твое и без того не уйдет.
Ц Кто рано встает, тому бог подает, Иван Семеныч, Ц отшучивался Груздев,
укладывая спавшего на руках мальчика на полу в уголку, где кучер разложи
л дорожные подушки. Ц Можно один-то день и не поспать: не много таких дней
насчитаешь. А я, между прочим, Домнушке наказал самоварчик наставить… Во
т оно сон-то как рукой и снимет. А это кто там спит? А, конторская крыса Овся
нников… Чего-то с дороги поясницу разломило, Иван Семеныч!
Ц Самосадские старухи вылечат…
Ц И то кровь давно не отворял. Это ты верно!
Домнушка знала свычаи Груздева хорошо, и самовар скоро появился в сарайн
ой. Туда же Домнушка уже сама притащила на сковороде только что испеченн
ую в масле пшеничную лепешку, как любил Самойло Евтихыч: один бочок подру
мянен, а другой совсем пухлый.
Ц Так-то вот, ваше благородие! Ц говорил Груздев, разливая чай по стакан
ам. Ц Приходится, видно, по-новому жить…
Ц Тебе-то большая печаль: новые деньги загребать…
Ц Ну, это еще старуха надвое сказала, Иван Семеныч. В глупой копейке толк
у мало, а умная любит, чтобы ее умненько и брали… Ну что, как Лука-то Назарыч
?
Ц Как ночь темная…
Ц Так, так… Ндравный старик, характерный, а тут вдруг: всякий сам себе гла
вный управляющий. У Луки-то Назарыча и со служащими короткий был разгово
р: «В гору!» Да… Вон как он Мухина-то прежде донимал… На моих памятях дело б
ыло, как он с блендочкой
Блендой называется рудничная лампа, какую рабочие прикреп
ляют к поясу; стремянка Ц деревянная лестница, по которой спускаются в ш
ахты. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)
в гору по стремянке лазил, даром что в Париже выучился. Трудно, пожал
уй, будет старичку, то есть Луке Назарычу. По Расее-то давно воля прошла, Ив
ан Семеныч, а у нас запозднилась немножко. Большое сумление для простого
народу от этого было. Как уж они, то есть мужики, все знают Ц удивительно. Г
азет не читают, посторонних людей не видят, а все им доподлинно известно. З
атянули волю на Мурмосе: апрель месяц на дворе.
Ц Куда торопиться-то? Не такое дело… Торопятся, душа моя, только блох лов
ить. Да и не от нас это самое дело зависит…
Ц Ну, да уж сколько ни ждали, а все-таки дождались.
Эти разговоры разбудили Овсянникова. Он встал недовольный и сердитый и,
не умывшись, подсел к самовару.
Ц Скоро семь часов… Ух, как время-то катится! Ц удивлялся Груздев, вытас
кивая из жилетного кармана массивные золотые часы.
Ц Да вон и поп в церковь побрел, Ц заметил исправник, заглядывая в окно.
Ц И денек славный выдался, солнышко так и жарит.
Овсянников молча и сосредоточенно пил один стакан чая за другим, вытирал
свое зеленое лицо платком и как-то исподлобья упорно смотрел на хозяйни
чавшего Груздева.
Ц Что ты на меня уставился, как бык? Ц заметил тот, начиная чувствовать с
ебя неловко.
Ц Да так… Денег, говорят, у тебя очень много, Самойло Евтихыч, так вот и люб
опытно поглядеть на богатого человека.
Ц Завидно, что ли?.. Ведь не считали вы деньги-то у меня в кармане…
Ц А вот, душа моя, Самойло-то Евтихыч с волей распыхается у нас, Ц загово
рил исправник и даже развел руками. Ц Тогда его и рукой не достанешь.
Ц По осени гусей считают, Иван Семеныч, Ц скромничал Груздев, очень пол
ьщенный таким вниманием. Ц Наше такое дело: сегодня богат, все есть, а зав
тра в трубу вылетел.
Прибежавший Тишка шепотом объявил, что Лука Назарыч проснулся и требует
к себе Овсянникова. Последний не допил блюдечка, торопливо застегнул на
ходу сюртук и разбитою походкой, как опоенная лошадь, пошел за казачком.

Ц Глиста!.. Ц проговорил Груздев вслед Овсянникову. Ц Таким бы людям и н
а свет лучше не родиться. Наверное, лежал и подслушивал, что мы тут калякал
и с тобой, Иван Семеныч, потом в уши Луке Назарычу и надует.
Груздев пожалел про себя, что не во-время развязал язык с исправником, но
уж ничего не поделаешь. Сказанное слово не воробей: вылетит Ц не поймаеш
ь.

VIII

Ровно в девять часов на церкви загудел большой колокол, и народ толпами п
овалил на площадь. Из Туляцкого и Хохлацкого концов, как муравьи, ползли м
ужики, а за ними пестрели бабьи платки и сарафаны. Всевозможная детвора с
коро облепила всю церковную ограду, паперть и даже церковные липы. Церко
вь была маленькая и не могла вместить столько народа. А колокол гудел, раз
ливая в воздухе мерную, торжественную волну. Народ столпился везде. На ба
заре стояли в своих жупанах и кожухах хохлы, у поповского порядка Ц туля
ки; бабы пестрою волнующеюся кучей ждали у церковной ограды. Старухи хох
лушки в больших сапогах и выставлявшихся из-под жупанов длинных белых р
убахах, с длинными черемуховыми палками в руках, переходили площадь разб
итою, усталою походкой, не обращая внимания ни на кого. Худые и тонкие, с за
горевшею, сморщенною кожей шеи, как у жареного гуся, замотанные тяжелыми
платками головы и сгорбленные, натруженные спины этих старух представл
яли резкий контраст с плотными и белыми тулянками, носившими свои понитк
и в накидку. Великорусский тип особенно сказывался на стариках: важный и
степенный народ, с такими открытыми лицами и белыми патриархальными бор
одами.
Колокол все гудел, народ прибывал, и на площади становилось тесно. Около з
аводской конторы и на крылечке сидели служащие и мелкая заводская сошка
, а у машинной, где висел на высоком столбе медный колокол, шушукалась и хи
хикала расцвеченная толпа заводских поденщиц, вырядившихся в ситцевые
сарафаны, кумачные платки и станушки с пестрыми подзорами. Тут были и хох
лушки, и тулянки, и кержанки, но заводская поденщина давно сгладила всяку
ю племенную разницу. Заводские конюха и приехавшие с гостями кучера заиг
рывали с этою веселою толпой, которая взвизгивала, отмахивалась руками и
бросала в конюхов комьями земли. Кое-кто из мужиков насмелился подойти к
самому господскому дому. У ворот стояли отдельною кучкой лесообъездчик
и и мастера в дареных господских кафтанах из синего сукна с позументом п
о вороту и на полах.
Фабрика была остановлена, и дымилась одна доменная печь, да на медном руд
нике высокая зеленая железная труба водокачки пускала густые клубы чер
ного дыма. В общем движении не принимал никакого участия один Кержацкий
конец, Ц там было совсем тихо, точно все вымерли. В Пеньковке уже слышали
сь песни: оголтелые рудничные рабочие успели напиться по рудниковой пог
оворке: «кто празднику рад, тот до свету пьян».
На дворе господского дома у крыльца стоял выездной экипаж, дожидавшийся
«самого». Лука Назарыч еще не выходил из своей комнаты, а гости и свои служ
ащие ждали его появления в гостиной и переговаривались сдержанным шепо
том. Слышно было, как переминалась с ноги на ногу застоявшаяся у крыльца л
ошадь да как в кухне поднималась бабья трескотня: у Домнушки сидела в гос
тях шинкарка Рачителиха, красивая и хитрая баба, потом испитая старуха, н
адрывавшаяся от кашля, Ц мать Катри, заводская дурочка Парасковея-Пятн
ица и еще какие-то звонкоголосые заводские бабенки. Маленькая Нюрочка з
анимала свой обычный пост на лестнице и со страхом и любопытством смотре
ла на дурочку, которая в окошко плевала на дразнившего ее Васю Груздева.

Ц Ты, балун, перестань… Ц уговаривала Домнушка мальчика и качала голов
ой, когда тот показывал ей язык.
До десятка ребятишек, как воробьи, заглядывали в ворога, а Вася жевал прян
ики и бросал им жвачку. Мальчишки гурьбой бросались на приманку и рассып
ались в сторону, когда Вася принимался колотить их тонкою камышовою трос
точкой; он плевал на Парасковею-Пятницу, ущипнул пробегавшую мимо Катрю,
два раза пребольно поколотил Нюрочку, а когда за нее вступилась Домнушка
, он укусил ей руку, как волчонок.
Ц У, озорник проклятый!.. Ц ругалась Домнушка и грозила мальчику своим к
улаком. Ц Ужо вот скажу отцу-то.
Ц Ну, скажи, что ты круглая дура! Ц бойко отвечал мальчик и был совершенн
о счастлив, что его слова вызывали сдержанный смех набравшейся во двор т
олпы. Ц У тебя и рожа глупая, как решето!
Наконец, показался и Лука Назарыч, грузно уселся в экипаж и вместе с испра
вником, нарядившимся в мундир и белые перчатки, отправился в церковь. За н
им двинулись гурьбой остальные Ц Груздев, Овсянников и сам Мухин, котор
ый вел за руку свою Нюрочку, разодевшуюся в коротенькое желтенькое плать
ице и соломенную летнюю шляпу с полинявшими лентами. Девочка бойко семен
ила маленькими ножками и боязливо оглядывалась назад, потому что Вася по
тихоньку от отца дергал ее за юбки. От конторы к ним присоединились завод
ские служащие: целая семья Подседельниковых и семья Чебаковых, дозорные
, уставщик Корнило, плотинный Евстигней, лесообъездчики и кафтанники. Тр
апезник Павел, худой черноволосый туляк, завидев выезжавший из господск
ого дома экипаж, ударил во вся, Ц он звонил отлично, с замиравшими перехо
дами, когда колокола чуть гудели, и громкими трелями, от которых дрожала, к
ак живая, вся деревянная колокольня. Навстречу заводской власти из церко
вной ограды показались зеленые хоругви, ярко блеснули иконы, а за ними ме
рным шагом двигался церковный причт в полном праздничном облачении.
Поднятые иконы несли все туляки, опоясанные через плечо белыми полотенц
ами. Вся площадь глухо замерла. Место для молебна было оцеплено лесообье
здчиками и приехавшими с исправником казаками, которые гарцевали на сво
их мохноногих лошадках и помахивали на напиравшую толпу нагайками.
Парчовый низенький аналои служил центром. Перед ним полукругом выстрои
лись иконы; хоругви колыхались на высоких древках по бокам. Старичок дья
кон, откашлявшись, провозгласил эктению, а ему ответил целый хор с дьячко
м Евгеньичем во главе. Пели свои заводские служащие, как фельдшер Хитров,
учитель Агап Горбатый, заводский надзиратель Ястребок, рудничный надзи
ратель Ефим Андреич и целовальник Рачитель. Посыпались дождем усердные
кресты, головы наклонились, как под напором ветра стелются лоснящеюся во
лной спелые колосья на ниве. Лука Назарыч стоял впереди всех, сумрачный и
желтый. Он старался не смотреть кругом и откладывал порывистые кресты, г
лядя на одну старинную икону, Ц раскольникам под открытым небом позвол
яется молиться старинным писаным иконам, какие выносят из православных
церквей. Около него стояла Нюрочка и все оглядывалась на отца, который, на
клонившись к ней, сдавленным от слез голосом шептал ей:
Ц Нюрочка, молись богу…
Мухин еще дорогой подхватил дочь на руки и, горячо поцеловав в щеку, шепну
л на ухо:
Ц Нюрочка, помни этот день: другого такого дня не будет… Молись хорошень
ко богу, твоя детская чистая молитва дойдет скорее нашей.
Нюрочка все смотрела на светлые пуговицы исправника, на трясущуюся голо
ву дьячка Евгеньича с двумя смешными косичками, вылезавшими из-под заса
ленного ворота старого нанкового подрясника, на молившийся со слезами н
а глазах народ и казачьи нагайки. Вот о. Сергей начал читать прерывавшимс
я голосом евангелие о трехдневном Лазаре, потом дьячок Евгеньич уныло за
пел: «Тебе бога хвалим…» Потом все затихло.
О. Сергей обернулся лицом к Луке Назарычу, вынул из-под ризы свернутую вче
тверо бумагу, развернул ее своими белыми руками и внятно начал читать ма
нифест: «Осени себя крестным знамением, русский народ…» Глубокая тишина
воцарилась кругом. Многие стояли на коленях. Какая-то старушка тулянка п
рипала головой к земле, и видно было, как вздрагивало у ней все тело от под
авленных глухих рыданий. Дурачок Терешка стоял около дьячка и сердито см
отрел кругом. На левой, бабьей стороне мелькала простоволосая голова Пар
асковеи-Пятницы. В кучках служащих виднелись красные заплаканные лица.
Старик запасчик стоял на коленях и, откладывая широкие кресты, благочест
иво качал головой, точно он хотел запомнить каждое слово манифеста.
Великая и единственная минута во всей русской истории свершилась… Осво
божденный народ стоял на коленях. Многие плакали навзрыд. По загорелым с
тарым мужицким лицам катились крупные слезы, плакал батюшка о. Сергей, ко
гда начали прикладываться ко кресту, а Мухин закрыл лицо платком и ничег
о больше не видел и не слышал. Груздев старался спрятать свое покрасневш
ее от слез лицо, и только один Палач сурово смотрел на взволнованную и под
авленную величием совершившегося толпу своими красивыми темными глаза
ми.
Солнце ярко светило, обливая смешавшийся кругом аналоя народ густыми зо
лотыми пятнами. Зеленые хоругви качались, высоко поднятые иконы горели н
а солнце своею позолотой, из кадила дьякона синеватою кудрявою струйкой
поднимался быстро таявший в воздухе дымок, и слышно было, как, раскачивая
сь в руке, позванивало оно медными колечками.
Ц Иванычи, господи помилуй идет! Ц вскрикивал Терешка, становясь в голо
ве обратной процессии.
Сейчас после молебна Лука Назарыч отправился в Мурмос. Он даже не зашел в
комнату. С ним рядом сидел красавец Палач. Опять звонко завыл «фалетур», и
бешеная пятерка полетела через мост по мурмосской дороге. Исчезавшее вп
ереди облачко пыли показывало след угнавших вперед загонщиков. За экипа
жем главного управляющего в виде почетного конвоя скакали лесообъездч
ики, погромыхивая своими лядунками. В это время исправник объяснил столп
ившимся около него мужикам, что нужно составлять уставную грамоту, выбир
ать старшину и т. д. Через заводскую плотину валила на площадь густая толп
а раскольников, Ц тронулся весь Кержацкий конец, чтобы послушать, как бу
дет читать царский манифест не поп, а сам исправник.

IX

С отъездом Луки Назарыча весь Ключевской завод вздохнул свободнее, особ
енно господский дом, контора и фабрика. Конечно, волю объявили, Ц отлично
, а все-таки кто его знает… Груздев отвел Петра Елисеича в кабинет и там до
прашивал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10