https://wodolei.ru/catalog/mebel/navesnye_shkafy/
Но теперь на первое место пробилась его тоска по ней. Только ярость и разочарование мешали ему подойти поближе к решетке и протянуть руки навстречу ей. Но эти чувства не могли заставить его отшатнуться от нее или совсем отвернуться. Он стоял как парализованный и смотрел на нее.
– Я прощаю тебе все. Иди ко мне, мой смелый сын!
Что-то от теплоты ее дыхания донеслось до другой стороны решетки и перенесло ее призыв в благоухании ее кожи. Но одновременно с тоской ее слова разожгли в нем досаду. Она прощает его? Неужели Лукреция полагает, что после всего, что она сделала, он захотел бы просить у нее прощения?!
– Я люблю тебя, – добавила Лукреция. Это прозвучало как мольба. Ее пальцы нежно гладили кончики ногтей его правой руки, которая помимо его воли (он даже не заметил этого), зацепилась за один из толстых железных прутьев. Он воспринял все это как обещание нерушимой любви, на которую способна только мать. Для матери ничего не могло быть важнее ее ребенка.
– Давид!
Голос отца вывел его из странного оцепенения, в которое он погрузился. В ту же секунду магистр тамплиеров метнул свой драгоценный меч в щель под решетку, так что он непременно должен был остановиться у ног сына.
Давид взглянул на меч. Он мог схватить его и убежать. Но он медлил. Его взгляд неуверенно блуждал между родителями.
– Ты не представляешь, как высока его цена!
Нечто совершенно ему чуждое опасно сверкнуло в глазах Лукреции. Улыбка исчезла с ее лица. Голос звучал уже не мягко и нежно, но твердо и расчетливо.
«Она пытается угрожать, – понял Давид. – Лукреция, его мать!»
В нем вспыхнуло упрямство, которое заставило его медленно поднять меч. Никто не перетянет его на свою сторону ради фанатических целей – он сын им обоим, но он не будет их орудием. Своего отца он принял. Лукреция должна с этим смириться.
– Ты никогда не найдешь Гроб, – сказал он ей тихо, но решительно. Его пальцы крепко обхватили эфес меча. – Я его уничтожу.
– Ты не осмелишься, – дрогнул ее голос. Поскольку лицо Давида осталось твердым, она резко отвернулась и дала знак Аресу и Симону.
– Приведите его сюда, – приказала она и отрывисто кивнула в сторону фон Метца.
Те направились к тамплиеру, схватили за руки и подтащили к решетке. Арес встал позади фон Метца, который, Давид только сейчас это заметил, был изрезан многочисленными глубокими ранами, из которых обильно текла кровь, и принудил его встать перед приорессой на колени. В ту же секунду в руке Лукреции появился опасно острый, позолоченный кинжал. Сердце Давида на мгновение перестало биться, когда мать целенаправленно направила его острие прямо в сонную артерию фон Метца. Его сердце остановилось еще раз, когда он увидел смертельную решимость в глазах прио-рессы.
– Иди, Давид! – Отец бросил на него умоляющий взгляд.
Лукреция прижимала клинок все сильнее к шее тамплиера и с вызовом смотрела на Давида. Ничто в ее позе или в ее взгляде не оставляло ни малейшего сомнения в том, что она готова убить отца на глазах сына. Ради Грааля – этого проклятого сосуда! Они одна семья, но никогда прежде не были так близки друг к другу, как в этот момент. И именно сейчас стало жесточайшим образом ясно, как велика разделяющая их пропасть.
Маленькая капля крови брызнула из кожи тамплиера и наконец-то заставила Давида принять решение. У него был выбор: он мог взять меч и бежать, после чего неизбежно последует смерть фон Метца, или он мог оставить оружие, возвратиться к матери и таким образом продлить жизнь отцу…
Но будет ли все действительно так? Лукреция ни словечком не обмолвилась, что в этом случае сохранит Роберту жизнь. Но, даже если бы все было иначе, разве можно положиться на ее слово? Она лгала Давиду, она им манипулировала, желая, чтобы он убил собственного отца. Возможно, она бы сохранила фон Метцу жизнь только для того, чтобы пару часов спустя он умер как бы от несчастного случая. Она была одержима, психически больна из-за своей жажды власти. Давид больше ничего не мог сделать для отца. Но возможно, он мог придать смысл его смерти. Возможно, он мог помешать тому, чтобы его мать принесла огромное несчастье людям. Этого хотел отец. Пусть он умрет, не лишенный надежды.
– Твой путь верный, Давид, – улыбнулся ему фон Метц, как будто прочел его мысли.
Давид задержал на нем все еще колеблющийся взгляд. Вероятно, у "них все же есть шанс, если они отдадут ей то, что она хочет.
Не может же она быть такой скверной, такой жестокосердной, какой изображает себя в эти секунды. В конце концов, она его мать, а он…
Отец освободил его от принятия решения. Совершенно неожиданно и невероятно быстро его левая рука поднялась вверх и крепко сжала кисть Лукреции, движением правой руки он вырвал у нее кинжал. Прежде чем Арес или Лукреция опомнились, он сам проткнул себе сонную артерию.
– Нет! – вырвался у Давида растерянный, безудержный крик, в то время как он, нетвердо стоя на ногах, сделал шаг назад.
Округлившимися от ужаса глазами он смотрел, как черты лица его отца полностью расслабились, прежде чем он упал на землю, умирая, по другую сторону решетки.
Даже его мать не могла не поддаться напряженности момента. Но очень быстро смятение сменилось в ее чертах выражением ярости. Арес несколько секунд недоверчиво смотрел на бездыханного тамплиера, распростертого у его ног. Первой на случившееся отреагировала Стелла: она схватила Давида за руку и грубо рванула за собой.
– Идем! – задыхаясь, бросила она и потащила его к выходу.
Давид послушался. Чем дальше, тем быстрее в голове и в сердце толчками нарастала пустота, делавшая его необыкновенно пассивным. Через плечо он увидел, как Лукреция снова приблизилась к решетке. Ее руки цеплялись за прутья. Она выкрикивала его имя, и в ее голосе больше не звучала угроза, а только беспомощная мольба и отчаянная боль. Она была приорессой ордена «Приоров, или Настоятелей Сиона», когда пыталась обменять жизнь его отца на реликвию. Но в тот момент, когда она потеряла Давида, она была только его матерью. Он слышал и видел, что она страдает, но это больше не трогало его. Ничто больше не трогало его.
Стелла тащила его все дальше. Ноги юноши двигались автоматически. Он не знал, куда они его приведут, но это было совсем неважно.
Его отец мертв. Его мать потеряла душу из-за легенды. Давид снова оказался один.
Шариф потратил долгие часы на залечивание ран и ушибов, чтобы вновь собственными силами держаться на ногах. Арес от души радовался позору, которому подверг араба зеленый юнец.
Итак, теперь Давид владел погребальным покрывалом и мечом. Но радость его по этому поводу была недолгой, потому что дальше это его никуда не вело. У его маленькой подруги был достаточно заметный стиль езды – не прошло и часа, как Арес, просматривая данные полицейского компьютера, в который он легко проникал, наткнулся на номерной знак машины беглецов, который зафиксировала камера дорожного наблюдения. Шариф пока что полностью вышел из игры, и даже сердце его сестры не могло смириться с метафорической пощечиной, когда этот проклятый тамплиер самолично свел счеты с жизнью и, умирая, выдохнул на прощанье:
– Теперь у него есть все, что ему нужно, – sangreal, ma chere. Ma chere – «моя дорогая» (фр.).
По крайней мере на этот раз последнее слово осталось не за Лукрецией.
Трупы убрали, когда «мастер меча» вновь вошел в сводчатый подвал, но осколки стекла все еще покрывали пол. Очевидно, араб до сих пор не удосужился вызвать уборщиков. Лукреция, погруженная в безмолвную молитву, стояла посреди осколков и смотрела, все еще шокированная, туда, где всего несколько часов назад находилась погребальная плащаница Христа – самое ценное, что было у приоров. Теперь ее больше нет – она украдена двумя наивными сопляками, у которых молоко на губах не обсохло, запихнута в рюкзак, словно вонючая тенниска.
Виноват Шариф, думал Арес, но он, Арес, извлечет из этого пользу. Он принесет покрывало обратно и меч магистра тамплиеров тоже.
После этого он выгонит араба к чертовой бабушке – и все будет в порядке, даже лучше, чем раньше.
Лукреция его не замечала или нарочито игнорировала. Во всяком случае, она никак не отреагировала на его приход. Арес не стал глупо откашливаться, чтобы привлечь к себе ее внимание. Он сделал шаг вперед и начал с того, что доложил обстановку:
– Их машину вычислила видеокамера. У нас теперь есть их номерной знак.
Сестра словно не обратила внимания на его реплику и продолжала демонстративно стоять к нему спиной.
Арес незаметно для нее улыбнулся. Она нуждается в нем – он это знал совершенно точно. Возможно, ей не хочется самой себе в этом признаться, но в конце концов этого не избежать.
– Я проверил также по полицейскому компьютеру. После полуночи они проехали по проселочной дороге, – продолжал он как ни в чем не бывало. – Я знаю, где они.
Лукреция немного помедлила, затем, как он и ожидал, обернулась.
– Где? – сдержанно спросила она.
– Дорога, на которой они засветились, ведет к монастырю, к Святому Витусу.
Он с радостью наблюдал вспышку понимания и признательности в глазах сестры. Она изучила документы Давида так же хорошо, как и он.
Вероятно, она выучила наизусть каждое упомянутое в них имя, каждую дату, каждое примечание. Сан-Витус был синонимом первых шести лет жизни Давида. И к этому, в подлинном смысле слова, нечего было прибавить.
Лукреция отвернулась снова и посмотрела туда, где еще сегодня висела стеклянная конструкция, – возможно для того, чтобы подумать, но и, быть может, для того, чтобы у нее не вылетело случайно слово одобрения Аресу, которое она не могла и не хотела произнести. Затем она опять взглянула на брата. В ее глазах не было ничего, кроме заносчивости и решительности.
– Ты убьешь их! Всех! Давида тоже! – приказала она. – И принесешь мне реликвии.
«В ней не осталось ничего, что напоминало бы об отчаявшейся матери, которая горюет о потерянном сыночке», – отметил для себя Арес. Он почти сожалел об этом. После всего, что произошло, в ней появились какие-то больные, опасные черты. В конце концов, она нравилась ему в своей теперешней холодной надменности больше, чем управляемая одними эмоциями дурочка, которая в прошедшие дни поставила под угрозу всех приоров. Вероятно, действительно будет лучше для всех, если Давид умрет. Никто не смог превратить сына магистра тамплиеров в отважного приора, Настоятеля Сиона. Даже он, Арес.
– С величайшим удовольствием, – ухмыльнулся он и повернулся, чтобы уйти, когда Лукреция резко его остановила.
Арес замер с вопросительной миной. Один раз сказать последнее слово – показательно для его сестры, но два раза…
– Это твой последний шанс, – предупредила Лукреция, подняла угрожающе указательный палец и повторила: – Самый последний.
Он убьет Давида, а за ним и араба.
Давид много плакал. Только после того как Стелла – со своим «глаза закрыть, шагом марш!» – вытащила его из подвала, провела через сад, усадила в машину, где сама заняла место водителя, он действительно осознал, что произошло. Стражники перед домом, хотя и увидели беглецов, когда те выскочили из главного входа, явно были к этому не готовы и отреагировали слишком поздно. Когда они додумались спустить собак, Стелла уже включила мотор, и автомобиль помчался, шурша шинами, с невероятной скоростью, причем по неосторожности они переехали одной из собак лапу. И прежде чем охранники уселись в машины и повернули ключи зажигания, Стелла и Давид исчезли за ближайшим углом. Стелле было нетрудно оторваться от преследователей, и лишь когда в зеркале заднего обзора нельзя было разглядеть ничего, кроме лесов, лугов и проселочной дороги, по которой они неслись, она впервые сняла ногу с педали газа.
Давид при случае давал указания, в каком направлении ехать, но старался не смотреть ей в лицо, а только поворачивал голову направо, делая вид, что смотрит в окно. Единственное, в чем он был убежден, так это в том, что их сразу и неоднократно засекли. Он не хотел, чтобы Стелла видела его слезы, но она тем не менее их заметила и плавно замедлила ход.
– Думаю, нас больше не преследуют, – тихо сказала она.
Давид кивнул, не поворачивая головы. Стелла вывела автофургон на обочину и заглушила мотор.
– Он тебя любил, – прошептала она.
Давид опять кивнул, и по его щекам покатился новый обильный поток слез. Да, отец его любил. И отдал жизнь за него и за дело, за которое теперь должен отвечать Давид. От беспомощной ярости Давид ударил кулаками по сиденью, но от этого ему не стало легче. Стелла обняла его, притянула к себе. Его слезы капали ей на комбинезон, но он больше их не стыдился. Пусть она видит, как он страдает, пусть весь мир слышит, что он плачет, словно беспомощный младенец, – он имеет на это право, будь оно проклято! Вряд ли другой человек имеет большее право на страдание, чем он.
Пролетали минуты, в течение которых он лежал, страдающий и отчаявшийся, в объятиях Стеллы. Но в конце концов слезы должны были когда-нибудь иссякнуть, и вместе с самообладанием к нему вернулось чувство стыда.
Давид осторожно высвободился из рук Стеллы, вытер тыльной стороной ладони влажные щеки и бросил на подругу смущенный взгляд.
– Спасибо, – прошептал он.
Стелла улыбнулась, он улыбнулся в ответ, но затем вновь стал серьезным.
– Я должен завершить дело, – решил он и понял, что сказал, только тогда, когда его подсознание уже сорвало с губ слова. Но это ничего не изменило. Слова сохранили силу. Его отец ждал этого. Он умер за это!
Стелла кивала головой.
– Я не хочу подвергать тебя еще большей опасности, – добавил Давид, когда осознал значение ее жеста, но его голос прозвучал не так решительно, как ему хотелось бы.
– Что может быть опасней, чем кучка сумасшедших с мечами, – саркастически откликнулась Стелла. После этого она посмотрела на него одним из своих сердечных, теплых взглядов, за которые он ее так любил. – Я не оставлю тебя, даже не думай! – улыбнулась она, причем в ее обещании наряду с сочувствием прозвучала и значительная доля решительности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Я прощаю тебе все. Иди ко мне, мой смелый сын!
Что-то от теплоты ее дыхания донеслось до другой стороны решетки и перенесло ее призыв в благоухании ее кожи. Но одновременно с тоской ее слова разожгли в нем досаду. Она прощает его? Неужели Лукреция полагает, что после всего, что она сделала, он захотел бы просить у нее прощения?!
– Я люблю тебя, – добавила Лукреция. Это прозвучало как мольба. Ее пальцы нежно гладили кончики ногтей его правой руки, которая помимо его воли (он даже не заметил этого), зацепилась за один из толстых железных прутьев. Он воспринял все это как обещание нерушимой любви, на которую способна только мать. Для матери ничего не могло быть важнее ее ребенка.
– Давид!
Голос отца вывел его из странного оцепенения, в которое он погрузился. В ту же секунду магистр тамплиеров метнул свой драгоценный меч в щель под решетку, так что он непременно должен был остановиться у ног сына.
Давид взглянул на меч. Он мог схватить его и убежать. Но он медлил. Его взгляд неуверенно блуждал между родителями.
– Ты не представляешь, как высока его цена!
Нечто совершенно ему чуждое опасно сверкнуло в глазах Лукреции. Улыбка исчезла с ее лица. Голос звучал уже не мягко и нежно, но твердо и расчетливо.
«Она пытается угрожать, – понял Давид. – Лукреция, его мать!»
В нем вспыхнуло упрямство, которое заставило его медленно поднять меч. Никто не перетянет его на свою сторону ради фанатических целей – он сын им обоим, но он не будет их орудием. Своего отца он принял. Лукреция должна с этим смириться.
– Ты никогда не найдешь Гроб, – сказал он ей тихо, но решительно. Его пальцы крепко обхватили эфес меча. – Я его уничтожу.
– Ты не осмелишься, – дрогнул ее голос. Поскольку лицо Давида осталось твердым, она резко отвернулась и дала знак Аресу и Симону.
– Приведите его сюда, – приказала она и отрывисто кивнула в сторону фон Метца.
Те направились к тамплиеру, схватили за руки и подтащили к решетке. Арес встал позади фон Метца, который, Давид только сейчас это заметил, был изрезан многочисленными глубокими ранами, из которых обильно текла кровь, и принудил его встать перед приорессой на колени. В ту же секунду в руке Лукреции появился опасно острый, позолоченный кинжал. Сердце Давида на мгновение перестало биться, когда мать целенаправленно направила его острие прямо в сонную артерию фон Метца. Его сердце остановилось еще раз, когда он увидел смертельную решимость в глазах прио-рессы.
– Иди, Давид! – Отец бросил на него умоляющий взгляд.
Лукреция прижимала клинок все сильнее к шее тамплиера и с вызовом смотрела на Давида. Ничто в ее позе или в ее взгляде не оставляло ни малейшего сомнения в том, что она готова убить отца на глазах сына. Ради Грааля – этого проклятого сосуда! Они одна семья, но никогда прежде не были так близки друг к другу, как в этот момент. И именно сейчас стало жесточайшим образом ясно, как велика разделяющая их пропасть.
Маленькая капля крови брызнула из кожи тамплиера и наконец-то заставила Давида принять решение. У него был выбор: он мог взять меч и бежать, после чего неизбежно последует смерть фон Метца, или он мог оставить оружие, возвратиться к матери и таким образом продлить жизнь отцу…
Но будет ли все действительно так? Лукреция ни словечком не обмолвилась, что в этом случае сохранит Роберту жизнь. Но, даже если бы все было иначе, разве можно положиться на ее слово? Она лгала Давиду, она им манипулировала, желая, чтобы он убил собственного отца. Возможно, она бы сохранила фон Метцу жизнь только для того, чтобы пару часов спустя он умер как бы от несчастного случая. Она была одержима, психически больна из-за своей жажды власти. Давид больше ничего не мог сделать для отца. Но возможно, он мог придать смысл его смерти. Возможно, он мог помешать тому, чтобы его мать принесла огромное несчастье людям. Этого хотел отец. Пусть он умрет, не лишенный надежды.
– Твой путь верный, Давид, – улыбнулся ему фон Метц, как будто прочел его мысли.
Давид задержал на нем все еще колеблющийся взгляд. Вероятно, у "них все же есть шанс, если они отдадут ей то, что она хочет.
Не может же она быть такой скверной, такой жестокосердной, какой изображает себя в эти секунды. В конце концов, она его мать, а он…
Отец освободил его от принятия решения. Совершенно неожиданно и невероятно быстро его левая рука поднялась вверх и крепко сжала кисть Лукреции, движением правой руки он вырвал у нее кинжал. Прежде чем Арес или Лукреция опомнились, он сам проткнул себе сонную артерию.
– Нет! – вырвался у Давида растерянный, безудержный крик, в то время как он, нетвердо стоя на ногах, сделал шаг назад.
Округлившимися от ужаса глазами он смотрел, как черты лица его отца полностью расслабились, прежде чем он упал на землю, умирая, по другую сторону решетки.
Даже его мать не могла не поддаться напряженности момента. Но очень быстро смятение сменилось в ее чертах выражением ярости. Арес несколько секунд недоверчиво смотрел на бездыханного тамплиера, распростертого у его ног. Первой на случившееся отреагировала Стелла: она схватила Давида за руку и грубо рванула за собой.
– Идем! – задыхаясь, бросила она и потащила его к выходу.
Давид послушался. Чем дальше, тем быстрее в голове и в сердце толчками нарастала пустота, делавшая его необыкновенно пассивным. Через плечо он увидел, как Лукреция снова приблизилась к решетке. Ее руки цеплялись за прутья. Она выкрикивала его имя, и в ее голосе больше не звучала угроза, а только беспомощная мольба и отчаянная боль. Она была приорессой ордена «Приоров, или Настоятелей Сиона», когда пыталась обменять жизнь его отца на реликвию. Но в тот момент, когда она потеряла Давида, она была только его матерью. Он слышал и видел, что она страдает, но это больше не трогало его. Ничто больше не трогало его.
Стелла тащила его все дальше. Ноги юноши двигались автоматически. Он не знал, куда они его приведут, но это было совсем неважно.
Его отец мертв. Его мать потеряла душу из-за легенды. Давид снова оказался один.
Шариф потратил долгие часы на залечивание ран и ушибов, чтобы вновь собственными силами держаться на ногах. Арес от души радовался позору, которому подверг араба зеленый юнец.
Итак, теперь Давид владел погребальным покрывалом и мечом. Но радость его по этому поводу была недолгой, потому что дальше это его никуда не вело. У его маленькой подруги был достаточно заметный стиль езды – не прошло и часа, как Арес, просматривая данные полицейского компьютера, в который он легко проникал, наткнулся на номерной знак машины беглецов, который зафиксировала камера дорожного наблюдения. Шариф пока что полностью вышел из игры, и даже сердце его сестры не могло смириться с метафорической пощечиной, когда этот проклятый тамплиер самолично свел счеты с жизнью и, умирая, выдохнул на прощанье:
– Теперь у него есть все, что ему нужно, – sangreal, ma chere. Ma chere – «моя дорогая» (фр.).
По крайней мере на этот раз последнее слово осталось не за Лукрецией.
Трупы убрали, когда «мастер меча» вновь вошел в сводчатый подвал, но осколки стекла все еще покрывали пол. Очевидно, араб до сих пор не удосужился вызвать уборщиков. Лукреция, погруженная в безмолвную молитву, стояла посреди осколков и смотрела, все еще шокированная, туда, где всего несколько часов назад находилась погребальная плащаница Христа – самое ценное, что было у приоров. Теперь ее больше нет – она украдена двумя наивными сопляками, у которых молоко на губах не обсохло, запихнута в рюкзак, словно вонючая тенниска.
Виноват Шариф, думал Арес, но он, Арес, извлечет из этого пользу. Он принесет покрывало обратно и меч магистра тамплиеров тоже.
После этого он выгонит араба к чертовой бабушке – и все будет в порядке, даже лучше, чем раньше.
Лукреция его не замечала или нарочито игнорировала. Во всяком случае, она никак не отреагировала на его приход. Арес не стал глупо откашливаться, чтобы привлечь к себе ее внимание. Он сделал шаг вперед и начал с того, что доложил обстановку:
– Их машину вычислила видеокамера. У нас теперь есть их номерной знак.
Сестра словно не обратила внимания на его реплику и продолжала демонстративно стоять к нему спиной.
Арес незаметно для нее улыбнулся. Она нуждается в нем – он это знал совершенно точно. Возможно, ей не хочется самой себе в этом признаться, но в конце концов этого не избежать.
– Я проверил также по полицейскому компьютеру. После полуночи они проехали по проселочной дороге, – продолжал он как ни в чем не бывало. – Я знаю, где они.
Лукреция немного помедлила, затем, как он и ожидал, обернулась.
– Где? – сдержанно спросила она.
– Дорога, на которой они засветились, ведет к монастырю, к Святому Витусу.
Он с радостью наблюдал вспышку понимания и признательности в глазах сестры. Она изучила документы Давида так же хорошо, как и он.
Вероятно, она выучила наизусть каждое упомянутое в них имя, каждую дату, каждое примечание. Сан-Витус был синонимом первых шести лет жизни Давида. И к этому, в подлинном смысле слова, нечего было прибавить.
Лукреция отвернулась снова и посмотрела туда, где еще сегодня висела стеклянная конструкция, – возможно для того, чтобы подумать, но и, быть может, для того, чтобы у нее не вылетело случайно слово одобрения Аресу, которое она не могла и не хотела произнести. Затем она опять взглянула на брата. В ее глазах не было ничего, кроме заносчивости и решительности.
– Ты убьешь их! Всех! Давида тоже! – приказала она. – И принесешь мне реликвии.
«В ней не осталось ничего, что напоминало бы об отчаявшейся матери, которая горюет о потерянном сыночке», – отметил для себя Арес. Он почти сожалел об этом. После всего, что произошло, в ней появились какие-то больные, опасные черты. В конце концов, она нравилась ему в своей теперешней холодной надменности больше, чем управляемая одними эмоциями дурочка, которая в прошедшие дни поставила под угрозу всех приоров. Вероятно, действительно будет лучше для всех, если Давид умрет. Никто не смог превратить сына магистра тамплиеров в отважного приора, Настоятеля Сиона. Даже он, Арес.
– С величайшим удовольствием, – ухмыльнулся он и повернулся, чтобы уйти, когда Лукреция резко его остановила.
Арес замер с вопросительной миной. Один раз сказать последнее слово – показательно для его сестры, но два раза…
– Это твой последний шанс, – предупредила Лукреция, подняла угрожающе указательный палец и повторила: – Самый последний.
Он убьет Давида, а за ним и араба.
Давид много плакал. Только после того как Стелла – со своим «глаза закрыть, шагом марш!» – вытащила его из подвала, провела через сад, усадила в машину, где сама заняла место водителя, он действительно осознал, что произошло. Стражники перед домом, хотя и увидели беглецов, когда те выскочили из главного входа, явно были к этому не готовы и отреагировали слишком поздно. Когда они додумались спустить собак, Стелла уже включила мотор, и автомобиль помчался, шурша шинами, с невероятной скоростью, причем по неосторожности они переехали одной из собак лапу. И прежде чем охранники уселись в машины и повернули ключи зажигания, Стелла и Давид исчезли за ближайшим углом. Стелле было нетрудно оторваться от преследователей, и лишь когда в зеркале заднего обзора нельзя было разглядеть ничего, кроме лесов, лугов и проселочной дороги, по которой они неслись, она впервые сняла ногу с педали газа.
Давид при случае давал указания, в каком направлении ехать, но старался не смотреть ей в лицо, а только поворачивал голову направо, делая вид, что смотрит в окно. Единственное, в чем он был убежден, так это в том, что их сразу и неоднократно засекли. Он не хотел, чтобы Стелла видела его слезы, но она тем не менее их заметила и плавно замедлила ход.
– Думаю, нас больше не преследуют, – тихо сказала она.
Давид кивнул, не поворачивая головы. Стелла вывела автофургон на обочину и заглушила мотор.
– Он тебя любил, – прошептала она.
Давид опять кивнул, и по его щекам покатился новый обильный поток слез. Да, отец его любил. И отдал жизнь за него и за дело, за которое теперь должен отвечать Давид. От беспомощной ярости Давид ударил кулаками по сиденью, но от этого ему не стало легче. Стелла обняла его, притянула к себе. Его слезы капали ей на комбинезон, но он больше их не стыдился. Пусть она видит, как он страдает, пусть весь мир слышит, что он плачет, словно беспомощный младенец, – он имеет на это право, будь оно проклято! Вряд ли другой человек имеет большее право на страдание, чем он.
Пролетали минуты, в течение которых он лежал, страдающий и отчаявшийся, в объятиях Стеллы. Но в конце концов слезы должны были когда-нибудь иссякнуть, и вместе с самообладанием к нему вернулось чувство стыда.
Давид осторожно высвободился из рук Стеллы, вытер тыльной стороной ладони влажные щеки и бросил на подругу смущенный взгляд.
– Спасибо, – прошептал он.
Стелла улыбнулась, он улыбнулся в ответ, но затем вновь стал серьезным.
– Я должен завершить дело, – решил он и понял, что сказал, только тогда, когда его подсознание уже сорвало с губ слова. Но это ничего не изменило. Слова сохранили силу. Его отец ждал этого. Он умер за это!
Стелла кивала головой.
– Я не хочу подвергать тебя еще большей опасности, – добавил Давид, когда осознал значение ее жеста, но его голос прозвучал не так решительно, как ему хотелось бы.
– Что может быть опасней, чем кучка сумасшедших с мечами, – саркастически откликнулась Стелла. После этого она посмотрела на него одним из своих сердечных, теплых взглядов, за которые он ее так любил. – Я не оставлю тебя, даже не думай! – улыбнулась она, причем в ее обещании наряду с сочувствием прозвучала и значительная доля решительности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39