Одутловатые руки. Круглое кукольное личико с чёрной чёлкой и татуировкой между глаз – лишь один раз он видел нечто подобное, в Марракеше: перевёрнутая слеза, стекающая в небеса. Её глаза были абсолютно чёрными, но в них не было ничего пугающего.
– Заходи, – сказала она.
Дверь скрипнула, открываясь, и со стуком захлопнулась за ним – дружелюбный звук. Веранда была забита всякой чепухой: шаткая кушетка, вся в лохмотьях, неустойчивые кипы жёлтых газет, пирамиды старых коробок из-под обуви. Она что, вообще ничего никогда не выбрасывает? Красные птичьи кормушки всех форм и размеров свисали с потолка по углам, как музыка ветра. Чудовищно перегруженный видеоряд. Надо будет потом использовать это.
Едва переступив порог, Майк почувствовал кошачий запах. Все окна стояли нараспашку, и в гостиной, и в столовой. Несмотря на то что лето было в разгаре, ни на одном окне не было жалюзи.
У него было чувство, словно он вошёл в птичью вольеру. Дом был полон колибри. Будто резвящиеся ласточки, птицы были увлечены игрой в салки по каким-то сложным правилам. Он остановился, боясь, что они начнут натыкаться на него, но увидев, что женщина не обращает на них внимания, пошёл следом за ней через комнату в кухню; зеленые струйки, переливаясь, скользили на краю его зрения.
– Лимонаду? – спросила она.
– Спасибо, – сказал он, садясь за стол.
Казалось, дом имел свой собственный климат. Майка не смущало то, что он покинул Харт-Плаза зимой, а здесь был август. Ничто больше не могло его удивить. Очевидно, у птиц были свои законы относительно погоды.
Кухня была наполнена полумраком и порхающими птицами, вспыхивающими, как светлячки, когда они попадали в луч яркого полуденного света, струящегося из раскрытых окон. Колибри затеяли воздушный бой. Мельтешение красочных пятен, низвергающихся и вздымающихся вверх, закладывающих сложные петли и рисующих в воздухе замысловатые узоры. Вибрирующий, почти музыкальный звук их крыльев становился тоном ниже, когда они пролетали мимо – допплеровский эффект. Как им удавалось не сталкиваться?
Огромный чёрный кот величественно вошёл в кухню, словно настоящим хозяином здесь был он, мягко ступая по красно-белым шашечкам пола, и, как заметил Майк, аккуратно ставя подушечки лап только на красные. Кот устремил на Майка взгляд презрительных жёлтых глаз.
Маленькая женщина помешивала деревянной ложкой в кувшине, наполненном дольками лимона. Умиротворяющее позвякивание кубиков льда и стук дерева по стеклу.
Кот описывал бесконечные круги вокруг ног Майка, тот ощущал его мягкое давление на своих лодыжках. Он спросил:
– Вы не боитесь, что он доберётся до птиц?
– Кто, Себастьян? Да что ты, Себастьян любит этих пташек. В отличие от тебя, не так ли, мальчик? – Кот посмотрел на неё снизу. Она хихикнула. – Он, между прочим, очень воспитанный.
Себастьян. Имя звучало знакомо. Кот запрыгнул к Майку на колени и уселся, глядя ему в лицо, в позе сфинкса. Ощущение было такое, словно кто-то положил ему на ноги мешок тёплой глины. Кот пристально смотрел на него своими жёлтыми глазами с кинжальными щёлками зрачков, словно говоря: ты мой.
Хранительница протянула Майку пластиковый стаканчик с узором из подсолнухов – настолько холодный, что жёг пальцы. Он ожидал в очередной раз вкусить совершенство: в совершенстве сладкий и в совершенстве кислый лимонад. Сделав глоток, он получил такой шок, что чуть не поперхнулся. Напиток был совершенно ужасен. О, как это было мерзко! Мерзко в таких смыслах, о которых он даже не подозревал. В нем не было ни единой оправдывавшей его черты.
– Я видел вас раньше, – сказал он. Она стояла, опершись спиной о раковину, скрестив руки на груди. – По-моему, в аэропорту.
– Вполне возможно. Я много летаю. Я занимаюсь делами переселения.
Он не мог опознать её акцент. Подумал было, что британский, но он звучал как-то не так. Он был более грубым, более вульгарным. И ещё её голос был на удивление низким для женщины её сложения. Она согнала нескольких птиц со стола. Они оба с восхищением смотрели, как птицы танцуют в воздухе – кот и Майк. Да, она была права. Не то чтобы кот не интересовался ими. Но он владел своими эмоциями, словно находился под властью закона более высокого, чем аппетит.
– Видел ты когда-нибудь более странное зрелище? – она имела в виду птиц.
– Думаю, я однажды видел летающую тарелку. Когда был ребёнком.
Берберская слеза между её глазами была темно-золотая, с ржавчинкой.
– Они не летают на тарелках, милый.
– А на чем?
– Ты не поверишь.
– Ну все же.
– В пузырях. Вся стая забирается туда. Так они пересекают пространство. Это суда с совершённым обменным циклом. Абсолютно никаких отходов. Они – повелители энтропии, – она заметила выражение его лица и добавила: – Поверь мне.
Внезапный поворот разговора сбил его с толку. Майк осмотрел комнату. Взглянул на лучи света. На птиц. На кота. Лимонад в его руке подрагивал в такт его пульсу; концентрические круги сходились от краёв к центру, в противоположность брошенному в воду камню.
– Где я?
– Закрой глаза и положи сверху ладони. Вот так, – она сделала жест, как при игре в прятки.
Он повиновался. И через мгновение он уже не знал, где он. Он знал лишь, что больше не находится на кухне у Хранительницы.
Мы начинаем видеть невозможное постепенно. Медленно уходя от привычной перспективы и неадекватных метафор, пока язык не потерпит окончательное поражение и мы не увидим вещь такой, какова она есть.
Сначала ему показалось, что он стоит на дне пустотелой секвойи. Майк как-то был внутри такой секвойи в тропическом лесу в штате Вашингтон. Её сердцевина была выжжена пожаром, и можно было попасть внутрь через большую трещину в стволе.
– Не открывай глаза. Уловил?
Он кивнул.
– Смотри лучше.
Он посмотрел. И увидел, что на самом деле это не было деревом, а если было, то это было высочайшее дерево на планете. Он словно находился внутри гигантского бобового стебля, простирающегося вверх насколько хватало взгляда. Стены его, казалось, пульсировали и мерцали, и стебель словно бы слегка клонился под ветром. Наконец, благодаря какой-то прихоти ума или сдвигу в восприятии, Майк увидел, что находится на дне огромной воронкообразной тучи, наподобие торнадо, но её края вращались неспешно, а стены были покрыты колибри: их крылья хлопали, их многоцветные грудки были повёрнуты к центру, пульсируя в такт дыханию. Он почти почувствовал тошноту, глядя на этот вращающийся туннель, на трепещущих птиц, и слыша непрекращающийся низкий вибрирующий гул, в то время как трубкообразное облако изгибалось дугой и сворачивалось спиралью над его головой, подобно стеблю какого-то диковинного растения на океаническом дне.
– Что это? – спросил он.
– Это можно назвать живой библиотекой.
– Где она находится?
– Это нечто вроде пуповины, идущей от материнского корабля. Если бы кто-нибудь мог увидеть его – а этого не может никто; он находится в измерении, лежащем за пределами твоих возможностей, как трепещущие крылья колибри – но если бы кто-нибудь все же смог увидеть его, он увидел бы его как огромное грибовидное облако над Майами, штат Флорида.
Что ж, вот и ответ на все вопросы, подумал Майк. Какое облегчение. Я нахожусь в Майами.
Хранительница хихикнула, и у него создалось впечатление, что она подслушала эту его мысль.
Высоко-высоко над своей головой он увидел серебряную точку в центре белой дымки. Он вспомнил.
– Это они! Это то НЛО, которое я видел! Это и есть материнский корабль?
– Это не корабль, Майк. Я же тебе сказала. Это они. Он отнял ладони от глаз и сощурился, моргая от света,
наполнявшего кухню Хранительницы.
– Что они делают?
– Сохраняют вас. Собирают данные. Упаковывают их.
– В цифровом виде? – спросил он. Она покачала головой и сглотнула.
– Здесь все немного посложнее, чем нули и единицы, милый мой. Бинарная логика для них – детская игрушка. Что противоположно энтропии?
Подумав немного, он предположил:
– Жизнь?
– Нет. Информация, – она обвела кухню руками, имея в виду весь мир вокруг. – Информация вечна.
Кот взмурлыкнул у него на коленях – словно дверь заворчала, медленно поворачиваясь на петлях.
Она поставила свой стакан и прошла мимо него в столовую.
– Идём-ка, – сказала она.
Есть такие люди, за которыми следуют все; они собирают приверженцев, как кит собирает паразитов. Майк встал, и кот свалился на пол. Майк пошёл за ней.
Себастьян, подумал он.
Хранительница стояла перед старым буфетом красного дерева с большими ящиками. У каждого из них было по две оловянных ручки в форме перевёрнутых вопросительных знаков. Она едва могла дотянуться до обеих одновременно своими пухлыми ручками. Ящик, взвизгнув, открылся, и из него вырвался запах крекеров «грэхем» в шоколаде – его любимых. Майк ожидал увидеть белые скатерти или вышитые платки, но то, что он увидел, напоминало мавзолей. Мёртвые колибри заполняли дно ящика, аккуратно разложенные рядами; все они лежали на спине.
– Сначала я использовала обувные коробки, но они у меня быстро кончились. – Не успел он её предупредить, как она дотронулась до пылающей малиновой шейки одной из них. – Этот был первым.
Прикосновение, по-видимому, никак на неё не повлияло, и он подумал, не было ли у неё иммунитета к птичьей магии.
– Нашла его бьющимся в раковине. Я постоянно нахожу их – на подоконниках, на земле. Это все столетник. – Он вопросительно взглянул на неё. – Я потом тебе покажу. Он у меня в саду. Предполагается, что он цветёт раз в сто лет. У него такие шипы – как у спаржи. Колибри любят красные цветы. Но от столетника они просто дуреют. Цветки у него красные и притягивают их как магнитом, когда бродят.
– Бродят?
– Гниют. Эти бедняги делаются сами не свои. И вот они носятся и налетают на шкафы, на стены. Пришлось снять жалюзи на первом этаже. И все равно я постоянно нахожу их шатающимися повсюду, как пятидесятники Пятидесятники (Pentecostals) – одна из старейших сект в США, берущая начало вXIX веке. Практиковали экстатические состояния, глоссолалию и т. п.

. Думаю, некоторые из них до сих пор не могут принять свою сделку.
«Сде-элку», – произносила она.
– С пришельцами, – пояснила, заметив его недоумение. – Большинство из них – добровольцы. Они – очень великодушная порода. А пришельцы наполнили их сердца чистым нектаром. Но остальные приходят сюда и как бы погружаются в беспамятство. Не могу сказать, чтобы я их осуждала. Это тяжёлая миссия.
– Какая миссия?
– Сохранять людей. «Лю-удэй», – произносила она.
Хранительница закрыла ящик и повела его обратно в кухню, где, потянувшись, уселась на край стальной раковины. Он вернулся за стол. Чёрный кот мощным прыжком приземлился к нему на колени.
– Ты знаешь что-нибудь о колибри?
– Не особенно, – признался он.
– Я думаю. Это ближайший аналог пришельцев на Земле. Самые маленькие птицы в мире. Продолжительность их жизни – пять лет. Некоторые из них мигрируют через Мексиканский залив. Беспосадочный перелёт: тысяча восемьсот пятьдесят миль. Для них это почти что световой год. Храбрые малютки! Они сжигают калории, как марафонцы. Им нужно съедать в день вдвое больше, чем они весят. Это значит, что они едят постоянно. Это значит… – подтолкнула она.
– Что они голодают?
Одобрительная улыбка.
– Бинго. По этому признаку пришельцы их и распознали. Неудивительно, что они любят тебя. Ты ведь голоден постоянно, не так ли? Только не знаешь, чего тебе нужно, – она полезла в раковину у себя за спиной и вытащила маленькую зеленую птицу. Держа её в кулаке, она нежно подула ей в лицо, и Майку было видно, как маленькие пёрышки, топорщась, приобретают и снова теряют окраску. – Эх вы, лю-уди! Вы – кучка обезьян, обладающих свободой воли. Обезьян, у каждой из которых полон кулак орехов, а лапа застряла в кувшине. Вы можете быть свободными и голодными. Или застрять со всеми своими орехами. И все равно быть голодными, – она улыбнулась. – Что бы ты выбрал?
Майк тоже улыбнулся над этим парадоксом. Он был привычен к обходным манёврам. Стоит лишь отказаться от линейности – и с этим можно иметь дело.
– Я бы предпочёл не быть голодным.
Она открыла коричневый бумажный пакет для завтраков и уронила в него птицу: та упала на дно с глухим звуком.
Потом слезла с раковины и подошла к холодильнику. Открыла его и положила птицу внутрь. Облако морозного пара поднялось из-за её головы, когда она повернулась к нему.
– Ты знаешь, что они не используют имён?
– Птицы?
– И пришельцы. Ничего похожего на то, как принято у вас. Им никогда не пришло бы в голову наклеивать ярлыки на своих братьев.
Братьев? – подумал он.
– Почему я не помню вашего имени?
– У тебя есть благоприобретённая способность не запоминать имён.
Да, подумал он, как у Тефлона.
– Кто вы?
– А как ты думаешь? – спросила она.
Он нервно улыбнулся.
– Я думаю, что наелся в джунглях каких-нибудь не тех грибов.
– А, наркотики. Определение жизни как химического процесса и все такое прочее. Я никогда не питала особой приверженности к материализму, – она улыбнулась. – И наоборот.
Потянулась бесконечная пауза. Все птицы, заметил он, расселись по насестам. В комнате стало очень тихо.
– Дьявол? – спросил он наконец. Не вполне испуганный, но близкий к этому.
– Дуализм. Магнитные полюса реальности и тому подобное. Ты постоянно цепляешься за эти «или – или», не так ли?
Кот замурлыкал у него на коленях. Погладь меня, словно бы говорил он. Майк провёл рукой по меху животного и ощутил под пальцами какой-то узелок. Он осторожно развёл мягкий чёрный ворс, открывая розовую кожу – и безобразные стёжки рядом с позвоночником. Бедняга. Кот протестовал подвывающим рычанием, но не шелохнулся.
– Себастьян, – сказала она. – Твоя очередь ещё не наступила. Может быть, все вместе, Майкл. Может быть, ты – хороший человек, искушаемый демонами. Или плохой человек, искушаемый ангелами. Возможно, я – управляющий разум в биотехнологии пришельцев. Бортовой компьютер, если хочешь. Или, возможно, я просто сбой, глюк в машине, изменившее тебе сознание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43