Доклад ее длился больше часа. Она говорила сбивчиво, часто повторялась, называла ненужные цифры, зачем-то искала на схеме не видные слушателям подробности, делала паузы не к месту и краснела, как школьница, забывшая роль. И Маринов мысленно подсказывал ей слова. Вопреки логике, он слушал ее с сочувствием. Эта девушка с сипловатым, простуженным голоском была честным тружеником – не дипломатом и не адвокатом в науке.
Но, когда она кончила, сразу же появились речистые адвокаты.
Первый выступивший – молодой человек с гладким пробором, поговорив витиевато и красиво о рядовых солдатах геологической армии, без зазнайства делающих свое скромное дело, в заключение обрушился на «некоторых отдельных геологов», которые в погоне за сенсацией высиживают открытия в своих кабинетах и, пользуясь служебным положением, создают вредный шум. Он явно намекал на Маринова.
И следующие ораторы говорили о нем больше, чем о Насте. Фамилию его упоминали редко, никто не называл его дураком, лодырем или невеждой. Это было чинное научное заседание, где самые уничтожающие мысли преподносились в вежливой форме. В худшем случае говорилось о поспешности, необоснованности, практической непригодности.
Скромности великих людей посвятил речь профессор Шустиков, приехавший и сюда для консультации. Он рассказывал, как тщательно и неторопливо работали, как долго вынашивали свои идеи корифеи науки Ломоносов, Карпинский, Ферсман, Вернадский, Обручев, Архангельский, Заварицкий… и в особенности Черский.
– А нынешние молодые люди всё торопятся, – приговаривал он, укоризненно покачивая головой.
Выступал и старший геолог Астахов. Долго и скучно перечислял он все месторождения, открытые, разведанные и изученные местными геологами, начиная с 1920 года. И смысл речи его был таков: «Вот как много мы сделали без новомодных теорий, без этого Маринова с его ступенями!»
А в заключение слово взял Толя Тихонов. Начал он мягко, о том, что в науке, конечно, должна быть борьба мнений и только в борьбе мнений удается найти истину. (Он привел несколько исторических примеров.) Толя сказал далее, что сам он с уважением прислушивается к мнению противников и ему самому критика помогает улучшать работу, но для этого необходимо (тут Толя угрожающе возвысил голос), чтобы мнения высказывались искренними людьми. Между тем бывает еще изредка в нашей среде, когда теория исходит не из искреннего убеждения человека, а из его горячего желания прослыть автором теории. Вполне Понятно, что такая теория в кавычках лопается, как мыльный пузырь, перед лицом одного-единственного факта. Вот этот факт – сланцы с берегов Тесьмы.
– Что вы скажете о них, товарищ Маринов? Вы молчите, вы не берете слова. Ведь отмалчиваться легче всего. Имейте мужество высказать свое мнение, спорьте, если у вас есть что возразить! Признайте честно ошибку, если вы ошиблись!
Что сказать Маринову? Что выступающие настроены против него? Объяснить, почему настроены. Раскрыть подоплеку выступлений Толи? Но это будет ненавистный Маринову разговор не по существу науки. А существо – камни, они лежат на столе.
– Молчите? – спрашивал Толя между тем. – Вам нечего сказать? Давайте тогда запишем в резолюцию: «Областное совещание считает, что находки геолога Найденовой окончательно опровергают так называемую теорию ступеней на Югорском кряже».
Ага, вот чего добивался Толя – резолюции! Хотел привезти в Москву удостоверение с печатью о том, что он, Тихонов, в науке прав.
– Ваше слово, товарищ Маринов, – сказал секретарь обкома.
Маринов поднялся, все еще не зная, что говорить.
– А почему я должен высказываться? – спросил он. – Я полевой работник. Я могу доложить, что видел в Башкирии, в Поволжье и на Лосьве. На Тесьме я не был. Ничего не могу сказать о Тесьме.
Толя заволновался:
– Это легкий способ уйти от ответа, товарищ Маринов! Земной шар велик, ни один геолог не может осмотреть все на свете обнажения! Надо доверять товарищам. Мы все доверяем товарищу Найденовой…
– Значит, и вы не были на Тесьме? – негромко спросил секретарь обкома.
Толя понял, что произвел невыгодное впечатление. Секретарь между тем вышел из-за стола.
– Я, конечно, не специалист, – сказал он. – Но учусь… прислушиваюсь. Приходится. Край у нас такой – его будущее под землей. Этим слоям на Тесьме, по правде, я не придавал значения. Думаю: нефти нет, и разговор кончен. Но тут страсти разгорелись, я, понимаете ли, сам в азарт вошел. Теперь ночей спать не буду, пока не узнаю, на чем сплю: на ступенях или на складках. И отсюда просьба у меня к вам лично, товарищ Астахов. Тесьма не так далеко. Прихватите-ка вы девушку, и товарища Маринова, и этого искреннего человека, поезжайте на место и уясните там, что к чему…
3
В Югре шел дождь; шел дождь и на Тесьме. Низкие, серые тучи неустанно поливали поникшие ели, покрывали рябью озера и болотца, наполняли водой канавы и колеи. Не так далеко было до обнажения – сто двадцать километров, но сто двадцать километров под проливным дождем.
Первые пятьдесят от областного центра до каменоломни геологи проехали на грузовой машине. Мокрая глинистая дорога была размочалена, машина то и дело застревала. Тогда пассажиры вылезали из кузова в грязь, подкладывали ветки под буксующие колеса, рубили вагу, вытягивали, надсаживаясь, разбрызгивающие грязь колеса. И снова застревали полчаса спустя.
От каменоломни путь лежал по реке. Ехали на лодке с шестом, точно так же, как у нас, на Лосьве. И речка была такая же – мелкая, быстрая и порожистая. Один порог, километрах в семи от каменоломни, назывался Ненасытец, как самый страшный из днепровских порогов. (Вы помните, что на Днепре были когда-то пороги?)
Путешествие по порожистой реке на шестах не увеселительная прогулка. Тем более, под дождем. Тем более, с недовольными, недружелюбными, неслаженно работающими спутниками.
Астахов был недоволен тем, что ему, пожилому человеку, пришлось в такую «ревматическую» погоду ехать невесть куда, «чтобы доказать дураку, что он дурак».
Настя обижена была, что ей не доверяют, послали проверочную комиссию («Уж если девушка, и молодая, никто всерьез не принимает»).
Недоволен был и Толя. Он боялся Маринова. На фото, в схемах и протоколах все ясно. А природа – дело каверзное! Можно толковать так и этак. Маринов – опытный спорщик, вывернется, как угорь.
Но хуже всех настроение было у Маринова. Что ожидало его? Может быть, крушение. Ведь он считал, что открыл закон природы. И вдруг на Тесьме совсем иначе. Выходит, что никакого закона нет, нет открытия, он наблюдал только мелкие местные особенности.
Четверо недовольных и раздраженных людей должны были под дождем путешествовать совместно и еще обслуживать друг друга.
Кому толкаться шестом? Кому идти за дровами? Кому разжигать костер? Все было просто у нас, на Лосьве, и невыносимо на Тесьме.
А дождь все льет и льет, сыпью покрыта река, глинистые откосы блестят, как стекло, в них отражается хмурое небо. Струйки бегут за шиворот, рубашка мокрая, ноги мокрые, на лице холодные капли…
4
Кончился дождь на последней ночевке, когда противники были в трех километрах от цели. Встав поутру, Маринов увидел прямо перед собой обрыв.
– Это он и есть? – спросил Маринов дрожащую от сырого холода Настю. – Как пройти туда?
– Потерпите, еще насмотритесь! – ответила Настя. – Позавтракаем, тогда пойдем вместе.
Ничего не сказав, Маринов зашагал вброд. Все равно он промок до нитки. Ему хотелось, как обычно, в одиночестве посидеть перед обнажением, обдумать не торопясь. Но Астахов, Настя и продрогший Толя зашлепали за ним, как будто боялись, что ловкий Маринов что-нибудь изменит на обнажении.
Издалека, еще со стоянки, видно было, что сланцы лежат наклонно. Торцы их на фоне неба были как зубья пилы. Ничего не скажешь: фотографии правильны.
Настя обогнала Маринова, заглянула ему в глаза. На лице ее было сдержанное торжество. «Ну, что ты скажешь, великий теоретик?» – как бы спрашивала она.
Пока они шли вдоль реки, ветер разорвал тучи, в просветы ослепительно брызнуло солнце. Заиграли блики на мокрых сланцах, на злополучных сланцах, которые лежали не по-мариновски. Против очевидности не поспоришь. Маринов машинально подобрал осколок и в задумчивости уселся на скользкий, облизанный дождем камень. Солнечный зайчик скользнул по осколку. И вдруг Маринов выругался – длинно и цветисто.
Настя вспыхнула.
– Стыдитесь, здесь девушка! – с укоризной сказал Астахов.
Маринов протянул ему осколок и молча ногтем подчеркнул светлую линию, которая шла наискось от нижнего края к верхнему.
Теперь выругался старший геолог.
– Возмутительно! – сказал он. – Выпускают из института, дают дипломы черт знает кому. Это же проходят на втором курсе, девушка. Вы помните, что такое ложная сланцеватость? Не помните? Так посмотрите хорошенько! – Он сунул Насте осколок камня под нос. – Видите эти светлые полосочки? Это слои песка в древней глине, они лежали и лежат горизонтально. А позже от бокового давления массив растрескался, и трещины пошли наискось. Вы спутали трещины и слои. Это непростительно!..
Девушка смотрела на него с ужасом. Торжествующая улыбка еще не сошла с ее лица, но на глаза уже набегали слезы.
Неделя волнений и споров, неделя пути под дождем, а решилось все в одну минуту. Толя Тихонов, отставший на сотню шагов, ничего не мог спасти, успел только напуститься на Настю, выгораживая себя.
– Безобразие! – кричал он. – Я поставлю вопрос о вашем поведении. Порочите специалистов из центра, а сами безграмотны, без-гра-мот-ны!
– Оставьте ее! – сказал Маринов устало. – Ложная сланцеватость всегда сбивает с толку. Она же привезла образцы в Югру. Я сам вертел их, щупал сто раз и ничего не заметил.
В душе у него была скука и противный осадок. Он замахнулся на дракона, а перед ним оказалась мышь. В геологии все объясняется просто. Не было противоречия – была только ошибка неопытной девушки. Но на этой ошибке Толя Тихонов и его единомышленники возвели целую башню.
А Настя плакала навзрыд. Астахов перестал упрекать ее, начал утешать, но она все всхлипывала и шмыгала облупленным носом. Ей было страшно: она потеряла веру в себя! Съемка на Тесьме была ее первой самостоятельной работой. Она так старалась, так аккуратно рисовала и фотографировала, так мужественно переносила жару, холод и комаров. Ее хвалили, выдвигали на премию. А что оказалось на деле? Кто-то с кем-то спорил, а ее использовали как прикрытие. Теперь будут обвинять, скажут: «Подвела, обманула». Но разве ошибка – преступление? Отныне всю жизнь она будет помнить, что такое ложная сланцеватость, искать ее во всех обнажениях. Но сколько еще подобных капканов на ее пути? Когда она будет знать наизусть все возможные ошибки? Ах, как сложна, как туманна ее специальность! И Настя плакала все безутешнее, потому что разуверилась в людях и в себе и будущая работа страшила ее неведомыми трудностями.
5
Когда схватка кончена, боксеры уходят с ринга в разные стороны. Победитель – к ликующим поклонникам, побежденный – к соболезнующим родственникам. И они уж найдут чем утешить: и судья был пристрастен, и противник применял запрещенные приемы, и подошвы скользкие… Нельзя было разойтись на Тесьме.
Вместе нужно было обойти окрестности, убедиться, что на других обнажениях сланцы лежат так же, сделать записи, фотографии и рисунки. И Толя хитрил, придумывал увертливые формулировки, а Маринов ловил его, тыкал пальцем в камни, кричал:
– Пишите как есть! Не сочиняйте геологию!..
Благородное великодушие победителя не было свойственно ему. Толя получил свою порцию сполна. Десять раз в день Маринов доказывал Толе, что он ничего не стоит как человек и как геолог: в обнажениях не разбирается, порогов боится.
– Я бы завхозом не взял вас, не то что коллектором!
Толя свирепел, срывал злость на Насте («Глупая девчонка, втянула в историю!»). Настя терпела-терпела, под конец начала огрызаться. Астахов слушал с брезгливой обидой. Ему казалось, что все это выеденного яйца не стоит. Ценных пород все равно тут не нашли. Молодой москвич оказался прохвостом, пожилой прав и ликует, а у него, Астахова, в результате разыгрался ревматизм. В чужом пиру похмелье!
А спать надо в одной палатке, сидеть в одной лодке, друг для друга готовить обед.
Вниз по реке спустились за два дня. Толя трудился больше всех.
– Хочу избавиться от вас скорее! – сказал он Маринову. – Опротивело, видеть вас не могу. Только бы добраться до каменоломни, а там уеду на первой же машине…
Но перед каменоломней лежал Ненасытец. Надо было еще перейти его.
Они прибыли к порогу вечером, в десятом часу, уже после захода. Маринов предпочитал проходить пороги с утра и предложил ночлег.
Но Толе не терпелось распроститься.
– Ночевать, когда до карьера два часа пути?! И это предлагает великий специалист по порогам!..
Маринов заколебался.
– Ночуйте, если хотите, – продолжал Толя. – Я пешком дойду до каменоломни. Надеюсь, вы не откажетесь доставить мои вещи в Югру?
– В другом месте поищите носильщиков!.. Выгружайте имущество – будем переправляться!
Астахов заторопился на берег:
– Мой ревматизм купать не рекомендуется… Вылезайте, девушка! Посмотрим на сумасшедших с холмика.
– Мне нужен кто-нибудь на веслах, – сказал Маринов.
– Я поеду! – отрезал Толя.
Лодка отчалила в сумерках. Поднявшись на высокий берег, Астахов и Настя следили, как она скользила по гладкой воде. Вот течение подхватило ее, лодка мчится словно глиссер. На руле Маринов. Толя судорожно дергает веслами. Поза у него неуверенная и неустойчивая. Он сидит спиной к порогу и не видит, почему хлещет его пена. Камни справа – проскочили! Скала слева – увернулись! Лодка влетает в ворота на гребне, словно на гриве лошади. Молодец Маринов! А Толя даже пригнулся, втянув голову в плечи. Теперь самое трудное: впереди крутые косые волны. Они сходятся углом, сталкиваются, кипят. Надо не попасть в вершину угла, уйти в сторону. Вот сейчас…
И тут голос Маринова разнесся над гулкой рекой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34