Больше других голодал, повидимому, черкес Горгедзе, красавец мужчин
а, на которого было жаль смотреть Ц лицо зеленело, под глазами образовал
ись темные круги, в глазах являлся злой огонек. Кажется, черкес отличался
большим скептицизмом и даже не старался изыскать средств к пропитанию, к
ак делал Пепко, а только по целым часам ходил по комнате, как маятник.
Ц Черкес голоден, Ц говорил Пепко, прислушиваясь к этому голодному шаг
анью. Ц Этакий лев, и вдруг ни манже, ни буар… Ведь такой зверь съест зараз
целого барана, не то что медичка Анна Петровна: поклевала крошечек и сыта.

Курсистка была на особом положении и пользовалась общим вниманием. Федо
сья считала своей священной обязанностью следить за каждым ее шагом и от
носилась к ней с совершенно непонятной, какой-то затаенной злобой, как к с
опернице по принадлежавшей ей, Федосье, «женской части» по преимуществу
. Если Анна Петровна приходила часом позже, Федосья сейчас же сообщала на
м об этом преступлении, улыбаясь самым ехидным образом. Ее томила мысль о
том мужчине, который должен был быть у курсистки, Ц иначе Федосья не могл
а представить себе эту новую опасную часть. Но самые тщательные исследов
ания не могли открыть ни малейшего признака мифического мужчины, и Федос
ья приходила к логическому заключению, что все курсистки ужасно хитрые.
Сама по себе Анна Петровна представляла собой серенькую, скромную девуш
ку лет двадцати, Ц у нее были и волосы серые, и глаза, и цвет лица, и платье. Ж
ила она монашенкой и по целым дням сидела в своей комнате, как мышь в норе,
Ц ни одного звука. Пепко относился к ней с галантностью настоящего джен
тльмена и несколько раз предлагал свои маленькие услуги, какие должен ок
азывать истинный джентльмен каждой женщине. Эти скромные попытки встре
чали вежливый, но настойчивый отказ, так что Пепке оставалось только пож
имать плечами, и он называл упрямую курсистку «женским вопросом», что, по
его соображениям, выходило очень смешным и до известной степени обидным
. Анна Петровна не желала ничего замечать и скромно отсиживалась в своей
комнате, как настоящая схимница.
Ц Ей хорошо, Ц злобствовал Пепко, Ц водки она не пьет, пива тоже… Этак и
я прожил бы отлично. Да… Наконец, женский организм гораздо скромнее отно
сительно питания. И это дьявольское терпение: сидит по целым неделям, как
кикимора. Никаких общественных чувств, а еще Аристотель сказал, что чело
век Ц общественное животное. Одним словом, женский вопрос… Кстати, поче
му нет мужского вопроса? Если равноправность, так должен быть и мужской в
опрос…
Мой переезд в «Федосьины покровы» совпал с самым трудным временем для Пе
пки. У него что-то вышло с членами «академии», и поэтому он голодал сугубо.
В чем было дело Ц я не расспрашивал, считая такое любопытство неуместны
м. Вопрос о моем репортерстве потерялся в каком-то тумане. По вечерам Пепк
о что-то такое строчил, а потом приносил обратно свои рукописания и с ожес
точением рвал их в мелкие клочья. Вообще, видимо, ему не везло, и он мучился
вдвойне, потому что считал меня под своим протекторатом.
Да, наступили трудные дни…
Помню темный сентябрьский вечер. По программе мы должны были заниматься
литературой. Я писал роман, Пепко тоже что-то строчил за своим столом. Он у
же целых два дня ничего не ел, кроме чая с пеклеванным хлебом, и впал в мерт
возлобное настроение. Мои средства тоже истощились, так что не оставалос
ь даже десяти крейцеров. В комнате было тихо, и можно было слышать, как скр
ипели наши перья.
Ц А, черт… Ц ворчал Пепко, время от времени делая передышку.
Я боялся, что он попросит у меня несуществующие десять крейцеров, и молча
л. Наконец, мучения Пепки перешли всякие границы, и он проговорил мрачным
голосом:
Ц Есть десять крейцеров?
Ц Увы, нет…
Пепко заскрипел зубами от молчаливого отчаяния.
Какая это ужасная вещь Ц голод, особенно в молодые годы, когда организм т
ак настойчиво предъявляет свои права на питание. Средним числом мне приш
лось прожить впроголодь около десяти лет, и я отлично понимаю, что значит
вечно недоедать. Теперь мне кажется странным, почему нам тогда не пришла
самая простая мысль, именно Ц готовить обед самим… Стоило купить какой-
нибудь крупы и заварить великолепную кашу. Питание сухоястием было втро
е дороже и не достигало цели. Даже рубец в нашем меню является большой рос
кошью… Удивительнее всего то, что студенты-медики на голодный желудок и
зучали свою гигиену, которая так любезно предлагает самые рациональные
методы питания, а относительно самой обыкновенной русской каши глухо мо
лчит. Впрочем, мы, как мужчины, могли и не догадаться, а вот почему тут же ряд
ом молчаливо голодали наши медички, тогда как по своей женской части мог
ли обсудить вопросы питания более практическим способом.
Итак, Пепко заскрипел с голода зубами. Он глотал слюну, челюсти Пепки свод
ила голодная позевота. И все-таки десяти крейцеров не было… Чтобы утишит
ь несколько муки голода, Пепко улегся на кровать и долго лежал с закрытым
и глазами. Наконец, его осенила какая-то счастливая идея. Пепко быстро вск
очил, нахлобучил свою шляпу, надел пальто и бомбой вылетел из комнаты. Мин
ут через десять он вернулся веселый и счастливый.
Ц Эврика! Ц проговорил он, добывая из кармана полфунта ржаного хлеба и
полфунта дешевой лавочной колбасы. Ц Я перехитрил fortunam adversam…
невзгоды… (лат.)
Предадимся чревоугодию…
Пепко съел все с жадностью наголодавшегося волка, облегченно вздохнул и
даже расстегнул свой пиджак, причем я убедился в отсутствии жилета.
Ц Проклятый закладчик дал всего десять крейцеров… Ц конфузливо прого
ворил Пепко на мой немой вопрос. Ц Ну, да это все равно: не в деньгах счасть
е.
Насытившись, Пепко сейчас же впал в самое радужное настроение. В такие ми
нуты он обыкновенно доставал из своей библиотеки какой-нибудь женский р
оман и начинал его читать, иронически подчеркивая все особенности женск
ого творчества. Нужно оказать ему справедливость, Пепко читал мастерски
, а сегодня в особенности. Я хохотал до слез, поддаваясь его веселому настр
оению.
Ц «Он был среднего роста, с тонкой талией, обличавшей серьезную силу и ло
вкость»… Есть!.. «Но в усталых глазах (почему в усталых?) преждевременно св
етился недобрый огонек…» Невредно сказано: огонек! «Меланхолическое вы
ражение этих глаз сменялось неопределенно-жесткой улыбкой, эти удивите
льные глаза улыбались, когда все лицо оставалось спокойным». Вот учись, к
ак пишут…
Мы очень весело провели наш вечерний чай, позанимались еще часа два и, по п
рограмме, в девять часов улеглись спать.
Ц Я чувствую себя в положении боа-констриктора,
Боа-констриктор Ц змея и
з семейства удавов.
который только что сожрал целого теленка, Ц объяснял Пепко, кутая
сь в заношенном байковом одеяле. Ц Да… И вот страдания двадцать первого
сентября закончились.
Пепко жестоко ошибся: страданиям не суждено было закончиться.
Мы только что потушили свои лампы и приготовились заснуть, как было назн
ачено в нашей программе, но именно в этот критический момент в коридоре п
ослышались легкие женские шаги, а затем осторожный стук в двери черкеса.
«Войдите», Ц отвечал грубоватый мужской голос, а затем прибавил уже впо
лголоса совсем другим тоном: «Ах, это вы»… Дальше послышался сдержанный
шепот и что-то вроде поцелуя…
Ц А, черт… Ц обругался Пепко в пространство, тяжело ворочаясь на своей
кровати.
Благодаря тонкой дощатой стенке, отделявшей нашу комнату от комнаты чер
кеса, мы сделались настоящими мучениками. Стоявшая мертвая тишина чутко
подхватывала малейший шорох, точно наша комната превратилась в громадн
ый резонатор. А шепот продолжался, и ему аккомпанировал смущенно-счастл
ивый смех… Я напрасно прятал голову в подушку, напрасно Пепко прятался с
головой под одеяло, Ц мы были беззащитны. Если бы в соседней комнате крич
али и хохотали во все горло, было бы лучше, чем этот раздражавший полушепо
т, тихий смех и паузы.
Ц А, черт… Ц еще раз обругался Пепко, зажигая лампу. Ц Нет, это невозмож
но! Эти проклятые восточные человеки думают только о себе…
Обозленный Пепко надел сапоги и в виде демонстрации зашагал по комнате,
стуча каблуками. Но и это не помогло… Остановившись и прислушавшись, Пеп
ко поднял высоко плечи и заявил:
Ц Ведь то же самое было и третьего и четвертого дня, когда ты уходил из до
му… Но тогда приходили другие Ц я в этом убежден. По голосу слышу… О, прок
лятый черкес!.. Ты только представь себе, что вместо нас в этой комнате жил
а бы Анна Петровна?..
Пепко принял позу «последнего римлянина» к трагически воздел руки горе.
Кстати, в этой позе Пепко видел все свои права на блестящее будущее и горд
ился ей.

VII

Первые печатные строки… Сколько в этом прозаическом деле скрытой молод
ой поэзии, какое пробуждение самостоятельной деятельности, какое окрыл
яющее сознание своей силы! Об этом много было писано, как о самом поэтичес
ком моменте, и эти первые поцелуи остаются навсегда в памяти, как полуист
левшие от времени любовные письма.
Ц Сегодня ты отправляешься в Энтомологическое общество от «Нашей газе
ты», Ц сурово заявил мне Пепко в одно совсем непрекрасное «после-обеда».

Ц Что же я там буду делать? Ц откровенно недоумевал я.
Ц Будешь сидеть в заседании, запишешь доклад и прения, а завтра к утру со
ставишь отчет… Самое простое дело.
Ц Но ведь я по части энтомологии ни бельмеса не смыслю… Что-то такое о жу
чках, бабочках, козявках…
Ц Именно, наука о козявках, мушках и таракашках, а в сущности Ц вздор и ер
унда. Еще лучше, что ты ничего не смыслишь: будет свежее впечатление… А пуб
лике нужно только с пылу, горячего.
Ц Однако что же я буду писать, если незнаком даже с научной терминологие
й?
Ц Э, вздор… А впрочем, мне некогда.
Обстоятельства Пепки круто изменились к лучшему, и поэтому он относился
свысока и ко мне и к Федосье. Он где-то напечатал свою «Петлю» и, кроме того
, какие-то стишки, Ц последнее для меня было неожиданным открытием. Я не п
одозревал, что в Пепке самым скромным образом скрывался поэт… У меня даж
е явилось чувство зависти, когда Пепко принес номер уличного листка и по
казал мне свое произведение. Есть какое-то мистическое уважение к печат
ному слову, и я смотрел на стихи Пепки почти с благоговением, как и на его м
аленькие рассказы. Благодаря нахлынувшему богатству Пепко, во-первых, в
ыкупил свой жилет, во-вторых, отправился в ресторан обедать и по пути напи
лся и, в-третьих, возвращаясь домой, увидел в окне табачной лавочки гитару
, которую и приобрел немедленно, как вещь необходимую в эстетическом оби
ходе «Федосьиных покровов». Оказалось, что Пепко, кроме поэтического жар
а, владел сладким искусством тренькать на гитаре какие-то ветхозаветные
романсы и под аккомпанемент этого треньканья распевал «пшеничным тено
рком» очень жалобные и чувствительные строфы.
Ц Эстетика в жизни все, Ц объяснял Пепко с авторитетом сытого человека.
Ц Посмотри на цветы, на окраску бабочек, на брачное оперение птиц, на пла
тье любой молоденькой девушки. Недавно я встретил Анну Петровну, смотрю,
а у нее голубенький бантик нацеплен, Ц это тоже эстетика. Это в пределах
цветовых впечатлений, то есть в области сравнительно грубой, а за ней отк
рывается царство звуков… Почему соловей поет?..
Ц Послушай, Пепко, а в чем же я пойду в Энтомологическое общество? Ц спра
шивал я, прерывая эту философию эстетики. Ц У меня, кроме высоких сапог и
пестрой визитки, ничего нет…
Ц Э, вздор! Можешь надеть мои ботинки и мои штаны. Если тебя смущает твоя п
естрая визитка, то пусть другие думают, что ты оригинал: все в черном, а ты н
е признаешь этого по твоим эстетическим убеждениям. Только и всего…
Это было еще то блаженное время, когда студенты могли ходить в высоких са
погах, и на этом основании я не имел другой, более эстетической обуви. Когд
а смущавший меня костюмерский вопрос был разрешен предложенным Пепкой
компромиссом, я опять повергся в бездну малодушия, сознавая свою полную
несостоятельность по части энтомологии. Пепко и тут оказался на высоте п
ризвания: он относился к ученым свысока. Единственным основанием для это
го могло служить только то, что он в течение трех лет своего студенчества
успел побывать в технологическом институте, в медицинской академии, а се
йчас слушал лекции в университете, разом на нескольких факультетах, пото
му что не мог остановиться окончательно ни на одной специальности. Самый
способ слушания лекций у Пепки превращался в жестокую критику профессо
ров, причем он любил выражаться довольно энергично: «балда», «старая под
ошва», «прохвост» и т. д. Пепко был вообще строг к ученым людям и, отправляя
меня на заседание Энтомологического общества, говорил в назидание:
Ц Я тебе открою секрет не только репортерского писания, но и всякого худ
ожественного творчества: нужно считать себя умнее всех… Если не можешь п
оддерживать себя в этом настроении постоянно, то будь умнее всех хотя в т
о время, пока будешь сидеть за своим письменным столом.
Все это, может быть, было и остроумно и справедливо, но я испытывал гнетуще
е настроение, отправляясь на свою первую репортерскую экскурсию. Я чувст
вовал себя прохвостом, который забирается самым нахальным образом прям
о в храм чистой науки. Вдобавок шел дождь, и это ничтожное обстоятельство
еще больше нагоняло уныние.
Энтомологическое общество заседало у Синего моста, в помещении министе
рства. Сановитый и представительный швейцар с молчаливым презрением пр
инял мое мокрое верхнее пальто с большим изъяном по части подкладки и мо
лча ткнул пальцем куда-то наверх.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6