Ассортимент, отличная цена
в своей жизни они никогда, ни в какой момент, уже не узнают любви. Они свободны.
Около полуночи кто-то снова включил техно, и гости опять начали танцевать; дилеры ушли, но оставалось ещё немало экстази и попперсов. Я кружил по каким-то невыносимым областям мысли, гнетущим и безысходным, как анфилада тёмных комнат. Почему-то мне вспомнился Жерар, юморист-элохимит. «Нет проблямс…» — в какой-то момент сказал я совершенно одуревшей шведке, все равно говорившей только по-английски; девица посмотрела на меня странно, и тут я заметил, что на меня многие посматривают странно и что я уже несколько минут говорю сам с собой. Я помотал головой, бросил взгляд на часы и сел в шезлонг на краю бассейна; было уже два часа ночи, но удушающая жара не спадала.Чуть позже я понял, что давно не видел Эстер, и встал с не очень твёрдым намерением её поискать. В центральной комнате народу оставалось не так много; в коридоре я перешагнул через несколько человек и в конце концов нашёл её в одной из дальних комнат; она лежала в середине группы, на ней была только золотистая мини-юбка, задранная до талии. У неё за спиной высокий парень с длинными вьющимися волосами, возможно — Пабло, ласкал её ягодицы, собираясь войти в неё. Она болтала с другим, неизвестным мне парнем, тоже черноволосым и очень мускулистым, одновременно играя его членом, с улыбкой похлопывая им то по носу, то по щекам. Я тихо прикрыл дверь; я тогда не знал, что вижу её в последний раз.Ещё чуть позже, когда над Мадридом занимался рассвет, я быстро подрочил у края бассейна. Неподалёку стояла девушка в чёрном платье, с отсутствующим взглядом; я думал, она меня не замечает, но когда я эякулировал, она сплюнула в сторону.В конце концов я заснул и спал, наверное, долго, потому что когда я проснулся, вокруг не было никого; даже Пабло куда-то ушёл. На моих брюках засохла сперма, и, похоже, я пролил виски на рубашку; она воняла. Я с трудом встал и пошёл по террасе, переступая через объедки и пустые бутылки. Облокотившись на балюстраду, я окинул взглядом улицу внизу. Солнце уже опускалось к горизонту, скоро наступит ночь, и я примерно знал, что меня ждёт. Сомнения нет: я вышел на финишную прямую. Даниель25,9 Блестящие металлические сферы парили в воздухе, медленно вращаясь вокруг своей оси и издавая певучий, слегка вибрирующий звук. Местное население относилось к ним странно, в его поведении сочетались поклонение и сарказм. Население это, безусловно, состояло из социально организованных приматов, но кто они — дикари, неолюди или какой-то третий биологический вид? По их одеянию — широким черным плащам и черным капюшонам с прорезями для глаз — определить это было невозможно. Развалины вокруг, вероятно, соотносились с какой-то реальной местностью: временами пейзаж напоминал описания Лансароте у Даниеля1; я не совсем понимал, что Мария23 хочет сказать их иконографическим воспроизведением. Мы несём в себе вестьО системе апперцептивной,Об IGUS эмотивной,Той, что была и есть. Мне иногда приходило в голову, что и Мария23, и вообще неолюди, включая меня самого, — всего лишь программные фантомы; однако сама прегнантность этих фантомов доказывает существование одной или многих IGUS (независимо оттого, какова их природа — биологическая, цифровая или интермедийная). Существования же хотя бы одной IGUS самого по себе достаточно, чтобы вызвать, в то время пока она существует, сужение поля бесчисленных потенций. Подобное сужение является обязательным условием парадигмы существования. Даже Грядущие, обретая бытие, должны будут привести свой онтологический статус в соответствие с общими предпосылками функционирования IGUS. Уже Хартл и Гелл-Манн показали, что когнитивная функция IGUS (Information Gathering and Utilizing Systems Information Gathering and Utilizing Systems (англ.) — системы сбора и использования информации.
) предполагает такие условия, как устойчивость последовательностей событий и их взаимоисключение. IGUS наблюдателя, природного или созданного искусственно, наделяет реальным существованием лишь одну из всего множества параллельных вселенных; подобный вывод, отнюдь не исключая возможного существования иных вселенных, тем не менее не позволяет любому заданному наблюдателю получить какой-либо доступ к ним; если воспользоваться довольно загадочной, но обобщающей формулой Гелл-Манна, «в каждой вселенной присутствует только эта вселенная». Существование сообщества наблюдателей, даже если оно включает всего две IGUS, само по себе доказывает существование некоей реальности. Если придерживаться общепринятой гипотезы о непрерывной эволюции органических соединений, то у нас нет никаких оснований полагать, будто эволюция дикарей была прервана Великой Засухой; но нет и никаких признаков того, что они, как полагала Мария23, сумели вновь овладеть речевой деятельностью и образовать разумные сообщества, воссоздав новые социумы на принципах, отличающихся от тех, что в своё время были заданы Основоположниками. Однако Мария23 буквально одержима этой проблемой дикарских социумов и постоянно затрагивает её в ходе нашего общения, принимающего все более оживлённый характер. Я чувствую в ней какое-то интеллектуальное брожение, нетерпение, которое понемногу передаётся и мне, хотя внешние обстоятельства никак не оправдывают выхода из обычного для нас стаза; после очередного отрезка нашей интермедиации я все чаще чувствую себя взволнованным и словно ослабшим. К счастью, Фокс своим присутствием быстро возвращает мне покой, я устраиваюсь в любимом кресле, на северной оконечности главной комнаты, и, закрыв глаза, спокойно сижу на солнце, ожидая следующего контакта. Даниель1,21 В тот же день я сел в поезд и уехал в Биарриц; в Андае была пересадка, толпились девушки в коротких юбках, и вообще царила каникулярная атмосфера, не имевшая ко мне, естественно, почти никакого отношения, но всё-таки я ещё не утратил способности замечать такие вещи, ещё не перестал быть человеком, незачем себя обманывать, я не стал непрошибаемым , и мне неоткуда ждать окончательного избавления — вплоть до реальной, физической смерти. Приехав, я поселился в «Вилле Евгении», старинной загородной резиденции Наполеона III, подаренной им императрице и превращённой в двадцатом веке в отель класса «люкс». Ресторан тоже назывался «Вилла Евгения» и был отмечен одной звездой в путеводителе Мишлена. Я взял ризотто с чернилами каракатицы; вкусно. Мне казалось, что я мог бы есть то же самое каждый день и вообще мог бы остаться здесь надолго, быть может, до конца жизни. Наутро я купил ноутбук «Самсунг X10» и принтер «Кэнон 180», со смутным намерением приступить к проекту, о котором говорил Венсану, и поведать какому-то неизвестному пока читателю о событиях, развернувшихся на моих глазах на Лансароте. Далеко не сразу, лишь после нескольких наших с ним разговоров, после того как я долго объяснял, насколько заметное, пускай и слабое, успокоение и ощущение хотя бы относительной внутренней ясности приносят мне эти записки, ему пришла мысль попросить всех претендентов на бессмертие написать свой рассказ о жизни, причём как можно более исчерпывающий; в свете этого мой собственный замысел приобрёл гораздо более выраженный автобиографический характер.Конечно, я приехал в Биарриц, чтобы повидать Изабель, но, поселившись в отеле, неожиданно понял, что, как ни странно, это может и подождать, — странно, потому что я отчётливо сознавал, что жить мне остаётся недолго. Каждый день я совершал небольшую, минут на пятнадцать, прогулку по пляжу, говоря себе, что у меня есть шанс встретить их с Фоксом, но так никого и не встретил и недели через две всё-таки решил ей позвонить. В конце концов, она могла просто уехать из города, мы не общались уже больше года.Она никуда не уехала, но сказала, что собирается уехать, как только умрёт её мать — это должно случиться через неделю-другую, максимум через месяц. Судя по голосу, она была не особенно рада меня слышать, мне пришлось самому предложить ей встретиться. Я пригласил её позавтракать в ресторане моего отеля; это невозможно, ответила она, туда не пускают с собаками. В конце концов мы договорились встретиться, как обычно, в «Серебряном сёрфере», но я сразу почувствовал: что-то изменилось. Как ни странно, даже необъяснимо, но мне показалось, что она на меня сердита ; и ещё я понял, что никогда не говорил ей об Эстер, даже словом не обмолвился, — непонятно почему, ведь мы разошлись, повторяю, как цивилизованные, современные люди, без всяких мелочных, тем более денежных расчётов, можно сказать, расстались добрыми друзьями.Фокс слегка постарел и потолстел, но был все такой же ласковый и весёлый; просто пришлось немного помочь ему взобраться на колени. Минут десять мы поговорили о нём: он приводил в восторг всех рок-н-ролльных старых перечниц Биаррица, видимо, потому, что такая собака была у английской королевы — а ещё у Мика Джаггера, после того как он стал рыцарем. Оказывается, сообщила Изабель, он вовсе не дворняжка, а вельш корги пемброк, штатный пёс королевской фамилии; откуда это трехмесячное существо голубых кровей взялось в стае бродячих собак на обочине испанской автотрассы, так навсегда и останется тайной.Мы поболтали об этом минут пятнадцать, а потом неотвратимо, словно повинуясь закону природы, перешли к самой сути, и я заговорил о своём романе с Эстер. Я рассказал Изабель все, с самого начала и до мадридской party по случаю дня её рождения; мой рассказ длился больше двух часов. Она слушала внимательно, не перебивая, и без особого удивления. «Да, ты всегда любил секс…» — вполголоса обронила она, когда я высказывал какие-то свои эротические соображения. Когда я кончил, она сказала, что уже давно о чём-то таком догадывалась и рада, что я решился обо всём ей рассказать.— По существу, в моей жизни были, наверное, всего две женщины, — подытожил я. — Одна, то есть ты, недостаточно любила секс, а другая, Эстер, недостаточно любила любовь.На этот раз она не стала скрывать улыбку.— Это точно, — произнесла она каким-то другим, удивительно лукавым и юным голосом, — не повезло тебе… — И, подумав, добавила: — В конце концов, мужчины всегда недовольны своими женщинами…— Да, исключения — редкость.— Просто они хотят прямо противоположных вещей. Правда, женщины теперь тоже такие, но это случилось сравнительно недавно. В сущности, полигамия, наверно, была неплохим выходом из положения…Грустная вещь — крушение цивилизации, грустно видеть, как тонут её лучшие умы: поначалу чувствуешь себя в жизни не слишком уютно, а под конец мечтаешь об исламистской республике. Ну, или, скажем, немного грустная — безусловно, бывают вещи и погрустнее. Изабель всегда любила теоретические дискуссии, отчасти это меня в ней и привлекало; насколько бесплодным, а иногда и пагубным бывает теоретизирование ради теоретизирования, настолько же глубоким, творческим и нежным оно может оказаться сразу после любви — сразу после настоящей жизни. Мы смотрели друг другу прямо в глаза, и я знал, я чувствовал, что-то должно произойти, казалось, все звуки в кафе стихли, я словно вступил в полосу тишины, только ещё не решил, на время или окончательно, и наконец, по-прежнему глядя мне прямо в глаза, чётко и убеждённо она сказала мне: «Я до сих пор люблю тебя».В ту же ночь я остался у неё, и в следующие ночи тоже — сохранив, однако, за собой номер в отеле. Как я и ожидал, квартира у неё была отделана с большим вкусом; находилась она в маленьком особняке среди в парковой зоны, в сотне метров от океана. Я с удовольствием кормил Фокса и водил его на прогулку; он теперь бегал не так быстро и меньше интересовался другими собаками.По утрам Изабель садилась в машину и ехала в больницу; большую часть дня она проводила в палате матери; по её словам, за больной хорошо ухаживали, теперь это величайшая редкость. Каждый год летом во Франции начинался сезон отпусков, и каждый год в больницах и домах для престарелых множество стариков умирали от отсутствия ухода; но никто уже давно не возмущался, в известном смысле это вошло в обычай , превратилось во вполне естественный способ решить статистическую проблему, снизить процент пожилых людей, неизбежно оказывающий пагубное влияние на экономический баланс страны. Изабель была не такая; пожив рядом с ней, я вновь осознал её моральное превосходство над большинством мужчин и женщин своего поколения: она была гораздо более благородной, внимательной, любящей. В сексуальном же плане между нами не произошло ничего; мы спали в одной постели, нисколько не смущаясь, но и не имея сил смириться с этой ситуацией. Честно говоря, я устал, да и жара стояла изнуряющая, энергии во мне было не больше, чем в дохлой устрице, и этот ступор распространялся на все; днём я пытался писать, усаживался за маленький столик, глядел на сад, но в голову ничего не шло, все казалось неважным, незначительным, я прожил жизнь, теперь она подходит к концу, всё как у всех, карьера шоумена казалась теперь такой далёкой, от неё уж точно не останется никакого следа.Правда, временами я вспоминал, что изначально моя повесть преследовала совсем иную цель; я прекрасно сознавал, что на Лансароте оказался свидетелем событий, ставших важнейшим, быть может, решающим этапом в эволюции человечества. Однажды утром, почувствовав себя чуть более бодрым, я позвонил Венсану: у них самый разгар переезда, сообщил он, они решили продать особняк пророка в Санта-Монике и перенести правление церкви в Шевийи-Ларю. Учёный оставался на Лансароте, при лаборатории, но Коп с супругой уже прибыли, купили домик неподалёку от его собственного; они строили новый офис, нанимали персонал, подумывали откупить часть времени на телеканале, посвящённом новым культам. Сам он явно занимался чем-то важным и значимым, по крайней мере в собственных глазах. Но тут я никак не мог ему позавидовать: за всю жизнь меня не интересовало ничего, кроме собственного члена, теперь мой член умер, и я собирался последовать за ним, пережить тот же роковой упадок, и поделом, твердил я себе, притворяясь, будто получаю от этого мрачное удовлетворение, хотя в действительности все глубже погружался в самый обыкновенный ужас — ужас, усугублявшийся стойкой жестокой жарой и неизменной, слепящей лазурью небес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Около полуночи кто-то снова включил техно, и гости опять начали танцевать; дилеры ушли, но оставалось ещё немало экстази и попперсов. Я кружил по каким-то невыносимым областям мысли, гнетущим и безысходным, как анфилада тёмных комнат. Почему-то мне вспомнился Жерар, юморист-элохимит. «Нет проблямс…» — в какой-то момент сказал я совершенно одуревшей шведке, все равно говорившей только по-английски; девица посмотрела на меня странно, и тут я заметил, что на меня многие посматривают странно и что я уже несколько минут говорю сам с собой. Я помотал головой, бросил взгляд на часы и сел в шезлонг на краю бассейна; было уже два часа ночи, но удушающая жара не спадала.Чуть позже я понял, что давно не видел Эстер, и встал с не очень твёрдым намерением её поискать. В центральной комнате народу оставалось не так много; в коридоре я перешагнул через несколько человек и в конце концов нашёл её в одной из дальних комнат; она лежала в середине группы, на ней была только золотистая мини-юбка, задранная до талии. У неё за спиной высокий парень с длинными вьющимися волосами, возможно — Пабло, ласкал её ягодицы, собираясь войти в неё. Она болтала с другим, неизвестным мне парнем, тоже черноволосым и очень мускулистым, одновременно играя его членом, с улыбкой похлопывая им то по носу, то по щекам. Я тихо прикрыл дверь; я тогда не знал, что вижу её в последний раз.Ещё чуть позже, когда над Мадридом занимался рассвет, я быстро подрочил у края бассейна. Неподалёку стояла девушка в чёрном платье, с отсутствующим взглядом; я думал, она меня не замечает, но когда я эякулировал, она сплюнула в сторону.В конце концов я заснул и спал, наверное, долго, потому что когда я проснулся, вокруг не было никого; даже Пабло куда-то ушёл. На моих брюках засохла сперма, и, похоже, я пролил виски на рубашку; она воняла. Я с трудом встал и пошёл по террасе, переступая через объедки и пустые бутылки. Облокотившись на балюстраду, я окинул взглядом улицу внизу. Солнце уже опускалось к горизонту, скоро наступит ночь, и я примерно знал, что меня ждёт. Сомнения нет: я вышел на финишную прямую. Даниель25,9 Блестящие металлические сферы парили в воздухе, медленно вращаясь вокруг своей оси и издавая певучий, слегка вибрирующий звук. Местное население относилось к ним странно, в его поведении сочетались поклонение и сарказм. Население это, безусловно, состояло из социально организованных приматов, но кто они — дикари, неолюди или какой-то третий биологический вид? По их одеянию — широким черным плащам и черным капюшонам с прорезями для глаз — определить это было невозможно. Развалины вокруг, вероятно, соотносились с какой-то реальной местностью: временами пейзаж напоминал описания Лансароте у Даниеля1; я не совсем понимал, что Мария23 хочет сказать их иконографическим воспроизведением. Мы несём в себе вестьО системе апперцептивной,Об IGUS эмотивной,Той, что была и есть. Мне иногда приходило в голову, что и Мария23, и вообще неолюди, включая меня самого, — всего лишь программные фантомы; однако сама прегнантность этих фантомов доказывает существование одной или многих IGUS (независимо оттого, какова их природа — биологическая, цифровая или интермедийная). Существования же хотя бы одной IGUS самого по себе достаточно, чтобы вызвать, в то время пока она существует, сужение поля бесчисленных потенций. Подобное сужение является обязательным условием парадигмы существования. Даже Грядущие, обретая бытие, должны будут привести свой онтологический статус в соответствие с общими предпосылками функционирования IGUS. Уже Хартл и Гелл-Манн показали, что когнитивная функция IGUS (Information Gathering and Utilizing Systems Information Gathering and Utilizing Systems (англ.) — системы сбора и использования информации.
) предполагает такие условия, как устойчивость последовательностей событий и их взаимоисключение. IGUS наблюдателя, природного или созданного искусственно, наделяет реальным существованием лишь одну из всего множества параллельных вселенных; подобный вывод, отнюдь не исключая возможного существования иных вселенных, тем не менее не позволяет любому заданному наблюдателю получить какой-либо доступ к ним; если воспользоваться довольно загадочной, но обобщающей формулой Гелл-Манна, «в каждой вселенной присутствует только эта вселенная». Существование сообщества наблюдателей, даже если оно включает всего две IGUS, само по себе доказывает существование некоей реальности. Если придерживаться общепринятой гипотезы о непрерывной эволюции органических соединений, то у нас нет никаких оснований полагать, будто эволюция дикарей была прервана Великой Засухой; но нет и никаких признаков того, что они, как полагала Мария23, сумели вновь овладеть речевой деятельностью и образовать разумные сообщества, воссоздав новые социумы на принципах, отличающихся от тех, что в своё время были заданы Основоположниками. Однако Мария23 буквально одержима этой проблемой дикарских социумов и постоянно затрагивает её в ходе нашего общения, принимающего все более оживлённый характер. Я чувствую в ней какое-то интеллектуальное брожение, нетерпение, которое понемногу передаётся и мне, хотя внешние обстоятельства никак не оправдывают выхода из обычного для нас стаза; после очередного отрезка нашей интермедиации я все чаще чувствую себя взволнованным и словно ослабшим. К счастью, Фокс своим присутствием быстро возвращает мне покой, я устраиваюсь в любимом кресле, на северной оконечности главной комнаты, и, закрыв глаза, спокойно сижу на солнце, ожидая следующего контакта. Даниель1,21 В тот же день я сел в поезд и уехал в Биарриц; в Андае была пересадка, толпились девушки в коротких юбках, и вообще царила каникулярная атмосфера, не имевшая ко мне, естественно, почти никакого отношения, но всё-таки я ещё не утратил способности замечать такие вещи, ещё не перестал быть человеком, незачем себя обманывать, я не стал непрошибаемым , и мне неоткуда ждать окончательного избавления — вплоть до реальной, физической смерти. Приехав, я поселился в «Вилле Евгении», старинной загородной резиденции Наполеона III, подаренной им императрице и превращённой в двадцатом веке в отель класса «люкс». Ресторан тоже назывался «Вилла Евгения» и был отмечен одной звездой в путеводителе Мишлена. Я взял ризотто с чернилами каракатицы; вкусно. Мне казалось, что я мог бы есть то же самое каждый день и вообще мог бы остаться здесь надолго, быть может, до конца жизни. Наутро я купил ноутбук «Самсунг X10» и принтер «Кэнон 180», со смутным намерением приступить к проекту, о котором говорил Венсану, и поведать какому-то неизвестному пока читателю о событиях, развернувшихся на моих глазах на Лансароте. Далеко не сразу, лишь после нескольких наших с ним разговоров, после того как я долго объяснял, насколько заметное, пускай и слабое, успокоение и ощущение хотя бы относительной внутренней ясности приносят мне эти записки, ему пришла мысль попросить всех претендентов на бессмертие написать свой рассказ о жизни, причём как можно более исчерпывающий; в свете этого мой собственный замысел приобрёл гораздо более выраженный автобиографический характер.Конечно, я приехал в Биарриц, чтобы повидать Изабель, но, поселившись в отеле, неожиданно понял, что, как ни странно, это может и подождать, — странно, потому что я отчётливо сознавал, что жить мне остаётся недолго. Каждый день я совершал небольшую, минут на пятнадцать, прогулку по пляжу, говоря себе, что у меня есть шанс встретить их с Фоксом, но так никого и не встретил и недели через две всё-таки решил ей позвонить. В конце концов, она могла просто уехать из города, мы не общались уже больше года.Она никуда не уехала, но сказала, что собирается уехать, как только умрёт её мать — это должно случиться через неделю-другую, максимум через месяц. Судя по голосу, она была не особенно рада меня слышать, мне пришлось самому предложить ей встретиться. Я пригласил её позавтракать в ресторане моего отеля; это невозможно, ответила она, туда не пускают с собаками. В конце концов мы договорились встретиться, как обычно, в «Серебряном сёрфере», но я сразу почувствовал: что-то изменилось. Как ни странно, даже необъяснимо, но мне показалось, что она на меня сердита ; и ещё я понял, что никогда не говорил ей об Эстер, даже словом не обмолвился, — непонятно почему, ведь мы разошлись, повторяю, как цивилизованные, современные люди, без всяких мелочных, тем более денежных расчётов, можно сказать, расстались добрыми друзьями.Фокс слегка постарел и потолстел, но был все такой же ласковый и весёлый; просто пришлось немного помочь ему взобраться на колени. Минут десять мы поговорили о нём: он приводил в восторг всех рок-н-ролльных старых перечниц Биаррица, видимо, потому, что такая собака была у английской королевы — а ещё у Мика Джаггера, после того как он стал рыцарем. Оказывается, сообщила Изабель, он вовсе не дворняжка, а вельш корги пемброк, штатный пёс королевской фамилии; откуда это трехмесячное существо голубых кровей взялось в стае бродячих собак на обочине испанской автотрассы, так навсегда и останется тайной.Мы поболтали об этом минут пятнадцать, а потом неотвратимо, словно повинуясь закону природы, перешли к самой сути, и я заговорил о своём романе с Эстер. Я рассказал Изабель все, с самого начала и до мадридской party по случаю дня её рождения; мой рассказ длился больше двух часов. Она слушала внимательно, не перебивая, и без особого удивления. «Да, ты всегда любил секс…» — вполголоса обронила она, когда я высказывал какие-то свои эротические соображения. Когда я кончил, она сказала, что уже давно о чём-то таком догадывалась и рада, что я решился обо всём ей рассказать.— По существу, в моей жизни были, наверное, всего две женщины, — подытожил я. — Одна, то есть ты, недостаточно любила секс, а другая, Эстер, недостаточно любила любовь.На этот раз она не стала скрывать улыбку.— Это точно, — произнесла она каким-то другим, удивительно лукавым и юным голосом, — не повезло тебе… — И, подумав, добавила: — В конце концов, мужчины всегда недовольны своими женщинами…— Да, исключения — редкость.— Просто они хотят прямо противоположных вещей. Правда, женщины теперь тоже такие, но это случилось сравнительно недавно. В сущности, полигамия, наверно, была неплохим выходом из положения…Грустная вещь — крушение цивилизации, грустно видеть, как тонут её лучшие умы: поначалу чувствуешь себя в жизни не слишком уютно, а под конец мечтаешь об исламистской республике. Ну, или, скажем, немного грустная — безусловно, бывают вещи и погрустнее. Изабель всегда любила теоретические дискуссии, отчасти это меня в ней и привлекало; насколько бесплодным, а иногда и пагубным бывает теоретизирование ради теоретизирования, настолько же глубоким, творческим и нежным оно может оказаться сразу после любви — сразу после настоящей жизни. Мы смотрели друг другу прямо в глаза, и я знал, я чувствовал, что-то должно произойти, казалось, все звуки в кафе стихли, я словно вступил в полосу тишины, только ещё не решил, на время или окончательно, и наконец, по-прежнему глядя мне прямо в глаза, чётко и убеждённо она сказала мне: «Я до сих пор люблю тебя».В ту же ночь я остался у неё, и в следующие ночи тоже — сохранив, однако, за собой номер в отеле. Как я и ожидал, квартира у неё была отделана с большим вкусом; находилась она в маленьком особняке среди в парковой зоны, в сотне метров от океана. Я с удовольствием кормил Фокса и водил его на прогулку; он теперь бегал не так быстро и меньше интересовался другими собаками.По утрам Изабель садилась в машину и ехала в больницу; большую часть дня она проводила в палате матери; по её словам, за больной хорошо ухаживали, теперь это величайшая редкость. Каждый год летом во Франции начинался сезон отпусков, и каждый год в больницах и домах для престарелых множество стариков умирали от отсутствия ухода; но никто уже давно не возмущался, в известном смысле это вошло в обычай , превратилось во вполне естественный способ решить статистическую проблему, снизить процент пожилых людей, неизбежно оказывающий пагубное влияние на экономический баланс страны. Изабель была не такая; пожив рядом с ней, я вновь осознал её моральное превосходство над большинством мужчин и женщин своего поколения: она была гораздо более благородной, внимательной, любящей. В сексуальном же плане между нами не произошло ничего; мы спали в одной постели, нисколько не смущаясь, но и не имея сил смириться с этой ситуацией. Честно говоря, я устал, да и жара стояла изнуряющая, энергии во мне было не больше, чем в дохлой устрице, и этот ступор распространялся на все; днём я пытался писать, усаживался за маленький столик, глядел на сад, но в голову ничего не шло, все казалось неважным, незначительным, я прожил жизнь, теперь она подходит к концу, всё как у всех, карьера шоумена казалась теперь такой далёкой, от неё уж точно не останется никакого следа.Правда, временами я вспоминал, что изначально моя повесть преследовала совсем иную цель; я прекрасно сознавал, что на Лансароте оказался свидетелем событий, ставших важнейшим, быть может, решающим этапом в эволюции человечества. Однажды утром, почувствовав себя чуть более бодрым, я позвонил Венсану: у них самый разгар переезда, сообщил он, они решили продать особняк пророка в Санта-Монике и перенести правление церкви в Шевийи-Ларю. Учёный оставался на Лансароте, при лаборатории, но Коп с супругой уже прибыли, купили домик неподалёку от его собственного; они строили новый офис, нанимали персонал, подумывали откупить часть времени на телеканале, посвящённом новым культам. Сам он явно занимался чем-то важным и значимым, по крайней мере в собственных глазах. Но тут я никак не мог ему позавидовать: за всю жизнь меня не интересовало ничего, кроме собственного члена, теперь мой член умер, и я собирался последовать за ним, пережить тот же роковой упадок, и поделом, твердил я себе, притворяясь, будто получаю от этого мрачное удовлетворение, хотя в действительности все глубже погружался в самый обыкновенный ужас — ужас, усугублявшийся стойкой жестокой жарой и неизменной, слепящей лазурью небес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48