неизвестно сколько их там было, вдруг им
придет в голову прочесать лес, хотя времени у них на это не было - в
воинской части наверняка услышали выстрелы, а отличить охотничье ружье от
автомата не сможет наверное только глухонемой.
Я остановился не выключая двигателя, постепенно сбрасывая газ,
создавая иллюзию удалявшегося мотоцикла.
Крови из меня вытекло уже достаточно для того, чтобы почувствовать
слабость, головокружение и необычайную легкость во всем теле. Поставив
Матильду на подножку, я обернулся к посеревшему от ужаса Юрке, судорожно
снимавшему с себя рюкзак:
- Я ранен, Мак, попробуй как-нибудь перевязать меня.
Наверное я и сам выглядел далеко не лучшим образом, у Юрки еще
сильнее затряслись руки, он засуетился не зная, с чего начать.
- Помоги мне сначала снять куртку, рукав отрезать нельзя, без него на
людях не покажешься, - предложил я.
С большим трудом мы сняли куртку, от боли и слабости я чуть было не
потерял сознание.
Я был ранен в руку чуть ниже плеча, почти вся правая сторона была
залита кровью. Юрка снял свою рубашку, разорвал ее на полосы, с моей
помощью туго перевязал мне руку, мы, как могли, удалили следы крови на
куртке и на Матильде, постоянно прислушиваясь, я вновь с огромным трудом
одел куртку.
Со стороны воинской части послышался шум автомобиля, он ехал
медленно, не останавливаясь миновал поворот и проследовал дальше.
Значит этих уже не было, а их машина стояла далеко от места засады,
не исключено так же, что они уже на пути к нам.
С Юркой советоваться было бесполезно - это не его сфера деятельности,
он еще находился в шоке и явно чувствовал себя виновным за едкую шутку на
нашей остановке.
Трогаться с места пока не было смысла, воинская машина еще не
возвратилась, а от того как быстро она вернется зависело, нашли они
кого-нибудь или нет.
- Подождем немного, сейчас нельзя торопиться, воинская машина не
менее опасна, чем душман за кустом, - не удержался я от сарказма.
- Бога ради, прости, Вадим, мне казалось, что уже все позади, да кто
бы мог подумать... - Юрка сильно напоминал маленького щенка валявшегося
животиком кверху и пускающего струйку перед огромным разъяренным псом.
Другой бы на моем месте, конечно, пустился бы в длинные менторские
нравоучения о вреде недооценки противника, но мне во-первых было не до
этого из-за боли, слабости и головокружения, а во-вторых, вся вина на сто
процентов была моей: не надо было поддаваться дешевым эмоциям на
сомнительные шутки, а делать свое дело - поставить Матильду в кусты и
понаблюдать за дорогой, если уж возникло чувство опасности. В Афгане такие
амбиции стоили бы жизни.
Послышался звук возвращающегося воинского автомобиля. То, что это был
он, у меня не было никаких сомнений. Похоже, что они никого не встретили.
- Как ты думаешь, Мак, они сообщили в милицию о выстрелах? -
попытался я разрядить обстановку.
- Думаю, что сообщили, - оживился Юрка. - Мне кажется они просто
обязаны сообщать о таких вещах в милицию.
- Что будем делать? - спросил я, хотя у меня наступило полное
равнодушие ко всему происходящему. Юрка понял по моему тону, что я
нахожусь в состоянии эболии и это его сильно взволновало.
- Вадик, возьми себя в руки, Вадик, бога ради не расслабляйся, не
могу же я тебя оставить здесь одного. Значит все-таки подобная мысль
приходила ему в голову.
Я взял себя в руки. Подошел к Матильде и попытался снять ее с
подножки. Руку жгло, в глазах плавали оранжевые круги.
- Давай я, давай я выведу, - засуетился Юрка, рюкзак и шлем уже были
на нем и он понимал, что по лесу вести Матильду я не смогу.
- Куда вести?
Я показал.
Он торопливо заспешил в указанном направлении, минуя кусты и деревья.
Глядя на него меня вдруг обуял странный неудержимый, истерический смех. Я
дико, конвульсивно смеялся, слезы застилали мне глаза, я еле шел, шатаясь,
опираясь на деревья и еще больше слабея.
Он оглядывался на меня со страхом, наверняка думая, что я сошел с
ума.
Желание смеяться прошло так же внезапно, как и появилось. Мы вышли на
бетонку неожиданно - лес подступал к ней почти вплотную. Я сел за руль и
попросил Юрку осмотреть меня внимательно со стороны, нам предстоял еще
долгий путь. Он обошел меня вокруг, приглядываясь, как художник к своему
полотну и, удовлетворенно пробормотав: "Вроде ничего", взгромоздился
сзади, торопливо пристегивая карабины.
Мы тронулись. Безразличие ко всему еще более усилилось, мне хотелось
бросить и Матильду, и Юрку с его мешком с деньгами и улечься где-нибудь в
тишине на ласковой майской траве. Весь мир превратился в боль и тоскливую
слабость.
Минут через десять бетонка кончилась, влившись в асфальтовую дорогу
соединяющую деревню, кажется Богомолово, с железнодорожной станцией и
остальным внешним миром. Лес остался только с правой стороны, до станции -
километров двенадцать.
Мы уже проехали примерно половину пути, миновав еще одну крошечную
деревушку и большую дымящуюся свалку, как впереди показался милицейский
Урал с двумя ментами. Они ехали медленно, явно не торопясь, к
предполагаемому месту выстрелов и я был уверен, что они с радостью
остановят нас, чтобы потянуть резину.
Так и случилось. Я остановился, меня почему-то вновь стал разбирать
смех. Тот, что сидел в коляске, грузный сержант лет сорока хмуро спросил:
- Откуда, ребята, путь держите?
- Я из деревни Блудово, а ты п...а откудова? - ответил я.
Юрка сзади весь напрягся от страха, как перед толпой изголодавшихся
педерастов. Молоденький мент, сидящий за рулем Урала, сначала прыснул,
косясь на сержанта, а потом не выдержал и расхохотался во все горло. Я не
отставал от него. С кривой сосны, одиноко стоявшей у дороги слетела
возмущенная сорока, сделала над нами круг и вновь уселась на сосну, нервно
подергивая крыльями.
Сержант по-видимому хотел рассердиться, но счел за лучшее сохранить
выдержку и, бросив осуждающий взгляд на юного коллегу, обратился к Юрке,
опасливо косясь на меня:
- Выстрелов там нигде не слышали?
Юрка весь подобрался, радуясь разрядившейся обстановке:
- Вы знаете, товарищ сержант, действительно, что-то было в районе
запретной зоны, вроде стреляли, но там же войсковая часть...
- Да вот, позвонили в отделение, хоть это и не наша территория.
- Пусть сами разбираются со своими шпионами, вам-то что за дело,
командир, - вмешался я и газанул, намереваясь тронуться. Наверное мое
лицо, или вернее часть лица, видневшаяся из шлема, больше была похожа на
лицо мертвеца в окошке цинкового гроба, и сержанту это определенно не
нравилось. Он был опытный, этот сержант...
Я крутанул ручку газа, мы рванулись с места, Юрка повернулся круче в
их сторону, видимо отвешивая светский прощальный поклон. В дрожащее
зеркало я видел, что менты, после некоторого раздумья, развернулись и
последовали за нами, отставая метров на триста - меня они больше не
волновали.
Лес с правой стороны заканчивался участками, отведенными для дачного
строительства. Участки были огорожены заборами самого разнообразного
качества: от простых колышек с приколоченными к ним жердями из срубленных
тут же в лесу тоненьких деревьев, до заборов, любовно обшитых стругаными
досками. Повсюду оставались следы недавно выкорчеванных пней. Некоторые из
них, особенно большие, оставались нетронуты: или новоиспеченные владельцы
будущих дач избегали дополнительных затрат, растущих лавинообразно, со дня
получения участка, или же всемогущая техника была бессильна перед
огромными пнями. На одних участках не было никаких построек, даже укрытий
от непогоды, на других стояли типовые садовые домики, на третьих -
сколоченные кое-как сарайчики, по величине и внешнему виду напоминавшие
уличные туалеты.
Я свернул направо и остановился у первого участка, имевшего на своей
территории невзрачную постройку и остановился так, чтобы нас не было видно
с дороги, заглушил двигатель, отстегнул карабины и слез с Матильды.
- Все, Мак, больше не могу, - меня шатало, я прислонился к изгороди.
Он торопливо соскочил с Матильды, попытался установить ее на опору;
его попытка не увенчалась успехом, он неуклюже подвел ее к изгороди и
кое-как прислонил.
Я безучастно смотрел на него - он был в полной растерянности.
- Что будем делать? - он озабоченно озирался по сторонам, - до
станции отсюда далеко?
- Минут двадцать, может полчаса, если идти пешком. Ты вот что, Мак,
иди посмотри, нет, лучше помоги мне дойти до двери этого сарая, я посмотрю
замок.
Окружающая меня действительность и реальное время потеряли в моем
сознании всякий смысл.
Не могу сказать, сколько времени я провозился с замками (их было два,
один навесной, другой - внутренний), пять минут или час, но когда мы вошли
в помещение, меблированное старой железной кроватью с грязным матрасом на
ней, столом и двумя табуретками, я уже был близок к тому, чтобы
окончательно вырубиться, и только нежелание показать Юрке свою слабость
пока еще поддерживало меня.
В углу валялась ржавая крысоловка.
Я сел на табуретку, меня качало даже в сидячем положении.
- Затащи сюда Матильду и иди на станцию пешком.
Не знаю сколько времени он с ней провозился, прислонив ее к стене -
поставить ее на опору ему так и не удалось, наконец он остановился передо
мной как новобранец перед ефрейтором.
Все это время сумка с деньгами находилась у него за плечами.
Мне было в высшей степени безразлично, что с ними будет, но Юрку мне
было жаль и я с трудом выдавил из себя:
- Я не советую тебе идти с этой сумкой - ты понесешь за плечами
собственную смерть. Оставь ее здесь. И иди не на ближайшую станцию, а в
обратную сторону. Опасность подстерегает тебя где угодно, но не на
обратном пути. Дойдешь до базы и там наймешь машину.
- Часа три, не меньше, - бормотал он, - пешком доберешься туда
затемно, в куртке, надетой на голое тело, какой мудак меня повезет... если
и повезет, то до ближайшего отделения милиции, - бормотание перешло в
откровенное нытье.
Он снял сумку, непроизвольным жестом прижав ее к груди, как
драгоценного и долгожданного наследника, не сгибаясь опустился на колени
перед кроватью, на секунду замер, словно заканчивая подходящую случаю
молитву, запихал сумку под кровать и поднялся отряхивая колени.
- Не тяни резину, Мак, это как раз тот случай, когда время-деньги.
Помоги дойти до двери, надо закрыться не крючок.

Первым подошел к кровати Генка Панфилов, застрелившийся у нас прямо
на глазах, когда капитан Дубровин приказал ему расстрелять находившуюся в
машине, остановленной на дороге в горах, многочисленную семью немолодого
афганца.
Он был одет в старую промасленную телогрейку и почему-то прятал руки
за спину. Осторожно присев на краешек кровати, он спросил:
- Ты ведь уже хорошо себя чувствуешь, Вадик? Вставай, сейчас мы
поедем с тобой в одно место...
"Нет! - закричал я изо всех сил, - нет! Ты уже умер, ты умер, это
видели все!" - но не услышал своего голоса.
- Ну что ты. Не валяй дурака. Вставай и поедем. - Его бледная,
землистая рука тянулась к моей груди, очевидно с намерением приласкать
меня.
Склонившись к столу, перебирая нивесть откуда взявшиеся косточки
домино, сидел прапорщик Комаров из Саратова, заведовавший в свое время
вещевым складом. Этот-то, страстный курильщик анаши, я точно знаю, был жив
и здоров и я, все еще не слыша своего голоса, закричал в его сторону:
- "Витька! Скажи ему, что он мертвый! Ты-то чего!"
Комаров укоризненно посмотрел на меня:
- Брось, Быстров, вечно ты чего-нибудь придумаешь. Иди, иди, у него
кадиллак. Чего упираешься, иди, если приглашают. Я бы тоже прокатился, да
мне плану сейчас должны принести.
Генкина рука похлопывала меня по груди. Я с ужасом обнаружил, что не
могу пошевелиться.
Я напрягал всю свою волю, чтобы вырваться из тисков кошмара.
Медленно, словно бы нехотя проступили очертания комнаты, утраченное
было дыхание восстановилось, я почувствовал слабый запах бензина,
исходивший от Матильды.
По щекам текли горячие, едкие слезы, я все еще не мог пошевелить ни
рукой, ни ногой, не мог даже повернуть голову.
Неизвестно сколько время я так пролежал, боясь закрыть глаза, чтобы
вновь не оказаться в паутине смертного страха.
Мне казалось, что я вставал, ходил, что-то делал, что-то передвигал,
куда-то спускался и поднимался, не испытывая при этом ни слабости ни боли,
что-то беспокоило, какое-то препятствие, которое нужно было преодолеть. То
ли в бреду, то ли наяву, я вновь и вновь вставал, опять что-то двигал,
устраняя беспокоившую помеху, пока не оказался не небольшой, открытой с
трех сторон площадке, ровной как стол, в горах, под палящими лучами
афганского солнца.
Надо мной завис вертолет, и надо было только подняться на ноги, чтобы
взобраться в его спасительное чрево, но ни ноги ни руки не слушались меня.
С обеих сторон надвигались духи, поливая меня смертоносным свинцом и
я удивлялся, что все еще жив.
Вихрь от лопастей винта трепал мою одежду и сотрясал тело, на лицо
падали крошечные камешки, захваченные вихрем, но я не мог пошевелиться и
даже открыть рот для крика.
В темном проеме отодвинутой дверцы вертолета никого не было, никто не
спешил мне на помощь.
"Сейчас он улетит, решив, что я мертв и оставит меня с не знавшей
пощады толпой, среди которой я отчетливо различал хмурые, сосредоточенные
лица мужчин, женщин и детей. Они отрежут мне нос уши, гениталии и будут
водить меня по деревням.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13