Теперь он чувствовал в себе чрезвычайно взрывоопасную смесь того и другого. Никакие пытки мира не могли беспощаднее унизить и разрушить, чем эта смесь. Из кроткого, предупредительного молодого человека он в течение кратчайшего времени превратился в вулкан, из которого в любой момент могла извергнуться лава. Однако остаток его разума все же надеялся на то, что пылающая лава погребет под собой действительно виновного. Вернее, виновных: Роберта фон Метца и его приверженцев. Он убьет их всех. За Стеллу, за Квентина, за отца, которого у него отняли, прежде чем он хотя бы один-единственный раз в жизни его увидел, за его мать, которая обречена жить в вечном страхе перед этими сумасшедшими. И, не в последнюю очередь, за самого себя. За лучший мир.
Горячие соленые слезы текли по щекам Давида. Лукреция материнским жестом заключила его в объятия и, утешая, прижимала к груди. Долго, бесконечно долго, как ему казалось, плакал он на ее шелковых одеждах. Слезы смывали путы, которыми было перемотано его горло, но они не смывали ненависть. Тем не менее он знал, что одержал верх над своей ненавистью, когда наконец освободился из материнских рук.
– Хочу, чтобы все было кончено, – прошептал он приглушенным голосом, однако исполненным непоколебимой уверенности. – Хочу найти фон Метца и наказать его за все, что он нам причинил.
Лукреция снова протянула руку к лицу Давида и любовно вытерла слезы с его щек.
– Мой отважный мальчик, – прошептала она, и в ее голосе прозвучала искренняя гордость.
Красно-оранжевый свет, лившийся с небес, погрузил озеро в живые краски. Легкие волны рябили водную поверхность, на которой, как миролюбивые языки пламени, танцевали последние лучи заходящего солнца. Даже грубо обтесанные темные каменные плиты, из которых много веков назад была сложена небольшая крепость посреди озера, выигрывали от этой всепоглощающей природной феерии, одевшей все вокруг в теплые желтые и красные тона. Казалось, Господь хотел таким образом выказать крепости благодарность за то, что она с несчетных времен надежно скрывала его тайну от глаз и, что еще важнее, от рук всех тех, кто не был предназначен для ее защиты.
В тяжело переносимом смешении меланхолии, печали, сомнения в себе, стыда и беспомощности Роберт наблюдал с крепостной стены закат, который погружал и без того одурманивающий ландшафт вокруг жилища тамплиеров в мягкий, мирный и, однако, необыкновенно живой свет. Итак, он снова не справился! Ему не удалась вторая попытка убить Давида! Он спрашивал себя, было ли правильным поставить спасение девушки выше, чем более важную часть предназначения, заповеданного ему Богом. Он спрашивал себя также: не может ли быть, что Бог потребовал от него в этот раз слишком многого, так как Роберт должен был честно признаться себе самому, что отцовская часть его сердца не потому так стремится приблизиться к Давиду, чтобы лишить его жизни как следующего Великого магистра и одновременно будущего главу приоров. Нет, в первую очередь он стремится к Давиду потому, что убежден: мальчик мог бы стать частью его, Роберта, жизни. Как можно более длинной и как можно более счастливой; возможно, вместе с девушкой, которую он, Роберт, несмотря на строгие запреты, принес в крепость.
Фон Метц видел, как сияли глаза Давида, и это было всего за мгновение до того, как мальчиком овладел ужас, когда он узнал его, Роберта. Роберт мог себе представить, что Лукреция рассказала сыну о нем и о тамплиерах: может быть, лживые сказки, от которых волосы становятся дыбом, а может быть, и чистую правду. Что должен чувствовать ребенок, который знает, что отец намерен его убить, пусть даже для того, чтобы предотвратить огромное несчастье?! Что он должен чувствовать к отцу, кроме страха, отвращения и ненависти? Мальчик прав. Но ведь он, Роберт, тоже… Все так сложно! Если бы только он никогда в жизни не повстречал Лукрецию – его самый «тяжкий грех»!
– Девушка проснулась.
Голос Цедрика прозвучал всего в нескольких шагах от него. Роберт так сильно вздрогнул, что чуть не свалился с каменного уступа, на который взобрался, чтобы полюбоваться прекрасным видом. Он не слышал, как подошел его друг.
– Ей чертовски повезло. Чуть-чуть левее – и дротик пробил бы ей сердце, – добавил белокурый долговязый рыцарь, который либо не заметил, как сильно напугал магистра, либо (и из этого втайне исходил сам Роберт) придерживался той точки зрения, что пара сломанных костей после падения Роберта с крепостной стены была бы им вполне заслужена, и поэтому Цедрик не видел причины перед ним извиняться.
Роберт вновь обрел состояние равновесия. Избегая смотреть в лицо Цедрику, он лишь молча ему кивнул и снова залюбовался сверкающей поверхностью озера. Фон Метц достаточно ясно слышал заслуженный упрек в голосе друга, но не хотел видеть то же самое в его глазах. Он и так чувствовал себя прескверно.
– Мы должны отослать ее назад, – сказал Цедрик после нескольких минут неловкого молчания.
В ответ Роберт коротко и решительно посмотрел на него через плечо.
– Нет, – сказал он. – Лукреция снова попытается ее убить. «Чтобы свалить вину на нас, – горько добавил он про себя. – Как будто это так уж необходимо! Давид ненавидел его и без этого, не было никакой причины ранить девушку».
– Ни один посторонний еще никогда не ступал в крепость, – вспылил Цедрик. – Мы вообще не должны были приносить ее сюда, мы не можем постоянно нарушать правила.
– Она останется здесь, – отрезал фон Метц. Ничем больше он не мог помочь своему сыну. Если даже он имел когда-нибудь шанс завоевать его сердце, то теперь Лукреция, как видно, намертво привязала его к себе. По крайней мере, Роберт позаботится о Стелле. Давид ее любит.
Роберт услышал, как Цедрик за его спиной пробормотал еще что-то, продолжая возражать, и было ясно, что он уже давно хотел все это высказать фон Метцу.
– Ты – Великий магистр, – сказал белокурый с нескрываемой досадой, – и я буду с тобой до самой смерти. Потому, что это мой долг. Но не потому, что я считаю правильным то, что ты делаешь. – Сказав это, он отвернулся от Роберта и зашагал прочь.
Магистр тамплиеров тяжело вздохнул и с печальным лицом посмотрел ему вслед.
«Потому, что ты мой друг». – вот какое должно было быть обоснование, вот на что он надеялся и в чем нуждался. «Потому, что я тебя понимаю».
Но, видимо, Роберт требовал слишком многого. Он и сам едва ли понимал себя. Он даже не знал, почему направился именно сюда, в эту крепость, где приказал оставить подругу Давида и позаботиться о ней. Может быть, он хотел получше узнать Давида, расспросив девушку?
В этот день больше ничего из задуманного сделать не удалось. Цедрик и он сговорились, что после мытарств и лишений прошедшей недели они вновь отправятся к «Девине» только в утренние сумерки следующей среды, тем более что оба были убеждены в том, что в ближайшее время Давид, скорее всего, не рискнет покинуть добровольно дом Лукреции.
Папаль Менаш дежурил возле девушки. Он завязал полотенце на ее спине так, что оно сложилось треугольником и в качестве перевязи могло поддерживать раненое плечо. Когда фон Метц вошел в маленькую комнату в башне, Менаш поднялся с подлокотника кресла, в котором расположилась Стелла, и в безмолвии покинул помещение.
Вероятно, он злился на Роберта, как и остальные тамплиеры, включая его самого. Но что он мог и что он должен был сделать?
Тамплиер энергично отогнал эту мысль. Он знал единственный ответ на все свои вопросы. Но – увы! – не мог его принять. Конечно, обязанности магистра тамплиеров выше его индивидуальных интересов, но у него была еще проклятая совесть, с которой он не мог не считаться даже несмотря на существование определенных правил, на которых он приносил клятву!
– Как ты себя чувствуешь? – Роберт дружески кивнул и попытался не дать незнакомке заметить свои мучительные переживания.
Она не улыбнулась ему в ответ. Ответить она тоже не ответила, лишь посмотрела на него, и в ее взгляде смешались неуверенность и вызов, что делало ее лицо еще красивее и интереснее, чем прежде. Наконец она спросила:
– Кто вы? И что все это означает?
– Я Роберт фон Метц, – спокойно ответил магистр тамплиеров. – Не скажешь ли ты мне свое имя?
– Я… Стелла… Проклятье, почему я нахожусь здесь? И кто в меня стрелял? И прежде всего почему?!
У нее приятный голос, даже тогда, когда она волнуется, признал Роберт. Интеллигентная девочка, простая и естественная.
– Стелла, – дружески повторил фон Метц. – Красивое имя. Как ты себя чувствуешь, Стелла?
Стелла рывком поднялась из кожаного кресла. Она бросила на Роберта раздосадованный взгляд, затем одумалась и решила, что лучше сохранять спокойствие, особенно когда увидела роскошный меч, который Роберт носил на поясе. Стелла даже постаралась вежливо улыбнуться:
– Знаете, я вам действительно благодарна, что вы мне помогли… и все прочее, но что… но что здесь, собственно говоря, происходит? Вы должны мне объяснить, что случилось с Давидом! Пожалуйста, – добавила она сдержанно, и с каждым сказанным словом она все больше нравилась Роберту.
– Я не могу, – тем не менее ответил он. Даже если бы он мог посвятить ее во все тайны тамплиеров, что было абсолютно невозможно, он не хотел бы удерживать девушку в плену в этой крепости на весь остаток ее жизни, а он был бы принужден это сделать, если не найдет правильных слов.
Дружелюбие исчезло из ее черт. Остался только страх.
– Тогда я хочу домой, – решила она, в то время как ее взгляд неуверенно сверху донизу скользил по мечу.
– Очень сожалею, – фон Метц мягко покачал головой и посмотрел на нее с сочувствием, – но я не могу тебя отпустить.
– Это означает, что я заложница или что? – Глаза Стеллы широко раскрылись от ужаса.
Роберт, казалось, мог услышать, как мысли в голове девушки лихорадочно мечутся в разных направлениях.
– Это только для твоей пользы, – вздохнул он. Затем посмотрел на нее пытливым взглядом. – Ты как будто очень любишь Давида, – сказал он наконец решительным тоном. – Меня радует, что мой сын нашел такую девушку, как ты.
Давид провел весь следующий день, полночи и первую половину нового дня, упражняясь в боевом искусстве, которое преподавал ему дядя, отдаваясь этому до полного изнеможения. Тренировка продолжалась до тех пор, пока любое, далее незначительное движение клинка в его руке не становилось гибким и упругим. Здесь все имело значение, ведь речь шла о жизни и смерти. Здесь все будет иметь значение, когда он сойдется с Робертом фон Метцем лицом к лицу и его меч схлестнется с мечом Великого магистра, чтобы кровью отомстить за жестокие преступления, которые тот совершил.
Лукреция проводила большую часть времени в тренировочном зале. Она сидела наверху, на стороне Давида, и с явной гордостью и удовлетворением наблюдала удивительные успехи своего сына. Во время трапез в эти тяжелые дни, когда Лукреция подавала сыну еду сама, она рассказывала, сначала несколько нерешительно, о своем прошлом и о горе, причиненном ей тамплиерами. Затем, когда Давид начал задавать вопросы все более жадно, желая узнать новые ужасные подробности о человеке, которого давно был готов убить, она всегда охотнее переводила разговор на себя, а также много говорила о мужественных приорах, стремившихся исключительно к тому, чтобы реликвии, способные указать дорогу к Святому Гробу, вырвать из рук бездушных варваров, которые утверждали, что действуют во имя Господне, так же как, например, во имя Господне несколько столетий назад пытали и сжигали на костре невинных женщин. Роберт фон Метц, так понял Давид, был христианским Осамой Бен Ладеном: жил скрываясь и убивал невинных и беззащитных жертв без предупреждения, трусливо и из засады. Религиозный экстремист, который ради своей извращенной веры готов шагать по трупам. Человек с огромным влиянием, он был опасен. И имел доступ к Святому Граалю.
Когда Роберт фон Метц отнял у него Стеллу, тогда у Давида впервые возникла мысль о мести, и он поклялся, что вытащит из черепа и раскромсает больной мозг тамплиера. Иногда он считал, что и этого мало, и полагал, что окажет миру услугу, может быть даже спасет его, если сделает свое дело. Давид был наивным юношей, когда пришел в «Левину». Он стал жаждущей мести, непредсказуемой боевой машиной, когда потерял свою подругу. Теперь через несколько дней он тоже станет рыцарем ордена приоров. Он был этим очень горд.
– В чем дело, Арес? – Он бросил своему дяде, который в этот момент вошел в фехтовальный зал, где Давид интенсивно упражнялся во время обеденного перерыва, вызывающий взгляд и один из двух мечей, которые использовал для тренировки. – Начнем, наконец?
Давид провокационно размахивал стальным клинком во все стороны и радостно признавал, что научился делать это вполне профессионально.
«Мастер меча» ловко подхватил оружие и снисходительно улыбнулся, что еще больше подстрекнуло самолюбие и боевой дух Давида. Юноша знал, что Аресу скоро будет не до смеха. Он хорошо изучил своего родственника, наблюдая за ним и запомнил также некоторые вещи, о которых Арес думал, что никто их не замечает. Даже лучший боец имеет слабое место. «Парад слева!» Парад – маневр в фехтовании, имеющий целью отвести удар противника.

– напоминал себе Давид. Это и было слабое место дядюшки.
– Тебя послушать, – Арес поднял одну из безупречных бровей и посмотрел через плечо на сестру, которая вошла в зал вслед за ним, – так тебе все еще мало того, что ты получил от меня, малыш.
«Думай об этом всегда: очень многое зависит от роста», – процитировал в мыслях Давид то, что высказал Арес с язвительной ухмылкой, когда выпустил племянника из «Порша» на Парковой площади незадолго перед тем, как он должен был встретиться со Стеллой. Естественно, он имел в виду другое, но это можно было истолковать и так, что у Давида недостаточно роста и силы, чтобы справиться с дядюшкой и двумя проклятыми тамплиерами. Теперь он чувствовал себя готовым сразиться со всеми тамплиерами и всеми наемниками приоров одновременно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39