Я (шуршу бумагами): Держи! Осталось немного…
Аслан: Спасибо партийцам.
Нет, Издатель не понимает, кого он издаёт. Такое может быть. Близкие даже л
юди однажды перестают понимать, кто ты. Моя первая жена Анна знала лучше м
еня мои стихи, но расставшись со мной, потом не могла понять последующего
моего творчества… Ни жанра, ни смысла текстов «Русское» и «Золотой век».
«Что это? Зачем?» Когда я написал мой первый роман, те, кто любил мои стихи, г
оворили мне: «Поэт ты отличный, а вот проза тебе не удается. Ну зачем ты ста
л писать прозу. Только позоришься с этим…» В 90-е года, те, кто был в восторге
от моих «романов», не захотели понимать мою журналистику. «Ты отличный п
исатель, зачем ты лезешь в беллетристику? Пусть этим занимаются бесталан
ные патриоты, но ты Ц в „Савраске“?!» Они морщили носы и считали, что я загу
бил свою репутацию тем что стал публиковать статьи в «Советской России»
. Впоследствии суждено было появиться и тем, кто любил мою журналистику, н
о не верил в мой политический талант. «Журналист ты был от Бога, но в полит
ике, в политике ты ничего не понимаешь. Политика Ц грязное дело», Ц гово
рили они снисходительно и банально.
Если бы я слушал моих близких и окружающих меня людей, я бы так и остался у
меренно пьющим московским поэтом, в треснувших очках и с корявой физионо
мией. И сейчас выдёргивал бы морковку со своих шести соток, задумчиво оти
рал бы её о фуфайку и хрустел бы морковкой, разговаривая с соседом о первы
х заморозках. А не сидел бы в Бастилии, как государственный преступник. На
прашивается только одно возможное объяснение поведению близких: люди п
о природе своей реакционны, неподвижны, они совсем не хотят, чтобы ты был б
ольше их. Они намеренно тянут тебя назад, в свой вонючий улей. Помню алкого
личка Наташа Медведева, жена, радовалась, когда мне случалось напиваться
. «Edward, She is very happy to see you drink», Ц с изумлением открыл мне наш общий друг Тьери Мариньяк.
Это всё происходило в середине 80-х годов в Париже. Выглядело её удовольст
вие якобы непонятным и неуместным. Мне её удовольствие по поводу моего с
остояния опьянения было куда как понятно. Чрезмерно выпив, я опускался н
а один уровень с нею, во мне обнажалась человеческая слабость. Люди, и близ
кие, хотят, чтоб их кумиры, любимые так же вывозились в дерьме, как они сами,
не высовывались, не возвышались. Мои жёны и близкие, хотя и хотели быть жён
ами Супермена и железного человека, радовались проявлению моих слабост
ей. Род человеческий всегда тянет свои жирные пухлые ручонки к Герою: «Со
йди к нам в жидкое месиво, будь как мы!» А я бил их по рукам, а я кричал своей ж
енщине: «Ты ленива! Подъём, в строй, совершенствуй себя!» Толпа не любит жи
ть с героями. Пока я не пришёл в камеру 32, они себе спокойно храпели до обеда
, возились до полуночи, а появился я, и им пришлось почувствовать себя вино
вными перед самими собой. Я говорил им: «Учите английский, используйте вр
емя, ходите на прогулку, не то у Вас атрофируются ноги, занимайтесь спорто
м». Им пришлось переживать меня недели две, они пытались подражать мне, мы
пошли все трое на прогулку… Первым отстал Аслан… Ихтиандр продержался д
ольше и импульсивно, с перерывами ходил на прогулки. Потом, к его счастью,
началась осень и появился предлог не ходить, Ц дождь, он радостно дождём
и воспользовался, хотя одна треть прогулочного дворика закрыта железно
й крышей. Человек слаб и не терпит возле себя возвышающихся людей: Ихтиан
др едва ли не каждый вечер канючит, что вот на Бутырке бы… Я для него слишк
ом активен, и он имеет в виду, что на Бутырке бы меня поставили на место… Иб
о я камень, брошенный в их стоячий пруд.
Газета «Коммерсант» задала вопрос французскому писателю Эммануэлю Кар
реру: Какого Вы мнения об Андрее Макине?
Э. Каррер: Честно говоря, я не очень люблю его произведения. За «Testament» он полу
чил Гонкуровскую премию. Добрая и искренняя книга, но для меня немного ск
учная, поверхностная /…/ Я встречал в Париже ещё одного русского писателя
… Эдуарда Лимонова. Где он, кстати, теперь?
«Коммерсант»: Сидит в тюрьме. У него сложная репутация левого экстремист
а, и о своей партии он сейчас думает больше, чем о своих книгах".
Э. Каррер: "Вот повезло ему! Я гораздо больше люблю писателей с плохой репу
тацией. Скандальный Лимонов для меня интереснее, чем приглаженный Макин.

Каррер сам, если не приглаженный, то причёсанный. У него есть роман «Усы»,
где рассказывается, как приличный член общества, бизнесмен, сбривает усы
, но окружающие его люди не замечают изменения в его внешности. История с у
сами Ц повод для обличения безжизненного безразличия буржуазного общ
ества. Но Каррер, какой он ни есть буржуазный, хотя бы понимает, что стыдно
быть буржуазным, политкорректным, что это своего рода умственная и родов
ая неполноценность: быть буржуазным. Что это мелко. Что быть буржуазным
Ц это как признаться Ц «Вот Ц я не очень умный, Вы знаете». У француза хо
ть шевелится в подкорке Ц что стыдно быть этаким Макиным, что стыдно быт
ь скучным и поверхностным, пусть и добрым. Каррер знает, что злые, неправил
ьные, сидящие в тюрьмах, антибуржуазные прoклятые писатели приносят чело
вечеству больше озарений и дают пинков, чем Макины. Мы Ц камни, взрывающи
е ваши болота! Француз Каррер понял и позавидовал Лимонову, потому что во
Франции есть традиция де Сада, Бодлера, Селина, Жана Жене. В России? Первог
о нашего поэта Василия Тредиаковского при дворе били палкой. Все последу
ющие наши писатели старались быть политкорректными. Прoклятым был Чаада
ев, Герцен был прoклятым, но умел устроиться. Крайне не повезло Чернышевск
ому, после чуть ли не двадцатилетней каторги умер в Астрахани… Нет у нас п
рoклятой традиции, хотя отдельные прoклятые писатели были. Впрочем они не
были тотальными бунтовщиками, их бунт был в основном антисамодержавным,
политическим.
Ну конечно, они слышали тут в России о прoклятых. Самая последняя модель пр
oклятого поэта для русских Ц это Шарль Бодлер. Жан Жене или Пазолини для р
усских недоступны, просто морально непостижимы. «Лолиту» Набокова они п
рочли, как читают краснощёкие здоровые крестьянские дети. И писали в ред
акции газет: «Ну и что особенного в этой „Лолите“? А нас пугали!» С такой то
лстой шкурой как у русских, ну конечно, ничего особенного…
Я: Русские, Иосиф, недоразвитые по фазе, не понимают моего типа писателя. Г
де надо плакать, Ц они смеются, и наоборот Ц плачут, где я смеюсь. Они любя
т свои кинокомедии 70-х годов Ц всякое свинство: «Бриллиантовая рука», «Б
ерегись автомобиля», «Приключения Шурика». Русские Ц нация пошляков Ц
их герои Остап Бендер (жулик-еврей), Никулин, Вицин и Моргунов Ц пошляки, д
оминошники, управдомы. А я трагический писатель. У меня всё серьёзно на 100 г
радусов.
Бродский: Русский обыватель Ц свинья, потому что его кормили отрубями с
оветской анти-героической поп-культуры: «Берегись автомобиля», «Брилли
антовая рука», шурики Ц это всё отруби.
Я: Мы с тобой, Иосиф, оказались единственными трагическими фигурами в лит
ературе русского языка. Все остальные «коллеги Ц литераторы» Ц дешёвы
е комики. Свинский стёб только и слышен со всех сторон. Стёб и чавканье… Эт
ой нации придётся долго тужиться, чтобы родить ещё пару таких…
Бродский: Дело в том, что мы оба с тобой несовременны, Эдик. Я Ц архаичный к
лассицист, позади их советской современности. Ты обо мне правильно писал
, что я поэт 30-х годов. Ты тоже несовременен, ты ломишься панком впереди сов
етской словесности. Мне повезло, и очень, я вписываюсь целиком в каноны кл
ассической культуры, тебе Ц разительно не повезло, просто трагически не
повезло. Для того, чтобы понять тебя Ц у них нет эталонов. Они ни хера не чи
тали такого, чтобы послужило им эталоном. Чтобы потом сравнивать с тобой,
мерить тебя.
Ихтиандр: Вчера, когда ты спал, Эдуард, показывали документальную ленту о
колонии для малолеток. Там из 80 человек, 16 пацанов уже педерасы, опущенные.
Вот на Бутыэрке…
Я: Ихтиандр, эта тема по-видимому тебя лично очень волнует. Что ты как стар
уха Изергиль, всё про педерасов да Бутырку вякаешь ежевечерне…
Бродский: Меня, Эдик, тут осенила простая мысль. Твой Ихтиандр Ц стукач, и
читать ему давали то же самое досье, что и Лёхе, первому твоему сокамерник
у. В досье же сказано: «Автор романа „Это я, Эдичка“, где есть гомосексуаль
ная сцена, в которой главный герой совокупляется с негром на пустыре. Наи
лучший способ разрушить зэка Савенко: постоянно напоминать ему о педера
сах, о теме „педерасы в тюрьме“, об опущенных и опущении. Савенко будет зап
уган, возможно. Тогда в обмен на некие льготы, например, обещание, что он бу
дет отбывать наказание в спецлагере, он признает на суде свою вину. Или ча
сть вины.» Всё так просто. Заметь, Ихтиандр ни разу не упомянул, что читал т
вой роман «Это я, Эдичка», потому что Лёха уже пользовался этим романом, эт
о тебя бы насторожило. Однако Ихтиандр упомянул, что читал твою книгу «По
дросток Савенко». Опытный следователь, а твой инквизитор по особо важным
делам не мог стать особо важным, если б не был опытным, прописал Ихтиандру
знание твоей другой книги. Ихтиандру дана роль запугивать тебя более за
вуалированным способом Ц постоянно напоминать тебе о твоей пяте Ахилл
еса. Толстая сука этот Ихтиандр….
Ихтиандр: Вот если, не дай Бог для тебя, тебя осудят, попадёшь на Пресню, вот
ты узнаешь…
Бродский: Вот, это уже прямое указание на то, что он читал твоё досье. Иначе
почему он считает, что тебе, бородатому мужику 58 лет, с такими уважаемыми в
тюрьме статьями как у тебя, почётными геройскими статьями 205-й, 208-й плюс 222-й,
есть чего опасаться на Пресне?
Я: Может мне устроить с ним разборку, «рамс» как выражался бандит Мишка, и
развести его на чистосердечное признание. Вывести его на это не физическ
и, а путём логических построений.
Бродский: Это взвинтит ситуацию в камере. Не стоит. Следователи решат, что
тема тебя всё-таки нервирует, и возобновят давление на тебя. Пропусти мим
о ушей.
Я: Сколько врагов, блин, из всех щелей лезут.
А.Кабаков, писатель: …несут с базара Маринину, и даже мишуру Савенко…
Я: Ты-то чего, недотыкомка хуева! Чего меня поминаешь всуе? Ходи себе по кок
тейлям, крякай, вздыхай, охай, жалуйся, пропускай тут водочки, там бутербро
дик, и будь доволен. Чего я тебе сделал? Что, в должности понизили, секретар
шу отняли, больше ты в кабинете с видом на Пушкинскую площадь не сидишь? Че
го меня-то,…мы с тобой из разных весовых категорий литературы, я Ц тяжёлы
й полубронзовый, ты Ц в категории дохлых мух. Чего тебе Савенко?
Нашёл кому завидовать, господин Кабаков! Ты ж в букве "К" в Бастилии сидеть
не будешь, чего завидуешь? Что, модный писатель был, да быстро кончился, «н
евозвращенца» публика купила, а после не хочет ничего твоего покупать, ж
идкий собрат? Но тогда любую херню покупали за демократические глазки. З
а талант, за читателя надо кровью платить, харканьем, мокротой, язвами. А т
ы с шарфиком по коктейлям ходишь, чтоб узнавали. «Вот это писатель Кабако
в, он всегда с шарфиком. А который всегда в шляпе, нет, это не он». 300 долларов
тебе только за книгу дают, да, а если посчастливится, то только тыщу? Я бы и э
того за падаль не дал. Падаль дохлой мухи. Падаль денег не стоит. Уходящим
себя чувствуешь? Все умрём, господин муха…
Бродский: Писатель такой профессии вообще не должно быть вовсе. Она не та
к давно и появилась. Где-то в середине 19-го века, ну в первые десятилетия 19-г
о. А в 18-ом только разве что Вольтер да Руссо на литературные доходы могли ж
ить. Первым писателем был толстый Бальзак.
Я: А то есть такая гнида Дашкова. Я у неё в одном из романов выступаю героем.
Старая вонючая тётка. Сидит по утрам в грязном вонючем сарафане, прикрыв
ающем несвежее тело, и пасквили на мускулистых здоровых людей пишет. На к
омпьютере. Беззвучно стрекочут клавиши. Пародию на меня создала. Ты, сука,
меня хоть раз видела? Обоссалась бы от счастья, если б увидела. Пошлая пожи
лая тётка.
Бродский: А куда твои партийцы смотрят? Что горшок ей с гавном на голову од
еть не могут?
Я: Писательство как профессия Ц это французская затея. Французы Ц вели
кая нация, они в сущности всю современность придумали. Администрацию они
первые организовали. Бюро, а в бюро посадили бюрократию. И вот литературу
Ц вышивание из слов на бумаге воображаемой действительности. С сотворе
ния мира сообщал нечто, записывал, только тот, кто пережил нечто особенно
е. Цезарь написал (или за него написали) свои «Записки», поскольку он хотел
о своих войнах с галлами написать и тем самым оставить потомкам свои под
виги. Ему и в голову не пришло бы писать «Записки» для денег.
Бродский: Вначале модно стало читать романы у богатых людей. Позднее, ког
да книга стала дешевле, читать о вымышленных героях принялись и бедняки.
Книжки по 10 центов, даже по 5 центов, в бумажных обложках. Про сыщиков и воро
в агентства Пинкертона. Для бедняков писали коротко. Беднякам нужно рабо
тать, у них нет времени.
Я: В своё время Бальзак мог один диван на две страницы описывать. «Величес
твенное левое крыло гордо и неистово возвышалось ввысь далеко за кожаны
е подушки и зеркала, всё ввысь как в храме» Ц в таком возвышенном стиле. Т
ем паче, что ему платили от количества написанных страниц. Бальзак вовсю
боролся за авторские права и завоевал для Кабакова и его коллег мух нема
ло привилегий. Но Бальзак Ц гений, не потому, что он мастерски живописал г
остиные (30 страниц каждая) или этажерки (2 или 2,5страницы штука), но потому, чт
о талант его был не писательский, но социологический. Бальзак-гений соци
ологии, науки об обществе. Он сумел создать все основные типы французско
го общества. Его Гобсек, его Растиньяк, Вотрен, отец Горио и прочие социаль
ные типажи величественны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46