- Слушаюсь.
- Затем, если кто-нибудь высунет нос на улицу после семи часов вечера, - расстреливайте! - Эдвард с силой натянул перчатку на руку. - Надо загнать скот в стойла. Стадо есть всегда стадо. На то и существует плетка.
За окном завывал гудок.
- И чтобы я больше не слыхал от вас, пане капитане, таких ответов… Вроде того, что вы не могли справиться с одним человеком, который все-таки воет до сих пор.
- Там Заремба. Гудок должен прекратиться, папе полковник.
Могельницкий, не слушая его, пошел к двери.
- Вы поедете со мной.
Стоящий на часах жандармский капрал отдал им честь и, когда они сошли вниз, вошел в кабинет Вроны и сел у телефона.
Перед штабом выстроился взвод кавалерии.
Владислав Могельницкий ездил перед строем, прилипая толстым задом к седлу, то и дело поправляя обшитую серебром конфедератку. Увидев брата и Врону, дал шпоры коню и закричал, срываясь на визг:
- Взвод, сми-и-и-рно!
Эдвард сунул ногу в стремя, сделал усилие, чтобы «легко» вскочить в седло.
«Старею, что ли? Эти парижские лимузины отучили даже ходить, - с досадой подумал он и поморщился от боли. - А тут еще этот геморрой! Совсем не для кавалериста…»
Врона подъехал к нему.
- Посмотрим, какие там «серьезные беспорядки», - иронически сказал Эдвард и прикоснулся шпорами к бокам лошади.
Владислав взвизгнул команду, и сзади нестройно зацокали копыта.
Первую толпу они встретили у аптеки.
- В чем дело? - резко крикнул Эдвард, чувствуя, что у него запрыгала правая бровь.
Ближе всех к нему стояла полная интеллигентная дама, прилично, но бедно одетая.
- Сюда привезли троих раненых… Одной женщине глаз выбили, - ответила она по-польски и как-то виновато улыбнулась.
- Кто их ранил?
Дама смутилась и не нашла, что ответить.
- Тут на конях приезжали ваши же, господин офицер.
- Бьют народ ни за что ни про что…
Врона резко повернул лошадь в сторону, откуда слышались голоса.
- Кто это сказал?
В толпе началось движение. Из задних рядов уже удирали.
- Займитесь ими, - сквозь зубы процедил Эдвард и двинул лошадь вперед.
Толпа расползлась перед ним, как мягкое тесто, в которое всунули кулак.
- Эй, вы! Марш по домам! Если еще хоть одна стерва появится на улице, то пусть простится с головой!
- Пане подпоручик, прикажите дать им плетей… - услыхал Эдвард за своей спиной приказ Вроны.
Он резко дернул поводья и поскакал.
«А неприятная эта служба жандармская. Грязная работа!» - брезгливо поежился он. Такое же ощущение брезгливости испытал он впервые, когда поймал вошь у себя за воротом во время своих переходов через фронты.
Врона нагнал его.
- Я думаю, пане полковник, вам не следует одному далеко отъезжать от взвода. Сейчас пан Владислав справится там, и мы двинемся вперед.
- Ну, для этого стада хватит пока одной нагайки, - с презрением ответил Эдвард.
- Да, но если хоть один из них швырнет камнем…
Крики сзади стихли. Взвод приближался к ним. Улица была пуста.
- Все это раньше делала полиция, а теперь, как видите, самим приходится очищать улицы от этого навоза.
Врона злорадно улыбнулся. «Привык небось жар чужими руками загребать, штабная крыса! Ничего, они с тебя спесь собьют немножко… Подожди, не то еще будет», - с каким-то удовольствием подумал капитан.
Врона всю войну провел в окопах. Был дважды контужен. С трудом дослужился до чина капитана. Он происходил из разорившейся помещичьей семьи.
Неудачник и жизни, на войне он ожесточился до последней черты. Он ненавидел серую солдатскую массу, но ненавидел также и тех, кто за спиной фронта пьяно прожигал жизнь в далеких штабах, городах, наслаждаясь всем, что ему было недоступно. У него не было ни денег, ни связей, могущих вытащить его из окопной грязи туда, в тыл, к угарной и веселой жизни. Попав в плен к австрийцам, он даже обрадовался, так как избегал опасности получить пулю в спину от своих же солдат, ненавидевших его за жестокость. В Австрии его как поляка завербовал в свой легион Пилсудский. И Врона опять принялся за ремесло профессионального убийцы, только уже по ту сторону фронта, сменив цвет мундира и кокарду. Когда немцы, не поладив с Пилсудским, посадили его в Магдебургскую крепость (конечно, комфортабельно обставив это бутафорское заключение), а его легион расформировали, Врона сбежал в Варшаву, не желая больше драться в австрийской армии. В Варшаве его нащупали вербовщики польской войсковой организации, а затем вместе с поручиком Зарембой откомандировали к Могельницкому на Волынь.
- А вот опять сборище! - крикнул Эдвард. Врона поднял голову. На перекрестке, где сходились две центральные улицы, у закрытой булочной действительно была густая толпа. Врона обернулся и махнул рукой. Взвод перешел в карьер и выстроился за их спинами.
Из толпы неслись крики:
- Почему хлеб не продают?
- Что это такое? Сдыхать, что ли, с голоду?
Чтобы освободить место для взвода, Эдварду надо было или отъехать в сторону, или пробиться через толпу. Он с силой ударил коня шпорами. Горячий конь вздыбился. Испуганный крик женщин и детей, возмущенные возгласы - все это не остановило Эдварда. Самолюбие не позволяло ему отступить. Кусая от бешенства губы, он наехал на толпу.
- Да куда ж вы? Дети… смотрите, дети! - истерически закричала какая-то женщина.
Эдвард приподнялся на стременах, задыхаясь от нахлынувшей ярости.
- Са-а-абли!.. - взвизгнул Владислав.
Кто-то схватил лошадь Эдварда под уздцы. Это было последним толчком. Эдвард вырвал палаш из ножен. Еще секунда, и он размозжил бы голову наглеца. Резкий предостерегающий крик: «Zuruck!» и мелькнувший у самой лошади красный околыш немецкой фуражки остановили его руку. Эдвард вырвал поводья. Только теперь он заметил в толпе нескольких немецких солдат, а в переулке военную повозку, по-видимому, приехавшую за хлебом.
Сзади Владислав доканчивал команду:
- …наголо!
- Отставить! - с бессильной злобой выкрикнул Эдвард.
Врона тоже заметил немцев. Они стояли теперь плотным рядом, преграждая ему дорогу, настороженно имдвинув вперед тяжелые винтовки с привинченными к ним короткими тесаками.
От толпы не осталось почти ничего. Она разбежалась, освобождая улицу.
Только издали кое-кто из наиболее смелых наблюдал, чем окончится это неожиданное столкновение.
Гудок продолжал реветь. Он напоминал Эдварду о другой опасности. Кровь медленно отливала от его лица. Конечно, они могли смять эти несколько фигурок и темно-зеленых мундирах. Но за ними стояли четыре орудия, бронеавтомобиль и семьсот штыков. Приходилось жертвовать самолюбием и идти на компромисс. Это было мучительно. Но расчет всегда побеждал в Могельницком.
- Что вам угодно? - сухо спросил он по-немецки того, кто схватил под уздцы его лошадь. Это был белобрысый лейтенант с голубыми близорукими глазами, которые настороженно следили за Эдвардом сквозь стекла пенсне.
- Мне угодно, чтобы вы вложили свою саблю в ножны.
Эдвард следил, как смешно подпрыгивал пучок усов под носом у лейтенанта, когда тот говорил.
- Если вас это нервирует, то я могу оказать вам такую любезность, - съязвил Эдвард и не спеша вложил палаш в ножны, слегка порезав при этом палец. Зажимая другим пальцем порез, Эдвард выразительно посмотрел на лейтенанта, затем на солдат.
Лейтенант уже застегивал кобуру, в которую только что вложил револьвер.
Затем он обернулся к солдатам, и резкая, как лай, команда вскинула винтовки солдат на спину.
- С кем имею честь говорить? - задал, в свою очередь, вопрос немец.
- Полковник граф Могельницкий, - приложил руку к козырьку Эдвард.
- Полковник? Позвольте спросить, какой армии? Я что-то не видел такой формы, - еще более прищурился лейтенант.
- Польской армии, - медленно отчеканил Эдвард, чувствуя, что его опять охватывает ярость.
- Польской армии? - удивленно переспросил лейтенант. - Нам неизвестна такая армия. - Короткие усики его опять прикоснулись к носу.
- Неизвестна! Что ж, я думаю, в дальнейшем вы с ней познакомитесь, - со скрытой угрозой ответил Эдвард и подобрал поводья. - Поговорите с ним, пане Врона… Если хлеб нужен, пусть возьмут. Я не могу больше разговаривать с этим швабом. Еще несколько слов, и я разобью ему голову вместе с его дурацкими очками, - сказал он по-польски и, объехав немца стороной, поскакал вперед.
Владислав со взводом последовал за ним.
У тюрьмы все было спокойно. Возле ворот - кучка легионеров вокруг тяжелого пулемета.
- Вы помните, пане Врона, что я вам сказал?
- Я обязан помнить, пане полковник. Здесь вахмистр ведет последнее дознание.
Гудок ревел. Эдвард остановил коня, долго прислушивался к этому реву, и правая бровь его вновь запрыгала. Он пытался прекратить тик прикосновением руки, но это не помогло.
- Капитан, скажите, чтобы из тюрьмы позвонили в штаб и всех, кто там есть, послали к заводу… Видно, Заремба тоже не смог справиться. Приходится самому заняться этим. Я-то уж заткну ему глотку. - Он ударил коня.
Взвод едва поспевал за ним.
Люди бросались во дворы, едва завидя мчавшихся всадников. Не успевшие спрятаться жались к стенкам. Если где-либо они встречали кучку людей, то она сразу таяла. Только ближе к заводу эти кучки становились все гуще и рассеивались уже не так быстро.
Еще один поворот, и толпа запрудила все подходы к заводу. Здесь было несколько тысяч человек.
Гул толпы смешивался с ревом гудка. При виде этого огромного людского сборища Эдвард растерялся. Он не ожидал такого размаха. Невольно он остановил коня. К нему подскакали Врона и Владислав.
Надо было что-то предпринимать. Стоять неподвижно перед толпой было невозможно.
- Капитан, прикажите им разойтись. Немедленно же!
Пока Врона кричал в толпу, Эдвард отдавал приказания:
- Снять карабины! Стрелять только по команде!
- Займите вот тот переулок… В плеть тех, кто там торчит!..
Раздавая удары направо и налево, легионеры вытеснили людей из переулка и выстроились дугой.
- В последний раз, - кричал Врона, - приказываю!..
Толпа, словно ее разрезали надвое, откатилась, оставляя открытой дорогу к заводским воротам, и застыла в неподвижности.
Эдвард отъехал в сторону. Владислав и Врона - в другую.
- Пока стрелять в воздух, - тихо сказал Могельницкий. - Передайте команду по взводу.
Легионеры вскинули винтовки на прицел. В толпе началась паника. Но расстояние между толпой и легионерами увеличивалось медленно.
Стоящие сзади, не зная, что делается впереди, невольно сдерживали хлынувшую на них людскую волну. Спасаясь от гибели, передние валили с ног стоящих сзади, пробивали себе дорогу, увеличивая панику. Эдвард торжествовал: «Стадо есть стадо».
- Пли! - крикнул он.
Залп полоснул по воздуху, словно кто-то рванул надвое огромное полотнище. Толпа откатывалась уже стремительней, оставляя на земле сшибленных людей. Тем, кто еще стоял на ногах, казалось, что это лежат убитые и раненые.
- Пли! - крикнул Эдвард.
Он прекратил эту команду, лишь когда взвод расстрелял всю обойму.
Площадь была наполовину свободна. Человеческая лавина откатывалась все дальше, все стремительней…
Заводские ворота открылись. Взвод Зарембы, обнажив сабли, помчался за убегающими.
- Марш вперед! - крикнул Эдвард. - Загоните их в стойла!
Взвод Владислава ринулся вперед. Эдвард и Врона поскакали к воротам…
Полчаса гонялись за людьми оба взвода.
На улице не осталось ни души. Избитые и раненые уползали, спасая свою жизнь. Вслед за Могельницким на заводе появился Баранкевич и городской голова Сладкевич. До сих пор они не осмеливались показываться.
На заводском дворе стояло человек восемьсот рабочих.
- Почему вы их не выпустили отсюда? - с недоумением обратился Эдвард к подпоручику Зайончковскому, которого Заремба оставил здесь в резерве.
Подпоручик, совсем еще мальчик, неумело козыряя, смущенно оправдывался:
- Так приказал пан поручик. Он боялся, что они соединятся с этими.
- Тоже политик! Завод надо было очистить сразу же. А то там, на улице, думали, что здесь их всех перевешали. Худшую провокацию трудно придумать! - раздраженно говорил Могельницкий, пожимая руки адвокату и сахарозаводчику.
- Что же это творится? Это же бунт! Надо положить этому конец!
- Не волнуйтесь, пане Баранкевич, все что нужно, будет сделано, успокоил его Эдвард.
- Но у меня завод завален свеклой. Она у меня сгниет! Я не могу допустить, чтобы завод стоял… Это каждый день мне стоит несколько тысяч, - раздраженно говорил Баранкевич.
Эдварду противен был этот толстяк, о жадности которого ходили анекдоты.
- Есть вещи посерьезнее свеклы, пане Баранкевич. В Павлодзи восстание. В Холмянке и Сосновке поднялись мужики…
- А как же с нашими? - испуганно вскрикнул подпоручик Зайончковский.
- Не беспокойтесь, подпоручик: по дороге в город я встретил вашего отца и всю семью. Они теперь у нас. Все живы и здоровы.
- Простите, пане полковник…
- Ничего, я понимаю вас.
- Потом эти немцы на вокзале… Берут в магазинах все, что заблагорассудится, - вмешался Сладкевич.
Могельницкий обернулся к нему и сказал, не скрывая пренебрежения:
- Я думаю, пан Сладкевич не откажет нам в любезности пойти поговорить вот с этими, - указал он на рабочих.
Во двор уже въезжал Владислав с частью взвода. Другая часть патрулировала улицы.
- Приказ выполнен, пане полковник, - с особым удовольствием отчеканивая последние два слова, доложил он Эдварду.
Из-за рева гудка Эдвард едва расслышал его. Он подошел к брату.
Владислав нагнулся к его голове.
- Бери взвод и отправляйся домой. Здесь обойдемся и без тебя, а там никого нет. Расставь часовых и оудь начеку. Держи по телефону связь со штабом. Ну, с богом!
Владислав откозырнул и стал поворачивать лошадь. В ворота въезжал Заремба со своими.
- Пане Баранкевич, идите успокойте свою супругу. Порядок восстановлен.
Вечером приезжайте к нам, поговорим. А я сейчас займусь этим. - И Эдвард посмотрел на фонтан из пара, поднимающийся над крышей котельной.
- Пане Заремба, прикажите рабочим оставить завод. Все равно этого попугая никто не слышит. Чтобы через двадцать минут здесь никого не было…
А мы пойдем затыкать глотку этой бестии.
Подпоручик Зайончковский на ходу рапортовал Эдварду:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26