейству с улицы Ломбар, своей политической карьере, тридцати тысячам франков дохода, почетному положению… Так ли должен кончать человек, утративший иллюзии?.. Завел бы шашни с актрисой – я понимаю: дело серьезное и нужное. Но жить с замужней женщиной!.. Это значит явно лезть на рожон! Зачем глотать яд порока, не вкушая его сладости?
– Молчи, говорю тебе! Я люблю госпожу де ла Бодрэ и предпочитаю ее всем сокровищам мира, всякому видному положению… На минуту я мог поддаться честолюбивому порыву… но все это бледнеет перед счастьем быть отцом.
– Ах, тебя соблазняет отцовство? Но, несчастный, ведь мы отцы только детям от наших законных жен! Что такое малыш, не носящий нашего имени? Всего только последняя глава романа! У тебя отнимут твое дитя! Мы за десять лет перевидали двадцать водевилей на этот сюжет… Общество, милый мой, рано или поздно даст себя почувствовать: почитай «Адольфа»! О боже! Я вижу вас в недалеком будущем, когда вы хорошо узнаете друг друга, вижу вас несчастными, жалкими, без положения, без денег, грызущими друг друга, словно члены акционерного общества, которых надул директор. Ваш директор – это счастье.
– Ни слова больше, Бисиу.
– А я только начинаю. Слушай, дорогой. Последнее время много нападали на брак; но, не говоря уже о том, что брак – это единственный способ обеспечить наследование, он искупает все свои неприятные стороны, предоставляя красивым холостякам без гроша за душой возможность разбогатеть в два месяца! Поэтому нет холостяка, который рано или поздно не раскаялся бы, что по собственной вине прозевал невесту с тридцатью тысячами франков дохода…
– Ты просто не хочешь меня понять! – раздраженно крикнул Лусто. – Пошел вон… Она там…
– Прости! Но зачем ты не сказал этого сразу?.. Ты человек взрослый… она тоже, – добавил он тише, но достаточно громко, чтобы его услышала Дина. – Она заставит тебя здорово поплатиться за свое счастье…
– Пусть это безумие, но я его совершу… Прощай!
– Человек за бортом! Спасайте! – крикнул Бисиу.
– Чтоб черт побрал друзей, считающих себя вправе читать наставления! – сказал Лусто, открывая дверь в комнату, где сидела в кресле подавленная горем г-жа де ла Бодрэ, утирая слезы вышитым платочком.
– Зачем я сюда приехала! – простонала она. – О боже мой! За что?.. Этьен, я не такая провинциалка, как вы думаете… Вы мной играете.
– Ангел мой, – ответил Лусто, подняв Дину с кресла и полумертвую отводя в гостиную, – мы оба заплатили своим будущим – жертва за жертву. Пока любовь удерживала меня в Сансере, мне здесь подыскали невесту; но я сопротивлялся… что говорить, я был очень несчастлив.
– О, я уезжаю! – крикнула Дина, вскочив, как безумная, и подбегая к двери.
– Ты останешься, моя Дидина, все кончено! Подумай! Разве дешево достается мне это богатство? Разве не должен я жениться на белобрысой дылде с красным носом, дочке нотариуса, и получить в придачу тещу, которая по части ханжества даст сто очков вперед госпоже Пьедефер!..
В гостиную влетела Памела и шепнула на ухо Лусто:
– Госпожа Шонтц!..
Лусто поднялся и, оставив Дину на диване, вышел из комнаты.
– Все кончено, котик, – сказала ему лоретка. – Кардо не хочет ссориться с женой из-за тебя. Ханжа закатила ему такую сцену… первый сорт! Словом, нынешний старший письмоводитель, который два года был помощником прежнего, берет девицу и контору.
– Мерзавец! – вскричал Лусто. – Как это он за два часа решился?..
– Господи, да очень просто! Этот шельмец знал секреты покойного и догадался о положении хозяина, поймав несколько слов во время его ссоры с госпожой Кардо. Нотариус надеется на твою порядочность и деликатность, потому что у них все уже улажено. Этот письмоводитель поведения безупречного, да еще взял повадку ходить к обедне. И такой отъявленный лицемер да чтоб не понравился мамаше? Кардо и ты останетесь друзьями. Он скоро будет директором огромного акционерного общества и может быть тебе полезен. Ах! Ты пробуждаешься от прекрасного сна!
– Я теряю деньги, жену и…
– Любовницу, – договорила г-жа Шонтц, улыбаясь, – потому что теперь ты больше, чем женат: ты станешь несносен, тебя будет тянуть домой, и ничего в тебе не будет нараспашку – ни в одежде, ни в поведении… К тому же мой Артур выделывает невесть что, я должна быть ему верна и порву с Малагой. Позволишь мне взглянуть на нее в замочную скважинку? – попросила лоретка. – «Красивей зверя нет в пустыне!» – воскликнула она. – Тебя провели! Надутая, сухая, плаксивая, не хватает только тюрбана, как у леди Дэдлей.
И лоретка умчалась.
– Что там еще?.. – спросила г-жа де ла Бодрэ, до слуха которой донеслось шуршание шелкового платья и женский шепот.
– Ангел мой, – воскликнул Лусто, – теперь мы соединены неразрывно! Мне сейчас принесли устный ответ на письмо, которое я при тебе писал и которым расстроил мой брак…
– Ты отказался от этой богатой партии?
– Да!
– О! Я буду тебе больше, чем жена, я отдам тебе жизнь, я хочу быть твоей рабой!.. – воскликнула бедная обманутая женщина. – Я не думала, что можно любить тебя еще сильней!.. Значит, я не случайное приключение в твоей жизни, я буду всей твоей жизнью?
– Да, моя красавица, моя благородная Дидина…
– Поклянись мне, – продолжала она, – что нас разлучит только смерть!..
Лусто захотелось приукрасить свою клятву самой обольстительной, вкрадчивой нежностью. И вот почему.
По пути от входной двери, где он получил прощальный поцелуй лоретки, в гостиную, где пластом лежала Муза, оглушенная таким количеством последовательных ударов, Лусто вспомнил о ненадежном здоровье маленького ла Бодрэ, о его деньгах, а также слова Бьяншона: «Это будет богатая вдова!» – и он сказал сам себе: «Во сто крат лучше иметь женой госпожу де ла Бодрэ, чем Фелиси!»
И сразу же он принял решение. Он с безупречным совершенством вновь разыграл комедию любви. Но его низкий расчет, его притворная бурная страсть имели самые досадные последствия. Дело в том, что по дороге из Сансера в Париж г-жа де ла Бодрэ мысленно пришла к заключению, что ей надо поселиться на отдельной квартире, поблизости от Лусто; но свидетельство любви, которое ей только что дал любовник, отказавшись от такого блестящего будущего, и в особенности безоблачное счастье первых дней этого незаконного супружества помешали ей заговорить о разлуке. Следующий день долженствовал быть да и был праздником, во время которого подобное предложение «ее ангелу» прозвучало бы ужасным диссонансом. Со своей стороны, Лусто, чтобы сильней привязать к себе Дину, держал ее в состоянии непрерывного опьянения, сделав их жизнь сплошным праздником. Эти-то обстоятельства и способствовали тому, что двое умных людей увязли в трясине, куда их привело безрассудное сожительство, которому, к несчастью, есть столько примеров в литературном мире Парижа.
Таким образом, программа провинциальной любви, которую так насмешливо набросала перед Лусто г-жа де ла Бодрэ, была полностью осуществлена; но ни он, ни она об этом не вспомнили. Страсть глуха и слепа от рождения.
Для г-жи де ла Бодрэ эта зима в Париже была тем же, чем был для нее октябрь в Сансере. Чтобы приобщить «свою жену» к парижской жизни, Этьен разнообразил этот новый медовый месяц посещением театров, где Дина соглашалась сидеть только в бенуаре. Первое время г-жа де ла Бодрэ сохраняла еще кое-какие следы провинциальной застенчивости, она опасалась, что ее увидят, она прятала свое счастье. Она говорила: «Ведь господин де Кланьи, господин Гравье способны за мной последовать!» Она боялась Сансера в Париже. Лусто, из самолюбия, развитого в нем до крайности, занялся образованием Дины; он повел ее к лучшим портнихам, он указал ей на нескольких молодых женщин, бывших тогда в моде, рекомендуя их как образцы, которым надо следовать. Поэтому провинциальная внешность г-жи де ла Бодрэ быстро изменилась. Лусто, встречаясь с друзьями, получал поздравления по поводу своей победы. Все это время он писал мало и сильно задолжал, хотя гордая Дина, потратившая на новые наряды все свои сбережения, думала, что не ввела своего возлюбленного ни в малейший расход. Через три месяца Дина совсем освоилась с Парижем, она упивалась Итальянской оперой, знала репертуар всех театров, знала актеров, газеты, модные словечки; она привыкла к постоянной суете парижской жизни, к этому стремительному потоку, в котором тонет всякое воспоминание. Она уже не вытягивала шею и не разевала рот, как статуя Удивления, перед непрерывными неожиданностями, которыми встречает Париж приезжих. Она научилась дышать воздухом этой остроумной, живой, плодотворной среды, где мыслящие люди чувствуют себя в родной стихии, с которой потом уже не могут расстаться.
Лусто получал все газеты, и однажды утром, просматривая их, Дина наткнулась на две строчки, напомнившие ей Сансер и ее прошлое, – две строчки, имевшие к ней отношение. Вот они:
«Господин барон де Кланьи, прокурор сансерского суда, назначен товарищем генерального прокурора судебной палаты в Париже».
– Как он тебя любит, этот добродетельный чиновник! – сказал, улыбаясь, Лусто.
– Бедняга! – ответила она. – Что я тебе говорила? Он всюду последует за мной.
В это время Этьен и Дина находились в самой яркой и самой полной фазе страсти, на той ее ступени, когда люди уже совершенно привыкли друг к другу, но когда любовь все еще сохраняет свою сладость. Друг друга знают, но еще друг друга не поняли, ни один уголок души еще не открывался дважды, еще не изучили один другого настолько, чтобы предугадывать, как впоследствии, мысль, слова, жесты по поводу и самых значительных и самых малых событий. Очарование еще длится, еще нет ни стычек, ни разногласий, ни безучастных взглядов. Душевные движения всегда совпадают. И Дина дарила Лусто исполненными чувства колдовскими словами и еще более колдовскими взорами, какие все женщины находят в эту пору.
– Убей меня, когда разлюбишь. Если бы ты меня разлюбил, мне кажется, я могла бы убить тебя, а потом бы покончила с собой.
На эти прелестные преувеличения Лусто отвечал Дине:
– Я одного прошу у бога: чтобы ты убедилась в моем постоянстве. Не я, а ты меня бросишь!..
– Любовь моя безгранична…
– Безгранична! – повторял Лусто. – А представь себе такой случай. Меня затащили в компанию холостяков, я встречаю какую-нибудь из прежних моих любовниц, она насмехается надо мной; из тщеславия я прикидываюсь независимым и возвращаюсь домой только на другой день утром… Ты все так же будешь меня любить?
– Женщина может быть только тогда уверена, что ее любят, когда ее предпочтут другой, и если ты ко мне вернешься, если… О, ты мне тогда откроешь счастье простить вину обожаемому человеку…
– Значит, я любим впервые в моей жизни! – восклицал Лусто.
– Наконец-то ты это заметил! – отвечала она.
Лусто предложил написать по письму, в котором каждый из них изложил бы причины, вынуждающие его кончить самоубийством; владея таким письмом, каждый из них мог бы безнаказанно убить неверного. Hесмотря на взаимные обещания, ни тот, ни другой не написали такого письма.
Но даже в эти счастливые дни Лусто давал себе слово непременно обмануть Дину, когда она ему надоест, и всем пожертвовать ради успеха этого обмана. Г-жа де ла Бодрэ была для него настоящей находкой. Тем не менее он чувствовал себя, как под ярмом. Вступая в подобный брак, г-жа де ла Бодрэ обнаружила и благородство мыслей и силу, которую дает женщине сознание собственного достоинства. В этой полной близости, когда оба снимают маску, она сохранила стыдливость, выказала мужественную прямоту и твердость, свойственную честолюбивым людям и лежавшую в основе ее характера. И Лусто почувствовал к ней невольное уважение. К тому же, став парижанкой, Дина превзошла в очаровании самую очаровательную лоретку; она умела быть забавной, острила, как Малага; но ее образование, ум, ее исключительная начитанность позволяли ей делать широкие обобщения, тогда как ум Малаг и Флорин находит применение лишь в очень узкой сфере интересов.
– Дина – это соединение Нинон и Сталь, – говорил Этьен своему другу Бисиу.
– Женщина, сочетавшая в себе библиотеку и гарем, весьма опасна, – отвечал шутник.
Как только беременность ее стала заметна, г-жа де ла Бодрэ решила больше не выходить из дому; но, прежде чем затвориться в нем и довольствоваться только поездками за город, она пожелала присутствовать на первом представлении драмы Натана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26