Их командир сидит прямо на гудроне и плачет. Они смотрят друг на друга и думают: «Нас ограбили. Нам был дан шанс доказать свою верность, своё мужество. А они нас ограбили». Отец говорил, что некоторые из них стыдились смотреть друг на друга. Некоторые были в ярости. А некоторые были просто одинокими детьми, которым хотелось домой. Он говорил мне: «Я был готов умереть за человека, которого никогда не видел. За человека, который говорил, что он бог. Это ошибка, которую я никогда больше не повторю».
Господи Иисусе, какая история, думал Майк. Он должен был использовать это.
– Чем он занимался после войны?
– Рекламой, – сказал Кио. И ужасно фальшиво пропел: – Рисовое печенье – Сан-Францисское угощенье!
Майк посмотрел на него.
– Это написал отец, – сказал с гордостью Кио. – Коммерческие ролики. По ним я выучил английский. Отец обычно говорил…
В воздухе разнёсся отвратительный запах палёного волоса, и обнажённая женщина внезапно обрушилась на пол душевой. Вопли. Конвульсии. Моча мощной струёй извергалась из её промежности, поливая все вокруг, как вырвавшийся из-под контроля брандспойт. Такахаши встал рядом с ней на колени, крепко схватил за плечи и прошипел Майку:
– Бери её за ноги!

ПРОСТО КОПИЯ

Дэниел до сих пор никогда не слышал, как он храпит. Но вот пожалуйста – он сидит и смотрит видеозапись себя самого, спящего: запись в зеленоватых тонах была сделана камерой ночного видения из верхнего угла его спальни. Человек, спящий на спине.
Он был в компаунде. Все в той же длинной комнате для совещаний, просматривая плёнку вместе с Клиндером; тот был в своей неизменной бумажной пижаме и, как обычно, курил – его рукава были испещрены маленькими прожжёнными дырочками. Длинная столешница сияла как зеркало; она рассекала Клиндера ровно посередине, и он отражался в ней вниз головой, напоминая одну из старших карт – толстый бубновый валет с сигаретой в руках.
Большой экран внезапно наполнился трепетным движением. Птица, крыльев которой было не различить, появилась в кадре. Она зависла над головой спящего Дэниела. Потом скользнула ближе, изогнулась назад, как отогнутый зубец вилки, и вонзила свой иглоподобный нос в уголок его глаза.
– Господи Иисусе! – воскликнул Дэниел, безотчётно закрывая рукой лицо.
Это продолжалось довольно долго – она насыщалась. Затем птица покинула кадр так же внезапно, как появилась, и Клиндер остановил проектор.
– Теперь ты знаешь, почему я не стал приглашать Шона.
Дэниел содрогнулся и дотронулся сначала до одного глаза, потом до другого. Было непохоже, чтобы такое обращение повредило им.
– Это снято прошлой ночью, – сказал Клиндер. Дэниел подошёл к охладителю с водой, стоящему в углу.
Тот булькнул, и пузырьки поднялись к вершине прозрачной пластиковой бутылки, словно у дна ходила белуга. Он взял бумажный стаканчик и выпил до дна. Потом смял его в руке. Хорошая вода, черт побери, – подумал он.
– У меня есть для тебя кое-какие довольно шокирующие новости. Ты лучше сядь.
Дэниел кинул стаканчик в мусорное ведро и сел.
– Они делали это на протяжении всей твоей жизни. Если видеозапись этого последнего посягательства на
его тело заставила мурашки бегать по коже Дэниела, – а это было именно так, – то при мысли о том, что это происшествие не было исключением, он пришёл в ужас. Его очки покрылись каплями влаги; он снял их и начал протирать.
– Что они делают?
– Обновляются.
– Обновляются?
– Твои мысли. Твоя ДНК. Твоё тело. Твои эмоции, – он широко развёл руки, словно хотел заключить в объятия весь виртуальный мир. – Все целиком. Мы все – копии, сепмл Дэниел. Я понимаю. Это сложно сразу переварить.
Помолчав, Дэниел спросил:
– Я – это не я?
– Нет.
– Я – дубликат?
– Ты – копия, – он улыбнулся. – Углеродная копия. Как и все мы.
– Клон?
– Почти в точку. Но все твои воспоминания при тебе.
Ну, не совсем все, подумал Дэниел. Я до сих пор не помню катастрофу. Он закрыл глаза и стал составлять в уме список вопросов.
Живой?
Семпл?
Неживой?
Копия?
Кто я? – Таков был вопрос.
Это было похоже на исполненное насилие, не находящее для себя облегчения самосознание подростка. Опустошённая, выжженная страна кастовости и жестокости, неуверенности и желания – место, куда он не хотел попадать снова. Но, однако, он опять был там, сомневаясь во всем, как и положено тинейджеру. То, как ты ходишь. Как выглядишь. Твои слова. Твой ломающийся голос. Ощущение собственной незавершённости, осознание, что ты находишься на полпути от одного себя к другому. Никакого представления о том, кем ты был и кем становишься. Твоё лицо извергается злыми красными вулканами – каждое утро перед зеркалом приносит новые ужасы: что-то, что ты должен скрывать, что ставит на тебе печать недоделанности, указывает на тебя как на нечто изменчивое, скрывающееся в чужом незнакомом теле.
Быть может, в этом и заключалась тайна дневника. То, как быстро меняются люди. Был Майк до Буффало и Майк после Буффало. Два совершенно разных человека.
Дэниел довольно рано открыл: не стоит верить в то, что люди всегда одни и те же. Существовал весёлый дядюшка Луи – пьяный, чистящий форель в кухонной раковине, поющий Бинга Кросби, потрошивший рыбу. И существовал утренний похмельный дядюшка Луи, рявкающий на тебя и готовый ударить, когда ты сидишь за столом и завтракаешь. Приходилось быть внимательным. Почему Майк никак не мог понять этого? Он никогда не принимал в расчёт время. До него не доходило, что нельзя противоречить дядюшке Луи до десяти утра. Или говорить дерзости. Или оказывать неповиновение, ни в коем случае. И Майк платил дорогой ценой. Денни приносил ему кубики льда в пластиковой упаковке, находя его лежащим на кровати, с рукой, прижатой к синяку под глазом. И не имело значения, сколько раз он пытался объяснить ему, в чем была его ошибка, как избежать побоев в следующий раз; Майк никогда не слушал его. «Он дерьмоголовый», – говорил он, словно это все объясняло. «Нет, – пытался он сказать. – Просто ты должен быть внимательным. Ты должен понимать, с каким дядюшкой Луи ты говоришь».
Джулия часто называла Дэниела «предсказуемый». Она не имела представления, сколько ему потребовалось усилий, чтобы достичь этого. Сколько других «я» ему приходилось ежедневно побеждать. Она не знала, что он так и не развил в себе привычки быть одним человеком, целой личностью. Что для него это всегда был выбор. Это был урок, который он выучил в совершенстве, пока жил под крышей дядюшки Луи – он никогда не мог назвать это домом. «Кем вы хотите, чтобы я был сегодня?» – так всегда стоял вопрос. И он знал все ответы. Тихим? Чувствующим? Погруженным в размышления? Принести ещё пива? Достать вам ваш «честерфильд»? Заново прополоть сад? Хорошо, нет проблем. Он сделает это. Он достиг истинного мастерства в угадывании настроений дядюшки Луи и соответственном изменении своего поведения. Но в то же время Дэниел чувствовал, что где-то по дороге упустил нечто очень ценное. Он не имел представления о том, кем был. Вот почему для него было так важно быть тем, чем хотели его видеть другие, предположил он. Это давало ему определённость. Это не было предсказуемостью. Это было постоянной адаптацией. В этом был его секрет. Он не был одним целым. Он мог быть двумя или тремя людьми так же легко, как одним. Все зависело от того, что именно от него требовалось.
– Дэниел? – позвал отдалённый голос.
Вследствие этого он всегда чувствовал себя самым незаметным из персонажей чьей-то чужой истории. Братом Иисуса. Вторым человеком на Луне. Невидимым дублёром Освальда на травянистом холме Имеется в виду версия, согласно которой настоящему убийце президента Кеннеди удалось скрыться, оставшись неизвестным

. Спутником Майка, игравшего главную роль. Лишним человеком, который не производит никакого видимого впечатления. Просто ещё один толстопузый лысоватый парень в очках. Старые друзья, с которыми он давно не виделся, не могли вспомнить его. Даже Шон знал это. Он однажды писал в школе сочинение о своей семье, и после того, как исписал целую страницу, рассказывая, какая у него мама, какое у неё лицо и какие волосы, он дал ему следующую краткую характеристику: «Мой папа – хороший». Странная мысль пришла на ум Дэниелу. Ему не хватало кое-чего, что Шон обычно говорил постоянно, особенно когда чем-то был смущён. Слова «папа». С тех самых пор, когда он появился в компаунде, Шон ни разу не назвал его так.
В этом нет ничего удивительного, решил Дэниел – ведь он был никем.
Возможно, именно поэтому ему было так отчаянно необходимо зеркало любви. Возможно, только для этого ему нужна была женитьба. Нужна была Джулия. Чтобы был кто-то, кто напоминал бы ему, кто он такой.
– Дэниел? – позвал голос.
Потому что после того, как Джулии не стало, он не помнил уже ничего.
– Сынок? – позвал Клиндер, стоя над ним. – Ты сидишь здесь уже четверть часа. – Он положил руку ему на плечо. – Дэниел!
– Не называйте меня так, – сказал он наконец. – Я просто копия.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Майк ловил брыкающиеся ноги вопящей, извергающей мочу женщины; он получил хороший удар в челюсть, пытаясь прижать её лодыжки к полу. Её вопли отражались от мраморных стен душевой. Такахаши засунул полотенце ей под голову и держал судорожно дёргающуюся светловолосую женщину за обе руки. Майку наконец удалось схватить её за ноги.
Но она все ещё кричала.
Такахаши швырнул ему полотенце.
– Положи ей под задницу, – распорядился он. Майк послушался, и моча быстро пропитала полотенце насквозь.
Задница. Пятница. Пятидесятница.
– Они всегда возвращаются с полным пузырём, – сказал Такахаши. – Можешь себе представить.
Вопли женщины становились более тихими, более хриплыми, как будто у неё в глотке наконец что-то сломалось.
– Ш-ш-ш, – прошептал Такахаши, прижимая её руки к мраморному полу, стараясь, как заметил Майк, не сесть случайно на извивающуюся женщину.
– Свабо! – закричала женщина. Её первое членораздельное слово. Членораздельное, но абсолютно бессмысленное.
– Ш-ш-ш, – прошептал Такахаши.
– СВАБО!
– Спокойно, Дон. Я с тобой.
Дон? – подумал Майк. И тут он узнал её. Блондинка, которую застрелил By. Она сжимала что-то в кулаке.
– Свабо!
Теперь её била дрожь, приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы удержать её на полу.
Через некоторое время она успокоилась и лежала, всхлипывая; одежда Майка насквозь пропиталась влагой, а его тело было мокро от пота. В облаке пара они дотащили её до душа и стали мыть.
– Может быть, это лучше делать женщине? – спросил Майк; он совершенно не смущался, но опасался, не смутится ли Дон.
– Для этого нужно двое мужчин. Большинство женщин недостаточно сильны.
– Заткнись, – сказала Дон, все ещё с закрытыми глазами; Майк мыл ей шампунем голову, а Такахаши намыливал её тело.
– Чувствуешь себя немного лучше, а? – улыбнулся Такахаши.
– Где Свабо? – прохрипела она, её южный акцент эхом отдавался от стен.
– Он жив, вспомни. Он выжил после авиакатастрофы. А ты – нет.
– Ладно, – сказала она. Потом немного поплакала. – Черт, я не хочу его терять.
– Я знаю, милая. Он будет здесь.
– Я не хочу, чтобы он был здесь, ты, хрен собачий! Такахаши улыбнулся Майку, споласкивающему ей голову.
– Гораздо лучше! – сказал он.
Мягко поворачивая Дон, направляя её тело под струю воды, Майк смотрел, как мыльная вода и моча водоворотом уходят в сток.
Позже они сидели в раздевалке на длинной скамье, идущей вдоль ряда шкафчиков. Майк, Дон и Такахаши. В белых купальных халатах. Один из кранов был закрыт не до240
конца, и звук падающих капель эхом отдавался в душевой за дверью. Дон, успокоившись, курила сигарету. Она предложила Майку затянуться, но он покачал головой.
– Сколько раз ты уже делала это? – спросил её Майк.
– Шесть? Семь? Я не помню, – она посмотрела на Майка. – О, да ведь ты там был! Ты пытался остановить нас, – она повернулась к Такахаши. – By все сделал как надо?
Майк содрогнулся, вспоминая чернеющие глаза и зубы By.
– Стёрт, – подтвердил Такахаши.
Она кивнула, вздохнула и сделала глубокую затяжку.
– Ты присоединяешься к нам?
– Он думает об этом, – сказал Такахаши. Так ли это? – подумал Майк.
– Я буду спать миллион лет, – сказала Дон. Под её глазами были тёмные круги. Кожа была очень бледной. Она зевнула. Большие зубы и маленький рот. Как у той певицы, имя которой он не мог вспомнить.
– Спасибо за травку, Кио.
– Без проблем, сестрёнка.
– И тебе спасибо, мистер Глинн, – сказала женщина. – В первый раз? – Он кивнул. – Должно быть, испугался. – Он кивнул. Она ухмыльнулась. – Можешь представить, каково было мне. – Она заметила его разбитую челюсть и мягко дотронулась до неё рукой. – Это я?
– Угу.
– Прости, – она слегка улыбнулась, погладив её пальцами. – Хороший мальчик, помог мне.
Майк спросил, указывая кивком в направлении душевой:
– Это происходит со всеми вами? Дон посмотрела на него.
– С мёртвыми мертвецами, – пояснил Майк.
– Господи Иисусе Христе, – сказала Дон. – Этот парень что, только что появился?
– Ну да, – сказал Кио.
– И как это он сразу так высоко взял? Кио засмеялся.
– Это древний китайский секрет. Ты поверишь, если я скажу тебе, что он убил Дот?
– Едрен батон! – она снова уважительно посмотрела на Майка. – Ты, должно быть, сильно крутой мачо.
Майк спросил:
– Так что, все в результате кончают душевой?
– Мы – да. Это наш дом. Душ для нас – что-то вроде пароля.
Майк вспомнил, что женщина в «7-Eleven» спрашивала его, когда он в последний раз принимал душ. Кио сказал:
– Я знаю людей, которые умирали двадцать раз. Клиндер умирал по крайней мере девять. Однажды мы с ним умерли вместе.
– То есть мы все так же продолжаем умирать? – спросил Майк, пытаясь осознать это.
– Ну, дети… – начала Дон, но замолчала. Она повернулась к Кио и напряжённо спросила: – Это он?
– Ш-ш-ш, – сказал Кио.
– Что дети? – спросил Майк.
– Они не возвращаются, – объяснил Кио. – Они умирают только один раз.
– Почему?
– Не знаю, – сказал Кио. – Может быть, птицы дают им поблажку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43