Она немного смущалась чужих. Промокшее насквозь платье прилипало к ее телу, и она торопилась проскользнуть в комнату.
- А Раймонд где? - задержал ее Раевский.
- Мы с ним в городе расстались часа два назад. Он сейчас в поселке… Ядвига Богдановна понесла на вашу старую квартиру какой-то сверток с бумагами… Раймонд просил передать, что у тюрьмы стоят пять человек и пулемет. Я забегала к Воробейко, так он сказал, что паровоз будет, - быстро передала Олеся и шмыгнула в комнату.
- Хорошая у тебя дочка, - с грустью вздохнул Чобот. Он был бездетный.
- Спасибо. Жаль, что одна у меня. А девчурка как будто ничего, неожиданно нахмурившись, тихо ответил Ковалло.
Дождь хлынул сильнее. Косые струи залили крыльцо. Метельский нахлобучил шляпу и запахнул резиновый плащ.
- Пошли?
Раевский проводил их глазами до самой будки. Лишь когда они разошлись в разные стороны, он вошел в дом.
Олеся уже успела переодеться и вышла к нему из своей комнаты.
- А вы, наверное, ничего не ели? - смущенно спросила она, выжимая мокрую косу. - Я сейчас сварю картошки и принесу квашеной капусты… Батько никогда не догадается поставить горшок в печь. Я ведь ему приготовила, - с шуточным недовольством говорила она.
Могельницкий с холодной яростью щелкал концом плетеной нагайки по голенищу сапога.
- Быстрей соображайте, пане Струмил! У меня нет времени. Вы допустили это безобразие, и, если в течение десяти минут не придумаете, как прекратить гудок, - боюсь, что мне придется расстрелять вас.
Эдвард видел, как у механика заплясали коленки. Он даже не посмотрел ему в лицо.
- Смилуйтесь, пане полковник, в чем же моя вина?
- Не оправдывайтесь, а скажите, как его выкурить оттуда.
- Я уже думал…
- Плохо думали, - оборвал его Эдвард.
Они стояли в машинном отделении.
- Нельзя ли пар пустить к нему?
- Он выключил машинное отделение, - с отчаянием промямлил Струмил.
И вдруг, широко раскрыв рот, так и застыл с этим идиотским выражением, осененный какой-то идеей. Радостно хлопнул себя по лбу:
- Есть, нашел! Пан полковник меня надоумил. Мы закроем дымовую тягу. Тогда он задохнется от дыма…
- Действуйте.
Через полчаса, когда густой черный дым перестал валить из окон котельной, Эдвард приказал:
- Проверьте!
Запасная дверь открылась, и капрал, за которым стояло несколько легионеров, залезших в котельную, кашляя и моргая слезящимися глазами, растерянно доложил:
- Никого не нашли, пане полковник…
- Что-о-о? - Эдвард до хруста в пальцах сжал рукоять нагайки.
Из котельной пахнуло угаром. Эдвард резко повернулся и, ни на кого не глядя, пошел к выходу.
Заремба, Врона, Зайончковский и Струмил вошли в котельную. Эдвард ходил по двору, не обращая внимания на проливной дождь.
- Ну? - недобро спросил он, когда Врона и Заремба вернулись.
Зайончковский и Струмил сочли за лучшее не показываться ему на глаза.
- Его действительно нет… И не придумаешь, куда он мог скрыться…
Теперь, когда замолк гудок, стало как-то особенно тихо.
- Значит, там никого не было? Или как все это прикажете понять?
- Был, но куда ушел - ума не приложим… - развел руками Заремба.
- Значит, вы его упустили?
- Этого не могло быть - все двери охранялись. Ничего не пойму, пане полковник…
- Если бы вы не были боевым офицером, поручик, я поступил бы с вами иначе. Пане Врона, когда мы приведем город в порядок, приказываю посадить поручика на пятнадцать суток под строгий арест. Эй, кто там, подать коня!
…Домик у водокачки наполнялся людьми. Первой пришла Ядвига. Пока Олеся возилась в кухне у печи, она успела рассказать мужу все новости.
За ней появился Воробейко. Он вынул из-под пальто разобранную двустволку и патронташ. Прикрепив стволы к прикладу, зарядил ружье и с удовлетворением поставил его в угол.
- Я патроны набил картечью. На двадцать шагов смело можно пулять… Ночью не разберешь, с чего стреляют, а грому наделает достаточно. Для начала ничего! А это на закуску, - с гордостью сказал он, вынимая из кармана обойму с немецкими патронами. - Пять штук… У соседского мальчишки выпросил.
Подобрал где-то, чертенок. Ему на что? А нам до зарезу… Дадим пятерым по патрону, каждый по разу бухнуть может…
Воробейко бережно положил обойму на стол. Вода текла с него ручьями. Но помощник машиниста был в хорошем настроении. Он смешно шевелил своими белесыми бровками и, часто шмыгая носом, оживленно рассказывал, каких «отчаянной жизни» парней он приведет.
- На ходу подметки рвут! - не нашел он более сильного выражения, - Как совсем стемнеет, я приведу их. А сейчас я понесся назад. Там еще поговорить надо кое с кем, да и паровоз пристроить. Кабы не немцы, так это бы плевое дело… Принес их черт как раз! Говорят, сейчас им вперед ходу нет - там им панки пробки ставят… Ну, я пошел, - заторопился он.
Уже в сенях вспомнив что-то, вернулся.
- А не принесть ли вам пока винтовку из камеры? А то занесет сюда нелегкая какую-нибудь стерву, отбиться нечем!
Раевский кивнул головой.
Когда Воробейко вернулся, в доме уже были Раймонд и несколько рабочих. Среди них - высокий белокурый юноша, которого Раймонд познакомил с отцом.
- Это Пшеничек. Он тебе расскажет про Патлая и других товарищей. Я его случайно встретил у Стенового.
Раевский крепко пожал юноше руку.
- А это, - шепотом добавил Раймонд, указывая глазами на входящих рабочих, - пулеметчики. Ты, помнишь, говорил, чтобы я познакомил тебя? Вот этот высокий, Степовый, а другой, усатый, Гнат Верба, - это старые солдаты. Пулемет они, между прочим, принесли в мешках по частям. Мы его сейчас соберем на водокачке. Лента есть, только патронов нет… Остальные придут позже, как ты приказал.
В комнате становилось тесно. Высокий рабочий проверял принесенную Воробейко винтовку.
- Новенькая! Штык прикрепляется вот так: раз, два - и готово!
Раевский расспрашивал рабочих о настроении в поселке.
Ядвига ушла помогать Олесе. Раймонд тоже пошел на кухню, позвав с собой Пшеничека.
- Вот, Олеся, новый товарищ. Помните его?
Пшеничек, не зная, куда деть мокрую фуражку, крутил ее в руках. Ему уже рассказали об аресте отца. Тревога за старика не давала ему покоя.
- Присаживайтесь здесь вот, на лавке. Хоть и тесно, но уж извиняйте, - пригласила Олеся и ловко высыпала из горшка в большую миску вареный картофель.
Ядвига поливала маслом кислую капусту. Раймонд чувствовал, что необходимо сказать девушке об Андрии.
- Олеся, вы знаете, кто это гудит?
- Нет, а что?
- Говорят, это Птаха закрылся в котельной.
Черные брови девушки встрепенулись. Она не чувствовала, что горячий чугун жжет ей пальцы.
- Как, Андрий? Один?
- Да. Его окружили… До сих пор он отбивается от них.
Пшеничек следил за Олесей грустным взглядом.
- Как же так, Раймонд? Почему его оставили? Что ж он один сделает?
Раймонд не мог смотреть ей в глаза. Он вышел из кухни.
- Отец, ты помнишь, я тебе говорил об Андрии Птахе?
- Помню.
- Это он гудит на заводе. Его убьют. Разреши нам, отец, прошу тебя…
Раймонд чувствовал, что за его спиной стоит Олеся.
- Разреши нам… Сейчас еще товарищи придут из поселка. Все знают Андрюшу. Разреши нам выручить его!
- Да, жаль парня! Кончат они его, - негромко сказал стоящий у двери высокий рабочий, тот, кого Раймонд назвал пулеметчиком.
Брови Сигизмунда сошлись в одну сплошную линию.
- У нас нет патронов. И притом выступать по частям нельзя.
Никто не шевельнулся. Раймонд стоял перед отцом, как немая просьба.
Раевский посмотрел в широко открытые глаза девушки, и она поняла, что он не уступит.
- Господи! Неужели у вас нет сердца! - чуть слышно прошептала она.
Седая голова Раевского на несколько секунд устало склонилась на руку. Концы усов сурово свисли вниз. Олеся вспомнила, что этот человек не спал две ночи. А сколько таких бессонных ночей было до этого! С какой любовью и уважением говорит о нем отец!
Этот редко улыбающийся человек всегда встречал ее ласково. Ей стало стыдно своей первой мысли… Гудок внезапно оборвался. Несколько секунд никто не проронил ни слова. Олеся зарыдала и бросилась к себе в комнату.
Упав на кровать, она содрогалась от рыданий.
Ядвига молча гладила ее по голове. В дом входили все новые и новые люди. Машинное отделение водокачки, сарай, большая комната и кухня едва вмещали пришедших. Вернулись Ковалло, Чобот, с ними железнодорожники.
Всех мучил вопрос, почему замолчал гудок.
- Добрались-таки!..
И вдруг в дверях появился Птаха. Сзади него - Василек.
- Вот те на! - ахнули все.
Птахе почудилось в этом возгласе какое-то разочарование, почти раздражение.
- Птаха, ты? - крикнул Раймонд, выбегая из кухни.
- А то кто же? - буркнул Андрий, удивленный множеством почему-то собравшихся здесь людей и тем, что у мостика их с Васильком остановил вооруженный Воробейко.
Заговорили все сразу.
- Смотрите, говорили, что он гудит на заводе, а он себе гуляет!
Услыхав восклицание Раймонда, Олеся вбежала в комнату. Ковалло исподлобья недовольно взглянул на Андрия:
- Тут про тебя сказки ходят, будто ты гудишь, а выходит, зря?
- Значит, там кто-то другой. Со страху те балды-кочегары перепутали…
- Кто же гудел?
- Отчаянный, видать, парень!
- Настоящий боец! Замечательный человек! Очень жаль, если эти негодяи его убили, - взволнованно сказал Раевский и поднялся во весь рост.
У Андрия потемнело в глазах от обиды. Измученный, похудевший за эти несколько часов, он стоял, низко опустив голову, измокший, весь испачканный углем. Этого никто не заметил. Бывает так: люди, отвлеченные чем-либо волнующим, не замечают того, что в спокойной обстановке сразу бросилось бы им в глаза.
Про Птаху тотчас же забыли. Он был досадным эпизодом. Его считали героем, а он оказался праздно болтающимся парнем. Это вызвало у всех чувство недовольства, даже обиды за ошибку.
Олесе стало стыдно своих слез и того, что их все видели и могут всякое подумать о ней. То, что Птаха попал в такое нелепое положение, хотя и без вины с его стороны, больно задело ее девичье самолюбие.
Она смерила жалкую фигуру Андрия обидным взглядом. «И чего я в нем видела хорошего? Стоит как дурак! Хоть бы ушел, что ли!» - зло подумала она.
Раймонд старался не встретиться с ней взглядом. Ему было неловко.
Василек возмущенно выглядывал из-за спины брата. Он не понимал, как это Андрюшка терпит. «По-ихнему, так мы и на заводе не были? А то, что мне углем пальцы поотбивало, так это их не касается, - почему-то именно о пальцах вспомнил он. - А еще мамка пороть будет», - с тоской подумал он и готов был заплакать. Он уже начал сморкаться.
Андрий поднял голову.
Олеся видела, как внезапно побледнело его лицо. Он шатнулся и, чтобы не упасть, схватился рукой за стену.
«Что он, пьяный, что ли? Только этого не хватало!» - с испугом подумала Олеся, но что-то подсказывало ей иное. Ей стало жалко его. Она подошла к нему и тихо сказала:
- Чего ты здесь торчишь? Пройди на кухню. На кого ты похож! Тоже герой…
Андрий сделал шаг вперед, отодвинул ее рукой в сторону.
- Так, значит, с меня надсмешки строите? Я жизни не жалел… Вы все разбежались, меня одного оставили на расправу! Я один с ними бился, от вас подмоги ждал, а вы здесь прохлаждалися… А теперь надсмешки… - Андрий глотал слезы.
Все вновь смотрели на него. Его натянутый, как струна, голос, его волнение, весь вид, истерзанный и побужденный, заставили всех посмотреть на Андрия иными глазами.
Птаха больше не мог говорить. Шатаясь, он пошел в кухню, через нее - в комнату Олеси. Здесь Андрий опустился прямо на пол и так лежал в полузабытьи. Ошеломленная всем этим, Олеся тщетно пыталась добиться у него объяснения.
Зато Василек охотно рассказывал в кухне Раймонду и Пшеничеку обо всем происшедшем. Маленького свидетеля повели к Раевскому. Василек, освоившись и обогревшись, повторил свой рассказ, не преминув добавить:
- А ружжо Андрюшка с собой взял, ей-бо! Оно за сараем стоить. Сейчас принесу. - И, не ожидая согласия, исчез за дверьми.
Скоро он вернулся.
- Во! Заряженное.
Сигизмунд пошел в комнату Олеси. Птаха все еще лежал на полу.
Раевский приподнял обеими руками его голову. Из глаз парня текли слезы.
- Вы молодчина, Птаха! Я не беру своих слов обратно… А товарищам надо простить их ошибку.
Птаха нашел его руку.
- Это я гудел, - прошептал он.
- Никто в этом теперь не сомневается.
Раевский почувствовал в своей руке его разбухшие пальцы.
- Что с вашими руками?
- Я обварил их кипятком…
- Вы останетесь здесь и отдохнете. Я освобождаю вас от участия в бою. Охраняйте женщин.
Глава восьмая
Красный язычок коптилки лизал край глиняной чашки, наполненной воловьим жиром.
На стене коридора равномерно взмахивала крыльями тень какой-то огромной птицы.
Охватив руками колени, Сарра завороженно глядела на крошечный язычок пламени. Меер сшивал дратвой голенище сапога.
За дверью в комнатушке затихло. Там улеглись спать. Меер нарочно выбрал бесшумную работу, чтобы не тревожить их. Старенький татэ прихворнул. Все эти невзгоды - выселение, переезд - подрезали его вконец. Старые заказчики сюда не пойдут - далеко, а новых не скоро найдешь. Репутация добросовестного сапожника приобретается годами. На новом месте все начинай сначала.
Трудно, очень трудно это, когда тебе шестьдесят четыре года…
Что хорошего, радостного видел отец за свою долгую жизнь? Сарра вспомнила его рассказы. Жизнь отца представилась ей бесконечной вереницей маленьких серых деревянных гвоздиков, похожих один на другой. Однотонный стук молотка, запах кожи, согнутая спина и труд, каторжный труд от зари до глубокой ночи. И это с одиннадцати лет…
Птица на стене взмахивала крыльями.
Сарра зажмурила глаза. Неужели и ее, и Меера, и Мойше, маленького рыженького Мойше, ждет та же судьба? Давно, когда она была совсем глупенькой, бабушка говорила ей: «Судьба - это загадочная гостья, и каждая девушка ждет ее прихода с трепетной надеждой. Судьбу эту посылает сам бог.
Она неотвратима. От нее не уйти. И гневать судьбу не надо. Чем покорнее принимает ее человек, тем милостивее она к нему…»
Бабушка давно умерла. Забылись ее сказки, не взошли посеянные ею в детской головке библейские семена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26